- Доброе утро, - официальным тоном проговорила Энн. При виде его у нее опять перехватило дыхание.
На Филдинге был светло-бежевый костюм, выгодно оттенявший его смуглую кожу и темные волосы. Но выражение лица было мрачным, и его взгляд не смягчился, когда он поднял голову и устремил глаза на Энн.
- В десять подадут машину, чтобы ехать в аэропорт.
- Я знаю.
- Я позвонил администратору, чтобы без четверти десять прислали коридорного за вашим багажом. Я с вами не поеду. У меня еще остались неоконченные дела.
- Но зачем же... - Энн запнулась в растерянности: с одной стороны, ей хотелось остаться с ним, с другой - она боялась выдать свои чувства, зачем же мне уезжать, если еще остались дела? Разве я вам не нужна?
В его взгляде была уверенность: нет, она ему не нужна. Еще до того, как он ответил, Энн пронзило чувство безнадежности.
- Нет, - резко бросил Филдинг. - Вы достаточно поработали. Поезжайте домой. Отдохните дня два. Неделя была долгой и трудной, вы заслужили передышку. Раньше среды можете в контору не приходить.
Энн видела, что спорить бесполезно. Ей был понятен ход его мыслей: он хотел дать им время остыть, отдалиться друг от друга, чтобы выветрилось похмелье от вчерашней "безумной" сцены. А потом - за работу. И ничего, кроме работы.
- Спасибо. Отдохнуть действительно будет неплохо, - стиснув зубы проговорила Энн, на которую накатила волна безысходного отчаяния.
Филдинг кивнул и опять наклонился к бумагам.
Энн вернулась к себе и закрыла дверь. Затем стала машинально укладывать чемодан. Когда принесли поднос с завтраком, она выпила только что отжатый апельсиновый сок и заставила себя съесть булочку с чашкой кофе. Пришел коридорный за чемоданом, и она пошла вслед за ним в административный корпус. Ей даже не пришло в голову бросить монету в бассейн под водопадом. Она уехала - так же как и прибыла в "Мираж" - в "кадиллаке", с одной существенной разницей: рядом не было Филдинга.
Дура, дура, дура! - издевательски твердила она себе. С чего ты вздумала, что он может в тебя влюбиться? Он не давал для этого никакого повода. Он ценит тебя как работника - вот и все. И ничего другого не будет и быть не может.
Он ведь презирает женщин. Конечно, время от времени он встречается с какой-нибудь женщиной, но, как он и сам признается, только с одной целью.
Она же играет в его жизни совершенно иную роль - может быть, даже очень большую, - и он не собирается "пачкать у себя в гнезде". Если даже она порой и пробуждает в нем низменные желания, он будет впредь их безжалостно подавлять. Именно эту решимость она прочла на его мрачной физиономии.
И, во всяком случае, желание - это не любовь. Она могла отдаться ему вчера вечером, если бы хотела от него только плотских радостей. Ей достаточно было хоть чуть-чуть проявить свои чувства, и он овладел бы ею.
Но вот что касается его чувств... но, скорей всего, он заботится только о собственном удобстве... он просто хочет, чтобы они нормально работали... он подарил ей ожерелье, чтобы завоевать ее признательность... доказать ей, что за такого начальника надо держаться.
Нет, надеяться Энн не на что.
Какой смысл лелеять бессмысленные мечты и заниматься самообманом? Работать с ним в одной упряжке, притворяясь, что он для нее не больше чем хороший начальник, - это снова ложь, только с противоположным знаком. И когда он в конце концов узнает правду, он будет ее только презирать. А правда рано или поздно выйдет наружу.
Любовь не может замкнуться сама в себе. Этому Энн научила ее мать. Любовь порождает многочисленные и разнообразные потребности и устремления, и подавить их все - это значит затоптать собственную личность. А Шантенель высоко ценила свою личность.
И тут Энн вдруг как громом ударило: а что она, в сущности, делала все эти годы после смерти матери? Старалась спрятать, подавить, затоптать в себе те черты, которые она унаследовала от Шантенели. Да, Мэтт прав: она создала вокруг своей жизни завесу лжи - даже в более широком смысле, чем он предполагает.
Это открытие не выходило у Энн из головы всю дорогу до дома. И она непрерывно думала о нем субботу и воскресенье.
Каждый раз, когда ее взгляд падал на фотографию матери, Энн вся съеживалась от стыда. Шантенель никогда не лгала и не притворялась. Она была честным, прямым человеком, и она всегда была верна себе, что бы о ней ни думали. Она жила и умерла по своим собственным правилам, пренебрегая условностями. Это было смелое и свободное создание, для которого жизнь - бесконечное приключение. И если перед ней закрывалась одна дверь... что ж, оставались другие.
Шантенель часто поступала неразумно, но по крайней мере она сама принимала решения и сама следовала им. И она не признавала полумер. Не искала проторенной дорожки... не оглядывалась по сторонам... не лгала и не притворялась. И она никогда - ни за что на свете - не стала бы скрывать родство со своей дочерью, как Энн скрывала родство со своей матерью после ее смерти.
