А если он у вас, не дай Бог, уже влетал под такую или несколько фактов проявится — тогда вторая часть, от семи до пятнадцати и, возможно, с конфискацией имущества.— Понятно, — сказал Ваня. — Как я понял, Валентин Сергеевич, вы очень не хотите, чтобы этот первый вариант пришлось применить.— Согласен, мне это было бы очень неприятно. Есть второй вариант, более мягкий и тихий. Мы приглашаем вашего отца и без особой огласки, хотя и за определенную, не очень высокую плату, передаем вас ему с рук на руки. Тут уж все будет зависеть от него. Я его возможностей не знаю, но проблем у него появится порядочно, и как он их будет решать — его дело.— Ясно, — поежился Ваня, на несколько секунд увидев перед глазами насупленный отцовский взгляд.— От тюрьмы этот вариант не очень гарантирует, но солидные материальные затраты для вашего родителя — непременно.— А третий?— Третий… Этот вариант, как и небезызвестный «Олд спайс» — «для сильных духом мужчин». В девятнадцать лет, конечно, его легко принять по незрелости и легкомыслию… — задумчиво произнес Фрол. — По-моему, не стоит пользоваться вашей молодостью.— Но все-таки? — Ваня почувствовал, что на сладкое ему приберегли нечто экзотическое и оригинальное.— Понимаете, Иван Антонович, тут не только о вашей молодости речь, но и о безопасности. Юноши рискуют, как говорится, бездумно. А потом, если с ними неприятности случаются, жалеют. Конечно, те, кто живыми калеками остаются, а не погибают.— Я вам говорил, что хотел в Чечню ехать, Валентин Сергеевич? По-моему, там как раз такая же ситуация.— То-то и оно. Вам кажется, что это все как на компьютере: трах-бах! — я попал, трах-бах — в меня попали, ерунда, у меня еще три «жизни» в запасе… А тут ведь все по-настоящему. Один раз могут попасть — и все. Да и людей убивать — не у всех духу хватает.— Я это все понимаю, десять раз продумывал. И потом я вчера уже видел, как все это бывает. Ничего, пережил.— Да, это я знаю. Но все равно — сомневаюсь.— Ну, так какой же третий вариант? — понастырничал Ваня.— Хорошо. Скажу. Правда, с идеей отправиться в Чечню придется распрощаться, но шансов испытать себя будет больше чем достаточно. Сразу предупреждаю, что этот вариант — самый криминальный из всех трех.— Вы из меня хотите киллера сделать? — предположил Ваня.— Я лично не Бог, — серьезно сказал Фрол, — и не могу сделать из человека кого-либо по своему образу и подобию. Каждый сам выбирает, кем стать. Можно стать убийцей, можно стать киллером, можно боевиком, а можно — бойцом.— Ну, допустим, разницу между боевиком и бойцом уловить можно, — заметил Ваня, — а вот между киллером и убийцей какая?— Убийца — это тот, кто убивает просто так. Со страху, со злости, с дури или случайно. Или для удовольствия, как маньяки. Киллер убивает за деньги. Одни любят свою работу, другие — нет, но убивают, потому что другого способа заработать не имеют. Иногда абсолютно не знает, кого и за что, но убивает. А иногда прекрасно знает, кого, жалеет, но убивает. Профессия!— Но вы-то мне кем предложите стать?— Бойцом. Это серьезно. Я, кстати, не уверен, что вы эту самую разницу между боевиком и бойцом понимаете. Может, конечно, и я ее не совсем понимаю, но боевик — это что-то плохое, верно? А боец — нечто благородное. Поэтому хочу дать вам возможность стать бойцом.— А почему это криминальный вариант?— Ну, во-первых, потому, что вы — формально, во всяком случае — преступник, а я вас собираюсь укрыть от меча правосудия. Во-вторых, потому, что вам, если вы примете этот третий вариант, придется очень часто нарушать действующие законы. В-третьих, возможно, что действовать иногда придется против государства.