— Я не сестренка. Я тебя люблю, и ты это знаешь. С той самой ночи. Не отвечай. Слушай.
Я молчал. Я слушал.
— Что ж ты молчишь? — тут же спросила она. — Скажи, что ты любишь кого-то. Мне будет труднее, но все равно, скажи.
— Да, Катя. Но, наверно, никогда не увижу ее.
— Как ее зовут?
— Если бы не Анни, я, наверно, полюбил бы тебя.
— Молчи! Обещай мне: когда найдешь партизан, пусть заберут меня к себе. Ты нет думай! Не затем, чтобы быть с тобой. Просто, если останусь тут, я такого натворю в поселке...
— Не натворишь! Жди! Я найду наших. Сообщу тебе.
— Честное комсомольское?
— Да. Если не убьют.
— Тебя?! Этого не может быть! Слышишь? — Она кинулась ко мне, схватила за руки и тут же отпустила. — Я дура, дура! И все равно я должна была сказать тебе.
Она круто повернулась и вышла из сарая.
Когда вернулась с работы Варвара, я сразу заметил, что она чем-то озабочена. Оказалось, пропала пишущая машинка. Подозревают того самого Мишку, которого я видел в диспетчерской. Сегодня управляющий спрашивал Варвару, знает ли она его.
— И что же вы ответили, Варя?
— Сказала — не знаю. Их много. Одни нанимаются, другие уходят.
— Вы предупредили его?
— Его не было на работе, а завтра — воскресенье.
Этот Мишка, которого по списку звали вовсе не Мишкой, а Миколой Мелешко, несколько раз отправлялся в какие-то таинственные рейсы. Варвара выписывала ему путевки, а он в благодарность всегда привозил то курицу, то крупы или сахару.
— Варя, мне нужен Мишка. Как его найти?
Она с неохотой сказала, что знает старуху, у которой он часто ночевал, когда задерживался на работе.
Я решил разыскать эту старуху, и тут Варвара согласилась:
— Хорошо. Пойдемте.
Уже вечерело, когда мы вышли на Константиновскую улицу. Бледный мужчина вез тачку с какой-то рухлядью.
Теперь в Киеве появилось много таких тачечников, потому что другого транспорта не было. Люди ходили пешком, сторонясь проносившихся немецких машин. Если нужно было что-нибудь перевезти, нанимали тачечника.
Ветер нес обрывки бумаги. Мусор никто не убирал, и улицы день ото дня становились грязнее. Это не интересовало ни оккупационные власти, ни городскую раду.
— Грязь какая! — поморщилась Варвара, обходя кучу вонючего тряпья на тротуаре.
— Уберут! — сказал я. — Дайте немцев убрать!
С Крещатинского переулка в Михайловский вела деревянная лестница. Над ней в безветренном воздухе застыли темные уже кроны каштанов. У самой лестницы, на фанерном щите, поверх старых афиш было приклеено объявление:
«На заводе пана фон Рентеля расстреляно за саботаж восемьдесят рабочих. В случае повторения подобного будет расстреляно вдвое больше. Ортскомендант».
В глубоком, захламленном дворе Варвара с трудом разыскала нужную квартиру. Подслеповатая старуха помешивала ложкой в кастрюльке. Она узнала Варвару и, после некоторого колебания, сказала, что Мишка сейчас в Никольской слободке, по ту сторону Днепра. Она довольно толково объяснила, как нужно туда добираться. Варвара пошла провожать меня до парома.
По склонам Днепра на несколько километров тянутся сады: Купеческий, Царский, Мариинский. Мы громко разговаривали, как беспечные влюбленные, которые до войны целыми стаями бродили по этим зеленым склонам. Неширокие булыжные дорожки, петляя и извиваясь, вели вниз к реке, через чащи клена и орешника. Опираясь на мою руку, Варвара рассказывала об этих прибрежных парках. Наверно, ей хотелось представить себе, что нет никакой войны и не было пана на Красноармейской, что она — совсем еще юная девушка — просто гуляет с парнем.