Любовь не следует прятать от людских глаз. Любовь - это дар. Ее нужно протягивать на ладонях. Показывать, дарить, не думая о вознаграждении. Неважно, примут или отвергнут твой дар. Дающий все равно станет богаче.
К утру понедельника Энн приняла решение. И сразу почувствовала себя лучше, уверенней. Она обрела целеустремленность - то, чего ей не хватало все эти годы. Она позвонила бывшему агенту Шантенели, который был рад ее слышать, и назначила встречу с ним на среду. Она перебрала платья у себя в шкафу, связала в узел все свои "конспиративные" наряды, включая три серых костюма, и отнесла их в пункт сбора пожертвований для бедных. Всю вторую половину дня и весь вторник Энн провела в магазинах, покупая себе новый гардероб.
В среду Энн встала раньше обычного, вымыла голову и высоко взбила волосы феном. Ее изящная золотистая головка сделала бы честь любой рекламе шампуня.
Решив надеть броское платье, Энн наложила на лицо соответствующую косметику и покрасила ногти лаком того же оттенка, что и губная помада, надела подцвеченные контактные линзы, которые углубляли синь ее глаз.
Шелковистое платье обрисовывало женственные очертания ее фигуры. Рукава - длиной в три четверти, вместо воротника - длинный франтовской шарф, который закидывался через плечо. Артистическое сочетание ярко-голубого и сочно-розового сразу отличало платье как изысканно-дорогую модель. Эффект усиливался подобранными в тон сумочкой и туфлями.
Прежде чем уйти из дома, Энн остановилась перед фотографией матери.
- Я тебя люблю, мамочка. И сегодня ты можешь мной гордиться. Я наконец-то нашла себя и свое место в мире.
Мужчины оборачивались на нее на улице. Рабочие, чинившие проезжую часть, как по команде бросили работу и повернулись в ее сторону. Всю дорогу до станции ее провожал восторженный свист молодых шалопаев. Энджел Кармоди улыбалась, наслаждаясь производимым ею впечатлением. Толпа на платформе расступилась перед ней. Когда подошел поезд, мужчины пропустили ее вперед.
- Кто это? - услышала она за спиной.
Глаза Энджел Кармоди смеялись. Уже много лет она каждое утро ездила на этом поезде. Но сегодня... сегодня она была дочерью Шантенели, и не стыдилась этого, и ее меньше всего интересовало, одобряют ее окружающие или нет.
Так, провожаемая мужскими взглядами, она сошла с поезда на станции Уинярд и прошла два квартала до здания конторы. Сотрудники фирмы, увидев ее, застывали на месте. Когда Энджел Кармоди вышла из лифта на последнем этаже, Сара Деннис затрясла головой, словно отгоняя наваждение.
- Энн? - изумленно проговорила она, вытаращив глаза на женщину, которую раньше видела только в серых костюмах.
- Привет, Сара. Мистер Филдинг пришел?
- Да. Только... - Сара опять потрясла головой, на этот раз озабоченно, - только... ты не боишься напороться на неприятности?
- Не беспокойся, Сара. Все будет в порядке, - уверенно заявила Энджел Кармоди.
И хотя она открыла дверь в кабинет Мэтта с замирающим сердцем, ее решимости не убавилось.
Филдинг сидел за столом, углубившись в бумаги, и не поднял головы при звуке открываемой двери. Именно таким она увидела его в первый раз. Но как с тех пор все изменилось!.. Энн смотрела на него другими глазами - с болью в сердце и затаенной радостью.
Энн тихо закрыла за собой дверь, прошла до середины кабинета и только тогда поздоровалась:
- Доброе утро, Мэтт. - Она произнесла эти слова - одновременно приветствие и прощание - голосом, исполненным любви.
Филдинг резко вскинул на нее глаза, сосредоточенное выражение уступило место удивлению и радости.
- Доброе ут...
И приветствие замерло у него на устах.
Он привстал, затем как-то поспешно сел опять, нахмурился и стал перебирать бумаги, бросая на нее быстрые взгляды из-под насупленных бровей.
- Вы... сегодня... очень хорошо выглядите, - наконец проговорил он в явной растерянности.
- Спасибо. Это и есть настоящая Энджел Кармоди, Мэтт. Без завесы лжи. Вот так я люблю одеваться. И я больше не собираюсь подавлять свою любовь... к экзотическим нарядам, - с улыбкой заключила она.
Казалось, у Филдинга с души свалился камень. Он улыбнулся в ответ.
- Ну что ж, я не против - хотя с вами теперь будет небезопасно пройти по улице. - Он прищурился. - Гмм, боюсь, что работа на ум не пойдет; ну, ничего, привыкну. Думаю, что десяти минут с утра мне хватит, чтобы перестать на вас таращиться.
- Вам не придется ко мне привыкать, Мэтт, - сказала Энн. Она подошла к столу, открыла сумочку и положила перед Филдингом жемчужное ожерелье и заявление об уходе.