— Скажите, Валентин Сергеевич, вы иностранный агент, что ли? — усмехнулся Ваня. — Или вы чекист, который мне проверку на вшивость устраивает?— Нет, — покачал головой Фрол, — думаю, что я ошибся. До третьего варианта вы просто не доросли. Выбираю второй. Через пару дней максимум передадим вас папе и забудем об этом разговоре.— Извините, — забеспокоился Ваня, — я не сказал, что не согласен. Я просто не понял, всерьез вы или шутите… И потом я хочу разобраться в том, на что решаюсь.— Вот слова, достойные не мальчика, но мужа. Приятно слышать, что тебе хочется разобраться. И я уверен, что главное — ты хотел бы разобраться в себе. Например, чего именно тебе хочется от жизни: долгого гниения или яркого горения? Романтик ты или прагматик? Трус или боец?Фрол заметно повысил эмоциональный уровень беседы и перешел на «ты». Ваня обижаться на это не стал и продолжал обращаться к Фролу на «вы». Причем относительно спокойно.— Да, вы правы, — согласился Соловьев, — я хотел бы в этом разобраться. Но…— Но страшно? — попытался угадать Фрол.— Но еще мне хотелось бы разобраться в том, кто вы, — напомнил Ваня. — То есть в том, что вы бандит, я не сомневаюсь. Но сказать так — значит, ничего не сказать. Я, например, знаю, что мой отец — бандит, и убежден, что все очень богатые или просто богатые люди — в какой-то степени бандиты. Они либо сами возглавляют банды, либо добровольно-принудительно содержат их за свой счет.— В принципе верно, — кивнул Фрол. — Но вообще-то я не люблю, когда меня бандитом называют. Неприятно. Сразу видишь в воображении какого-то небритого типа…Ваня осторожно улыбнулся, имея в виду Фролову щетину на щеках. Валентин Сергеевич это заметил и тоже усмехнулся:— Ну, что сделаешь, не побрился. Я ведь еще вчерашний рабочий день продолжаю… Так вот. По традиции считают, что бандит — это лентяй, дуболом, громила, который только и мечтает о том, чтоб хапнуть где-то побольше, нажраться, трахнуть пару телок, если потенция позволяет, просадить все, что останется, в очко или в буру, а потом опять сходить на дело, если за предыдущее не посадят. В общем, по формуле Леонова из «Джентльменов удачи»: «Украл, выпил — в тюрьму! Украл, выпил — в тюрьму!» Это примитив, знаешь ли.— Я понимаю, — кивнул Ваня, — но что же тогда бандитизм?— Как любил говорить один мой покойный друг, Юра Курбатов: «Современный бандитизм — это нелегкий и упорный труд». Когда-то мы с ним вместе совсем сопливыми летехами в Афгане пыль глотали. Чуть-чуть постарше тебя были: мне — двадцать четыре, ему — двадцать три. Я оттуда ушел майором, он в тюрьму сел. Где-то в девяностом году встречаемся в столице, я как раз в академию приезжал поступать. На мне, само собой, форма, на нем — французский костюмчик. И денег при Юрке столько, что мне за двадцать лет не заслужить. Пригласил на халяву в ресторан, посидели, выпили, порассказывали про жизнь. Я насчет не его спрашивал не назойливо, но быстро понял, что он после зоны ушел в криминал.— И вы ему позавидовали? — предположил Соловьев. — Одежде, деньгам, возможности в ресторан ходить?— Вот и не угадал. Знаешь, чему я позавидовал? Свободе! Вот ты уже год в армии отслужил и должен понимать, что большинство там себя рабами чувствуют. Не бойцами, не воинами, а рабами. Согласен?— В общем, да. Насчет офицеров не знаю, а вот большинство солдат, это вы правы, если б закона не боялись, то в армию бы ни за что не пошли.