Все для ванной, цена удивила 

 

Перед бегством из ФРГ он прихватил копии многочисленных материалов БНД и в устной форме может сообщить важную оперативную информацию об агентуре БНД в соцстранах. Его спутница — это подруга, которая согласилась разделить с ним все тяготы эмигрантской жизни.
В подтверждение своих заявлений мужчина — назовем его условно Фогелем — открыл портфель, туго набитый документами, и предъявил просроченное удостоверение сотрудника западногерманской разведслужбы.
Вместе с появившимся А.С. Серегиным мы еще раз опросили Фогеля и его спутницу и пошли докладывать резиденту. Через десять минут в Москву полетела срочная телеграмма о заявителе, а через час мы уже имели инструкции о начале конкретной и целенаправленной работы по снятию с заявителя информации.
В ходе содержательной двухчасовой беседы источник упорно молчал.
Мы поселили Фогеля с подругой в укромной комнате посольства и три дня неустанно, с утра до вечера, трудились, расспрашивая его обо всем, что тому было известно о деятельности БНД. Полученные сведения были поистине впечатляющими. Фогель сообщил данные на десяток агентов БНД, сидящих на ключевых административных и партийных постах в Софии, Праге, Варшаве, Берлине и Москве, рассказал о некоторых конкретных операциях службы, выдал список известных ему оперативных сотрудников БНД и характеристики на них.
Вся эта обширная информация немедленно направлялась в Центр. Серегин и я непрерывно сновали между убежищем перебежчиков и кабинетом резидента, забросив всю консульскую работу, появляясь в консульском отделе только для того, чтобы подписать визы или решить какой другой срочный вопрос. Коллеги по работе, естественно, обратили внимание на наши передвижения по посольству и с завистью наблюдали за важной государственной работой, которая отображалась не только на наших физиономиях, но выпирала из каждой складки одежды, просвечивалась через дырки каждой пуговицы.
Не скажу, что у нас с Серегиным не было сомнений относительно привалившего оперативного счастья. Червь сомнения и суеверия глодал нас постоянно, и мы часто спрашивали друг друга, не является ли Фогель хитроумным исполнителем коварной акции противника или не состоит ли он на учете в какой-нибудь гейдельбергской психиатрической клинике. Но нет, информация Фогеля производила впечатление взвешенной, реальной и логично поданной, а само его поведение — вполне адекватным.
Наконец у Центра лопнуло терпение, и мы получили указание переправить Фогеля со своей дамой в Москву, чтобы руководящие товарищи успели сами приобщиться к «снятию сливок». Не буду пересказывать, каким образом мы выполнили эту задачу, но в скором времени перебежчики оказались в Москве. В качестве сопровождающего лица вместе с ними выехал консул.
Он вернулся в Копенгаген через неделю возбужденный и радостный и рассказал, что товарищи из Центра активно продолжают работу с Фогелем, что о нем, как и полагается, проинформировано руководство страны и что мы с ним можем «крутить дырки». Любимый Центр обещал нас представить к награде!
— Можешь без надрыва заниматься своими делами, — успокоил меня Серегин, — считай, что командировка сделана! Сам видел, как начальник ПГУ подписывал рапорт на председателя.
И действительно, настроение у меня было такое приподнятое, что заниматься черновой работой — звонить связям, ходить на какие-нибудь мероприятия, писать скучные справки — желания не возникало. Коллеги, от глаз и ушей которых ничто не могло укрыться, любовно хлопали по плечу и ласково говорили:
— Ну, Боб, молодца! Далеко пойдешь.
Целый месяц я был в героях и запустил оперативную работу донельзя. Ни резидент, ни его зам даже и не пытались напомнить мне о том, что «надо делать дело».
Но время шло, а долгожданных известий из Москвы о наградах и почестях не поступало. Внутри меня уже поселился червь сомнения, я спрашивал консула, но тот только пожимал плечами и приговаривал:
— Пути любимого Центра неисповедимы! Жди.
Но я почувствовал, что ждать нечего, и стал потихоньку возвращаться к своим «баранам» — рутинной оперативно-поисковой работе. Товарищи перестали хлопать меня по плечу, а в глазах некоторых из них стал поблескивать огонек злорадства.
Скоро я окончательно выздоровел от «звездной болезни», втянулся в повседневную оперативную страду и начал «вкалывать» по-старому. Однажды с одной из связей во время перерыва спектакля я прогуливался по залам Королевского театра оперы и балета и вдруг увидел перед собой знакомое лицо коллеги. Он стоял в стороне, стараясь привлечь мое внимание. Извинившись перед иностранкой — это была женщина, — я подошел к нему и спросил:
— В чем дело? Ты тоже взял билет на спектакль?
— Нет, меня послал резидент. Срочно езжай в посольство.
— А что случилось?