С одного из поворотов тропинки открылся Днепр. Он был теперь не такой, каким остался в моей памяти. Не синий, а белый и плоский. Течение не чувствовалось. Только вокруг опор взорванных мостов бурлили водоворотики. Без мостов река казалась голой и, может быть, оттого какой-то приниженной.
— Вон там шел железнодорожный, а здесь — Никольский мост, — показала Варвара. — Видите Матвеевский залив? Там — Старик.
— Какой старик?
— Так у нас называют старое русл». На его берегу — Никольская слободка. Ее отсюда не видно.
К парому я спустился один. Полицай проверял документы. Пассажиры с опаской проходили мимо него. Я протянул свой паспорт и тоже прошел.
Как я мечтал переправиться через Днепр! Он был символом свободы и в «Беньяке» и в шталаге 4037, а сейчас и за Днепром — фашисты. Теперь к своим ведут неведомые тропы, может быть, известные Мишке.
Меня не сразу пустили к нему. Молодая баба с плечами тяжелоатлета сказала, что никакого Миколы Мелешко не знает.
— А Мишку? Я от Варвары. Есть разговор.
Она утверждала, что не знает ни Мишки, ни Варвары. Но приметы совпадали. Это был именно тот дом, который я искал.
Сзади кто-то тихонько кашлянул. Я обернулся и увидел самого Мишку. Он вошел со двора, босиком, в футболке, перепачканной солидолом, с шоферской монтировкой в руке.
— Если не ошибаюсь, хахаль пани Варвары? — сказал он.
— Ошибаешься. Не пани, а просто Варвары. И не хахаль, а муж.
— Знаем мы вас, мужей! — Мишка все еще не выпускал из рук монтировку. — Ну, раз пришел — заходи.
Мы прошли во вторую комнату. На столе дымилась тарелка борща. Рядом лежал надкусанный кусок хлеба. Нетрудно было догадаться, что, услышав чужой голос, Мишка бросил обед и вышел на улицу черным ходом.
— Так о чем речь? — спросил он, принимаясь за обед.
— Полиция тобой интересуется. Сегодня управляющий расспрашивал о тебе Варвару. Вот о чем!
Он продолжал есть свой борщ, аккуратно подставляя хлеб под ложку, чтобы не накапать на стол. Ясно — не доверяет!
Я рассказал о нашем визите к старухе, Он спросил:
— Как же ты, муженек, решился сюда податься? — спросил он. — Не боишься гестапо? Или, может быть, у тебя там друзья?
Мне хотелось крикнуть ему: «Да брось ты этот борщ! Понимаешь, что в любой момент могут нагрянуть?!» Лучший способ вызвать доверие — рассказать о себе. И я рассказал, без деталей и имен, что бежал из шталага, а теперь ищу связь с партизанами.
— Удивительное дело, — заметил Мишка, протирая тарелку кусочком хлеба, — дали тебе явку, а связи нет!
— А ты разве не знаешь, как может потеряться связь?
— Нет, — сказал он. — Откуда мне знать? Мое дело — машина. Съездил на район, полмешка крупы привез или сальца. За это в гестапо не заберут.
— А за пишущую машинку?
Он наклонился ко мне через стол:
— Берешь на пушку? Ну, валяй!
На табуретке лежала его монтировка. Он пододвинул ногой табуретку поближе.
— Вот что, — сказал я, — меня-то пугать не надо. Я уже пуганый. Возьмешь меня с собой?
— Куда?
— За крупой и салом.
— А если не возьму?
— Дело твое. Буду искать других путей.
Я пошел к двери. Мишка не спеша вышел из-за стола:
— Погоди! Ну, а если б я тебя взял туда, где та крупа, не потянут пани Варвару за подол в гестапо? Куда, мол, девали муженька? Это тебя не волнует?
Я вытащил из кармана аусвайс:
— Еду менять шмутки на продукты.
— Ясно! — сказал Мишка. — Значит, думаешь съездить и вернуться. А если не вернешься?
— Надо будет — не вернусь. Мало ли что могло случиться в дороге? Заболел, помер, партизаны убили.