— А я вот был офицер. И в училище сам поступил, и в Афган, можно считать, по доброй воле поехал — мог бы при желании в Московском округе зацепиться. Но потом, не помню уж, когда, стал чувствовать, что я раб. Раб, который рабами командует и рабам подчиняется. Где-то там, наверху, кому-то захотелось в добренького поиграть или к Западу подольститься — взял и вывел нас с Афгана. Вроде действительно благое дело: ребят пожалел, деньги сберег, которых там немало на фу-фу ушло. Да и вроде бы там весь народ против нас, нельзя против народа воевать. Но получилось, что ушли мы оттуда битыми. Мы, Красная Армия, «непобедимая и легендарная», которая Гитлера и самураев сделала за четыре года, не смогла за девять лет этих щербатых чурок воспитать? Почему? А потому, что нам не дали. Утенок с пятнышком запретил! Между прочим, Наджиб после нас еще четыре года продержался, даже в 1992 году, когда уже Союз звездой накрылся, еще сражался, хотя мы его, можно считать, бросили. Значит, не весь народ там был против нас, верно? А штатники духам все подкидывали и подкидывали, потому что свое дело знали глухо. Но война-то сейчас там все равно идет. Кто-то за что-то дерется, Кабул, говорят, уже по камешкам разнесли…— Я вас понял, — осторожно вклинился в тираду Ваня. — Вам противно, что вы вынуждены были уйти, подчиняясь приказу? Но ведь армии без приказа не существует…— Про то я и говорю. Была у меня шальная мысль тогда, когда уходили: сбежать и записаться к Наджибу добровольцем. Хоть рядовым и за одну кормежку. Не решился. Потому что тогда я еще рабом был, понимаешь? Рабом приказа, дисциплины, законов… И потом большинство-то ребят домой хотели. Я тоже делал вид, что радуюсь. Не хотелось дураком и белой вороной быть.— Стадный инстинкт, — согласился Ваня, — это мне тоже известно. На меня тоже как на дурака смотрели, когда я на зарядку в роту прибегал, хотя никто мне не приказывал.— Во-во! Вот я сейчас думаю, семь лет спустя, а что б было, если б я все же сбежал? Верней всего, афганцы меня бы не взяли, а вернули в наручниках нашим родным особистам. И сел бы я капитально, лет на десять, за самовольное оставление части в боевой обстановке. Но могло быть, скажем, так, что афганцы меня у себя оставили? Один шанс из тысячи — но могло быть. И если б об этом узнали другие, которые так же, как и я, не хотели оттуда с набитой мордой уходить, они бы тоже добровольцами остались. И черт его знает, как все тогда повернулось бы — может, и генералы бы на своего партийного руководителя как-нибудь повлияли? Если б увидели, что есть ребята, которым не только чеки с видюшниками и новые звезды нужны, но и за державу обидно?— Маловероятно, — покачал головой Ваня.— Да, — вздохнул Фрол, — но все-таки стоило попробовать…— Значит, как я понял, для вас бандитизм — освобождение от рабства?— Да. Я свободен, абсолютно свободен. Нет такого закона, которого я не могу нарушить при желании. Меня могут убить, могут запереть в тюрьму, но во мне нет того внутреннего надсмотрщика с плеткой, который орет: «Низ-зя!»— Но ведь вы главный, а остальные-то вам должны подчиняться, хотят они или не хотят?— А я не держу у себя тех, кто не понимает меня и не принимает добровольно моих правил игры. Вот ты в любой момент можешь сказать «нет» — и послезавтра встретишься с папой. Или, может быть, с военным прокурором, если очень того захочешь.— То есть вы придумали для меня три варианта, а теперь говорите, чтоб я свободно выбирал?— Нет, ты можешь предложить четвертый, и пятый, и даже шестой, если придумаешь, готов их с тобой обсудить.