Секунду он смотрел на нее в недоумении, затем, осознав происходящее, схватил ее за руку.
- Вы сказали, что останетесь, - сказал он, пристально глядя ей в глаза.
Она посмотрела на пальцы, обхватившие ее кисть. Обладать... господствовать... любой ценой настоять на своем. Нет, Энн знает, что это ловушка, больше она в нее не попадется.
- Мне больно, Мэтт, - тихо сказала она.
Несколько секунд он продолжал сжимать ее руку, потом неохотно отпустил.
- Извините! Но, пожалуйста, выслушайте меня.
- У вас ничего не выйдет, - предупредила его Энн.
- Нет, выйдет! - вскричал Филдинг и ударил кулаком по столу. Он поднялся во весь рост, бессознательно стремясь подавить ее своим физическим превосходством. На секунду у него на лице промелькнула гримаса недовольства собой, но затем он решительно бросился в наступление:
- Я спрашивал о вас Билла Леймана. Я знаю, что вы ушли оттуда потому, что к вам приставал его зять. Я признаю свое безобразное поведение в пятницу, но обещаю, что подобное не повторится. В этом плане здесь вам ничто больше не угрожает. Здесь вам гораздо безопаснее, если... - Он запнулся, затем махнул рукой и закончил: - Если вы собираетесь одеваться так, как одеты сегодня. - Он отвел от нее глаза, вышел из-за стола и прошел к окну. Затем опять повернулся к Энн и продолжал: - У вас нет никаких оснований уходить отсюда. Я остался в "Мираже" в субботу, чтобы поговорить с Пирсоном и его женой. Уверяю вас, я рассеял все их заблуждения относительно наших с вами отношений. - Он злорадно ухмыльнулся. Больше того, я дал этой нахалке урок, который она не скоро забудет.
"Рассеял все их заблуждения" - эти слова только укрепили решимость Энн. Ей даже стало жаль Аманду Пирсон, ставшую еще одной жертвой мужского обаяния Мэтью Филдинга.
- Зачем же так, Мэтт? - проговорила она.
Он сверкнул глазами.
- Затем, что она черт знает что натворила! Но я положил всему этому конец раз и навсегда. Я не отпущу вас. У вас нет причин уходить...
- Нет, есть, - твердо прервала его Энн. - Наберитесь терпения меня выслушать, и я вам объясню, почему не могу здесь больше оставаться.
- Хорошо, объясните! - рявкнул Филдинг. Он стоял немного пригнувшись, как бы готовясь отразить нападение.
- В пятницу вы бросили мне обвинение, которое заставило меня задуматься. Вы сказали, что я отгородилась завесой лжи.
- Теперь я понимаю, что вас заставило это сделать.
- Нет, до конца вы это понять не можете, - сказала Энн, жестом останавливая его возражения. - Для этого надо знать мою мать. Долгие годы особенно после того, как она умерла, - моим руководящим принципом было отрицание ее жизни. Сердцем я любила ее такой, какая она была. Но умом осуждала, отталкивала ее. Это касалось и других. Вас тоже, Мэтт.
Филдинг ловил каждое ее слово. Энн глубоко вздохнула и продолжала:
- Воздвигая стену между собой и своей матерью, между собой и вами, я обедняла свою собственную жизнь. И я благодарна вам за то, что вы помогли мне это понять. Я ухожу от вас не потому, что вы позволили себе вольность в отношении меня. Я верю вам, что это никогда не повторится. Но это уже не имеет ни малейшего значения.
- Что же имеет? Зачем вам уходить? - вырвалось у Филдинга.
- Простите меня, Мэтт, я понимаю, что, уходя так неожиданно, я ставлю вас в трудное положение. Но если я останусь, я поставлю себя в еще более трудное положение.
- Чего же вы хотите? - вскричал Филдинг, буравя ее взглядом. - Хотите, я прибавлю вам жалованье? Сокращу рабочий день? Скажите мне, что вас не устраивает?
- Я собираюсь стать певицей, - просто сказала Энн.
Филдинг замер от изумления, затем опомнился и бросился в бой:
- Конечно, у вас прекрасный голос, я этого не отрицаю. Но у вас есть еще и голова - голова деловой женщины. Вы лучше разбираетесь в коммерции, чем многие мужчины. И вам нравится это занятие. Вас за уши от него не оттащишь! Я видел, как у вас загораются глаза, когда удается расколоть особенно крепкий орешек. Разве это не так?
- Так. И я не отрицаю, мне было необыкновенно интересно работать с вами, Мэтт, - тихо сказала Энн. - Но я не могу больше с вами работать, и я решила стать певицей.
На лице Филдинга боролось множество противоположных чувств.
- Но почему вы не можете больше со мной работать? - наконец спросил он хриплым голосом. - Я хочу, чтобы вы были рядом. Вы мне нужны, Энн. Я готов на все, чтобы вы остались.
Эти вырвавшиеся чуть ли не с кровью признания обожгли Энн, и на какую-то долю секунды у нее вдруг снова появилась надежда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18