— Там «твой» объявился.
Больше задавать вопросов я не стал — я сразу догадался, о ком идет речь.
— Один из наших сотрудников попал в автоаварию, и мне нужно срочно выехать на место происшествия, — соврал я иностранке и оставил ее досматривать модерновую постановку Флемминга Флиндта, в которой балеруны и балерины по ходу действия измазывали себя с ног до головы красной краской.
Резидент с насупившимся лицом дожидался моего появления. Его тоже вызвали из дома, и время было уже позднее.
— Внизу сидит Фогель. Спустись и разберись, в чем там дело.
В слабо освещенной приемной, сжавшись в жалкий комочек, действительно сидел несчастный Фогель! Он сразу узнал меня и, словно в лихорадке, стал рассказывать, не дожидаясь моих недоуменных вопросов:
— Ваши товарищи уговорили меня вернуться домой и продолжить работу на вас с территории ФРГ. В Брюсселе меня арестовала полиция, потому что моя подруга предала меня. Но мне удалось бежать, и вот я с трудом добрался до вас, чтобы с вашей помощью укрыться в Швеции, где у меня есть друзья. Мне нужны деньги.
— Хорошо, посидите немного. Я сейчас вернусь.
Я поднялся в кабинет к резиденту, и мы вместе составили срочный запрос в Центр. Через час шифровальщик принес ответ и положил его на стол шефу. Текст гласил, что Фогель признан психически неуравновешенным человеком, в связи с чем от него решили избавиться, для чего под легендой будущего сотрудничества его выдворили обратно в ФРГ. Выдворение осуществлялось через ГДР, а подчиненные Маркуса Вольфа, дав хорошего пинка (Фогель действительно когда-то работал в БНД и был известен спецслужбам ГДР), выставили бедолагу в Западный Берлин. Подруга Фогеля узнала о его болезни только в Москве, и бедняжка страшно переживала, что дала втянуть себя в такую аферу, как поддержка тылов свихнувшегося с ума мужика. И самое интересное: Центр своевременно сориентировал все европейские точки о том, чтобы Фогеля, если он опять появится в их поле зрения, гнали в шею. Не проинформирован был только Копенгаген. Вероятно, это следовало расценивать как тонкую месть резидентуре за то, что мы подсунули им тухлый товар!
— Иди выпроводи своего друга куда хочешь, — холодно сказал резидент и пошел домой.
Я опять спустился вниз и спросил Фогеля:
— Сколько вам денег требуется для того, чтобы добраться до Швеции?
— Сто крон.
— Держите. Я вас сейчас выведу на улицу через черный ход. Как только вы окажетесь на месте, мы с вами свяжемся.
— Да, да, я понимаю.
Я молча открыл калитку и подтолкнул Фогеля в сырую ночь. Откуда нам стал известен адрес его шведских друзей, он не спросил. Да это было и не нужно ему — главное, что он опять оказался при деле.
Кровные сто крон, врученные Фогелю, резидент компенсировать мне из кассы резидентуры отказался:
— Это тебе будет уроком, чтобы впредь был более внимателен с «шизиками».
Среди ложных добровольных помощников разведчика процент шизофреников в Дании несомненно выше, чем представителей сексуальных меньшинств. Последние все-таки более приземленные, в политику не лезут и на пути иностранного дипломата встречаются редко. Но все-таки встречаются.
Встретился и мне один такой тип.
Дело было жарким летом, когда все датчане и сотрудники посольства с семьями уезжали к морю. Излюбленным нашим местом было Тисвиляйе — небольшой поселок на севере Зеландии с хорошим песчаным пляжем и чистым мелководьем. Это было первое мое лето в Дании, и вопрос заведения полезных связей стоял во весь свой рост. Поэтому даже на отдыхе я думал о том, как бы выйти на интересного человека, с помощью которого можно было бы изменить соотношение сил между Варшавским блоком и НАТО в пользу первого или проникнуть в сейф к президенту Никсону.
Выезжая на пляж и стараясь подъехать как можно ближе к воде, я застрял на своем «форде» и, несмотря на помощь коллег, вылезти из песка никак не мог.
— Проблемы? — услышал я характерный датский акцент в английской фразе.
Передо мной стоял белокурый красавец в плавках, эдакая типичная арийская бестия, и улыбался мне неподдельной голливудской улыбкой. По дипломатическому номеру машины датчанин определил, что имеет дело с иностранцем.
— А вы можете мне помочь?
— Естественно. Минуточку.
Он залез в огромный американский «шарабан», подъехал спереди, ловко подцепил мой «форд» тросом и без всяких усилий вытащил меня на безопасное место.