— А разве под Киевом есть партизаны? — насмешливо спросил он.
— Есть.
— Ты их видел? Хоть одного?
— Вижу вот сейчас.
Он рассмеялся:
— Какой я партизан? Так, мешочник. Твоя пани вообразила черт знает чего со страха.
— А путевки она тебе выписывала тоже со страха? Давай кончать. А то, знаешь, поздно. Домой не доберусь.
— Испугался, муженек?
— У меня есть имя.
— Слышали! Анатолий Тепляков. А если взаправду?
— Взаправду — Штурманок. Так и передай своим.
Я хотел выйти на улицу, но он провел меня через огород, в другой переулок. На прощание пожал руку:
— Я подумаю. Может, и возьму тебя за крупой. Завтра приходи к двенадцати на Сенной базар. Около весов найдешь полуторку. На борту написано по-немецки: «Кирхгоф». Это — моя.
— Ты и машину угнал? — изумился я.
— Ну, зачем так грубо? Взял во временное пользование.
— А если тебя не будет?
— Не обессудь! Значит, не смог. Но учти, как там тебя — муженек или Штурманок: если помешаешь моей крупяной торговле, сам Эрих Кох тебя не спасет!
На том мы и расстались. Я спустился к Днепру. Он был сейчас совсем другим. Отсюда, с левого берега, река казалась полноводной и быстрой. За зеленью парков на том берегу подымался Киев. Низовой ветер летел по Днепру, кричали речные чайки. Искалеченные опоры мостов высились над водой, как бастионы разрушенной, но непокоренной крепости.
Глава десятая
НЕВИДИМАЯ ЛИНИЯ

1
Полуторка с надписью «Кирхгоф» на борту, благополучно миновав заставу и мостик через речку Ирпень, катила по шоссе, изрытому танковыми гусеницами.
— Ну, что задумался? — сказал Мишка. — Пани свою вспоминаешь? Может, повернем назад?
Солнце светило по-летнему. В кабине становилось жарко.
Я снял пиджак, расстегнул рубашку. Уже три часа мы были в пути. Мишка насвистывал песню: «Ой, за гаем, гаем...»
— Теперь-то можешь сказать, куда едем?
Мишка рассердился:
— «Куда, куда»?! На кудыкину гору, от нашего забора до вашего плетня — ровно три шага вприсядку!
— Скажи хоть, когда приедем?
— Шофера — народ суеверный, — ответил он. — Когда выехал — знаю, а когда приедем — знает бог и его мамаша. Усвоил? А сейчас — привал! — Он вытащил из-под сиденья полбуханки хлеба и теплую флягу.
У меня тоже была фляжка, но не с водой, а с самогоном. Варвара дала мне ее в дорогу в дополнение к печеной картошке.
— Сто грамм за благополучный приезд? — предложил я.
Мишка не разрешил даже открыть фляжку.
— Когда еду за крупой — не пью. И тебе не дам.
Мне понравилось это запрещение. В нем чувствовался армейский порядок, и я уже видел себя среди партизан, которые без военной формы воюют, как подразделение на фронте.
Отдых продолжался недолго. Мишка спешил:
— Наше дело — наматывать километры на колеса.
Уже стемнело, когда на горушке у церкви мы увидели бронетранспортер и мотоцикл с погашенными фарами.
Мишка с ходу повернул на проселочную дорогу. Тут же вспыхнула фара мотоцикла, и он запустил за нами прямо с горы. Мишка, к моему удивлению, сбросил газ и поехал не торопясь.
— Все равно догонят! — сказал он. — Может быть, отбрешемся. Документы — в порядке.
Мотоцикл громко засигналил, потом раздался предупредительный выстрел, и мы тут же остановились, не глуша мотора. Обогнав нас, мотоцикл круто затормозил, занеся коляску на обочину дороги. Мишка сунул мне в руку карандаш и, уже вылезая из кабины, пробормотал скороговоркой:
— Под сиденьем — граната. Оружие — в бочке с солидолом.
Я не сразу сообразил — к чему карандаш. Черт! Это же запал!