Ваня задумался. Ничего в голову не шло. Между тем зуд какой-то уже поселился в его душе. Точно ведь, спровадит к отцу. Конечно, там его в тюрьму не отдадут. Папаша скорее сам сядет за взятки, чем позволит Ваню посадить. Но зато возьмет в такие ежовые рукавицы, что не вырвешься. И бесспорно, превратится Ваня в раба. Папа с мамой наденут на него золотой ошейник, прикуют к импортной тачке, запрут в трехэтажном бараке с бассейном и сауной, сами найдут для него нужную в хозяйстве жену… Может быть, отправят учиться в какой-нибудь заморский край, где ему шагу не дадут ступить без всяких там милых и предупредительных надсмотрщиков и надзирателей. И так пройдет жизнь. Если, конечно, не грянет новый 1917 год со всеми вытекающими последствиями. А ведь дедушка Егора Тимуровича уже в 16 лет полком командовал! В 16, черт побери! Бонапарт в двадцать с чем-то генералом был. Ване же уже двадцатый идет, а он — рядовой. Никто! И ему нечего будет вспомнить в старости — разве что эти вот два дня, после побега из части…— Ну как, придумал? — спросил Фрол. — Ты можешь не спешить. Посиди еще маленько в своей комнатке, поразмышляй… Если до вечера ничего не изобретешь, то буду считать, что ты согласен на второй вариант, то есть ехать к папе за небольшой выкуп.— Нет, — набравшись духу, произнес Ваня, — я хочу быть бойцом. И в общем мне плевать за что, лишь бы это было интересно.— Хорошо сказано, — усмехнулся Фрол, — по крайней мере откровенно. Интересно будет, обещаю. Но и опасно будет, и страшно. Еще раз подумай! Ты сейчас, может быть, судьбу свою определяешь. Учти, я тебя за этот вариант не агитирую. Ты его сам выбираешь, понял? Мне приятно, что ты этот выбор делаешь, но все еще сомнительно — все ли ты осознал? Может» все-таки вернешься к отцу?— Нет, — твердо сказал Ваня, стараясь, чтобы у Фрола не было никаких сомнений. — Я хочу стать бойцом.— Посмотрим, сможешь ли. Одного хотения мало. Ты пока посиди еще чуть-чуть в одиночестве. Полчасика, ну, может, час. Позавтракай, кстати. И подумай, подумай как следует! Ведь через день можешь разочароваться. Даже через час. Думай!Фрол подмигнул охранникам, те молча подошли к Ване и, бережно взяв его под локти, отвели в камеру.Водворив Соловьева на место и заперев дверь, бойцы вывели из камеры Валерку, только что съевшего на завтрак отличную пшенно-гороховую кашу с тушенкой и вволю наевшегося хлеба, масла и сахара. Его путь также лежал на аудиенцию к Фролу.Тут разговор получился совсем иной — и по продолжительности, и по стилистике, и по содержанию.— С добрым утром, — мрачно поприветствовал Русакова Фрол. — Ну как, не замерз?— Живой же, видите? — ответил Валерка.— Это хорошо, что живой. Будет кого расстреливать.Валерка этого не испугался, как ни странно. Потому что не поверил. Слишком уж хорошо поел перед встречей с Фролом.— Что молчишь, воин? — спросил Фрол.— А чего говорить надо? Я ж не знаю.— Ну, хоть бы поинтересовался насчет своих перспектив в этом мире. Или тебе все до фени?— Не все. Только все равно — я пешка. Чего придумаете, то и будет. Какие тут перспективы, и так ясно…— Ну, я тебе их все-таки доведу, чтоб знал. Первая: сдать тебя ментам или сразу комендатуре. Это без разницы. По совокупности преступлений тебе может вполне вышак набежать. Ну, из уважения к твоему юному возрасту и всяким там смягчающим обстоятельствам могут тебе скостить до пятнашки или десятки, но не более того. Но в СИЗО тебя, как мне мыслится, удавят.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70