Естественно, я не захотел упускать случая поближе познакомиться с красавцем, который произвел на меня положительное впечатление своими изысканными, прямо светскими манерами, культурной речью, обходительным дружелюбием. Мы разговорились, потом обменялись телефонами и договорились встретиться в Копенгагене в один из ближайших вечеров.
Он сказал, что позвонит мне в посольство, но я настоял на том, чтобы я заехал за ним домой, поскольку выяснил, что он холостяк и один живет в небольшой пригородной вилле. В обусловленное время я позвонил в дверь небольшого со вкусом отделанного особняка, и на пороге появился мой красавчик. Он был одет в шикарную рубашку свободного покроя, светлые облегающие фигуру брюки, на шее был небрежно повязан шелковый платок, и несло от него изысканными… женскими духами! Я принял все это на счет последнего крика моды, и смело шагнул внутрь дома.
X . особых примет не имеет, если не считать, что низ у него шире плеч.
Были уже ранние сумерки. Окна большой гостиной были задрапированы. Стоящий у журнального столика торшер бросал скупой свет на выставленное угощение. Интимность обстановкиу подчеркивала тихая квадрофоническая музыка, льющаяся откуда-то с потолка. Хозяин предложил мне присесть и налил лонгдринк. Он объявил, что хотел бы свозить меня, если нет возражений, в один из пригородных ресторанов. Я ответил согласием, потому что почувствовал себя в его доме как-то скованно. В ресторане, на нейтральной почве, я буду чувствовать себя с ним на равных.
В это время он как-то мягко и плавно опустился рядом со мной на диван и, продолжая разговор, как бы ненароком положил руку мне на колено. Не подозревая никакого подвоха, я тоже продолжал беседовать как ни в чем не бывало. Святая простота! Я принял этот жест за проявление датского дружелюбия, хотя, признаюсь, он меня все-таки в глубине души неприятно и странно насторожил.
Впрочем, датчанин быстро убрал руку с колена и предложил ехать.
Ресторан располагался в Клампенборге и посещался весьма изысканной публикой. Угощение было шикарное, но я по-прежнему чувствовал себя весьма и весьма скованно и неуютно. Мягкие женские движения собеседника постепенно надоедали больше и больше. Он несколько раз, как бы невзначай, пытался коснуться меня, потрогать плечо, положить руку на мою, внимательно поглядеть в глаза.
И настал момент, когда в голове стрельнула мысль о том, что моя связь является не кем иным, как гомосексуалистом. Я стал присматриваться к нему, и этот вывод становился все убедительней. Необходимо было прекращать контакт, но сделать это было надо достаточно деликатно, чтобы не обидеть человека. В конце концов, говорил я себе, он не сделал мне ничего плохого. До сих пор.
И я придумал себе оправдание.
— Закажите мне водочки, — попросил я датчанина после того, как мы справились с датским бифштексом и французским «Бужеле».
— Водки? — поднял датчанин брови.
— Да, именно водки, — нахально настаивал я на своем.
Он нехотя позвал официанта и заказал рюмку «Смирновской». Что делать с этими русскими: ведь водка у них — национальный вид спорта!
— Нет, не рюмку, а стакан! — Мне было уже плевать на то, что обо мне подумают метрдотель и все окружающие.
— Хорошо, хорошо, — поторопился подтвердить заказ официант и скоро появился с наполненным наполовину стаканом. Датчанин молча наблюдал за мной, со страхом ожидая следующего моего шага.
Я спокойно «кинул» эти жалкие сто граммов, но слегка закашлялся — на публику пить я еще не привык, но датчанин все равно уважительно посмотрел на меня.
— Ну как? Все о'кей? — спросил он на всякий случай.
— Нет, надо повторить, — ответил я, поняв, что после обильного обеда водка не «брала» как следует.
— Еще? — с ужасом спросил гомик.
— Конечно.
Официант снова принес мне полстакана, и я с отвращением выпил и эту порцию. Теперь в голове зашумело, и я мог смело и натурально изображать состояние опьянения.
Датчанин был шокирован и не знал, как со мной поступить. А я громко разговаривал с ним на ужасном датском, так что сидящие за соседними столиками посетители стали бросать на нас укоризненные взгляды. В конце концов я сам подсказал выход из положения:
— Отвези… зите меня… домой!
Датчанин сразу засуетился, расплатился по счету и, поддерживая меня бережно за локоток, повел к машине. Он усадил меня на заднее сиденье и, вероятно сожалея об упущенной возможности, погладил меня таки, подлец, — на прощанье — по коленочке! Меня чуть не стошнило, но я стиснул зубы и напомнил ему о его долге отвезти пьяного гостя домой.
— Да, да, конечно.
Прощаясь у подъезда моего дома, красавчик выразил надежду, что наш контакт продолжится и в будущем.
— Несомненно, — безапелляционна заверил я его. — Несомненно! Завтра я позвоню вам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52


А-П

П-Я