Мишка скинул шапку, подошел к мотоциклу и протянул документы. Сквозь рокот мотора донесся разговор немцев:
— Gerade jener Lastuto! Kirchgof Fabrik. Schau mal!
— Aber die Nummer?
Все ясно. Они ищут нашу машину. Номер Мишка перекрасил, а надпись оставил. Почему? Теперь это уже не играет роли. Сейчас они осмотрят машину, найдут оружие...
Было уже почти темно. Узкая дорога исчезала в полях. Сзади, над самой землей, под шапками крыш светились огоньки села, а вокруг — ни души. На горе ярко вспыхнули фары. Бронетранспортер идет сюда!
Мотоциклист крикнул мне:
— Выходить!
Я ответил по-немецки, что сейчас достану свои документы, полез под сиденье и вытащил оттуда знакомую гранату «РГД».
Мишка увидел, как я подымаю сиденье, что-то сказал и пошел к машине.
— Мишка, ложись!!! — распахнул дверку и швырнул гранату.
Мотоциклист не успел сорвать из-за спины автомат, Мишка ринулся под машину, и тут грохнуло! Осколки ударили по железу и по лобовому стеклу.
Дым взрыва еще не рассеялся, а Мишка уже сидел в кабине.
— О це — добре! — крикнул он по-украински, хотя до этого мы все время говорили с ним по-русски. Но, видно, такова уж человеческая природа, что в минуты наивысшего душевного напряжения мысли обретают форму именно на родном, материнском языке.
Мы мчались во весь дух по проселочной дороге, нещадно стукаясь головами на ухабах о крышу кабины. Я открыл дверку, оглянулся назад и увидел вдали пару прыгающих над дорогой огней. Бронетранспортер шел за нами.
— Газу, Мишка! Жми на всю железку!
Пронеслись через темный хутор и внезапно выскочили на магистральное шоссе. Мишка вел машину, как самолет, словно не было под нами изрытого войной асфальта. Сквозь разбитое лобовое стекло врывался ветер — густой и жесткий. Кусты на обочинах исчезали, едва успев возникнуть. Я не поверил бы, что эта старая полуторка может развить такую сумасшедшую скорость. Глухо гудел задний мост. Мотор уже не ревел, а пел надрывно и тонко. Прыгающие желтые глаза приближались.
Не отрывая взгляда от дороги, Мишка сказал:
— Слушай, Штурманок! — Он впервые назвал меня так, без лишних слов признавая за своего. — Если нас разбросает, переходи речку Уж, потом — на юг. Малин оставишь по левую руку, и дальше — к Новоград-Волынску, лес — ищи Денисенко...
Транспортер дал очередь. Дорога раздваивалась. Мишка поехал по левой, более узкой.
— Давай в кузов! Оружие... Приторможу — прыгай!
Не знаю, как мне удалось на таком ходу перебраться в кузов. Запустив руки в густую, как повидло, смазку, я вытащил из бочки наган, обернутый в тряпку, и сунул его в карман.
Мишка привстал на подножке, закричал, срывая голос:
— Впереди — разбитый мост через Уж... Прыгай!
Снова донеслась очередь. Струя трассирующих пуль скользнула над нами в темноту неба. Я перегнулся к кабине:
— Мотор — на стоп! Уходим вместе!
Он сбросил газ, но машина шла еще очень быстро. Он уже не кричал, а хрипел:
— Приказываю — прыгай!.. Встретимся на том берегу...
Впереди, совсем близко — маслянистый блеск воды за кустами. Я перемахнул через борт, упал, скатился в канаву. И тут же мимо меня, на мгновение ослепив фарами, тяжело прошумел бронетранспортер. Сквозь треск пулемета я различил какой-то странный грохот. Потом стрельба прекратилась, и я понял: полуторка обрушилась в реку. Но успел ли выпрыгнуть Мишка?..
Подъехала еще одна машина. Солдаты высыпали на землю и начали наудачу строчить по кустам. Я лежал в траве. Где Мишка? Если он выскочил, если он только успел выскочить, то перешел на левый берег речушки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57