Тогда легко-легко на сердце становится, и две только фразы в молитве остаются: "Спасибо Тебе, Господи. И да свершится воля Твоя."
- А за что же спасибо? - спросил отец Иннокентий, в одну минуту вдруг очень оживившийся.
- Как - за что? За то, что есть я. За то, что жизнь так прекрасна. За то, что жизнь вечная - несказанно еще прекраснее - ждет меня, и всех ждет.
- За то, что хорошо вам, значит?
- За то, что хорошо. И за то, что, знаю - после лучше будет.
- Ну, так это, скажу я вам, неподлинная вера.
- Почему же не подлинная?
- Потому что не много ее нужно - в то, что хорошо, верить, и в то, что "после лучше будет". Хотя, что правда, то правда, именно так все и верят почти. Если не все еще - в то, что сейчас хорошо, то уж все до последнего - в то, что "после лучше будет".
- Но разве, батюшка, в этом что-нибудь дурно?
- Только то и дурно, что не подлинная это вера. Потому что к Богу в ней любви ни на грош нету, а вся любовь к самому себе. К Богу же - лишь потому, что мне лучше будет. Ведь как такая вера рождается: "Если Бога нет, то после быть мне лучше никак не может. Ну, а раз я хочу, чтобы было лучше, значит, есть Бог." Вот вся и вера.
Глеб только руками развел.
- В первый раз я такое слышу, батюшка. Как же тогда верить можно?
- С любовью к Богу, сын мой, а не к самому себе. Милостей от Него не ждать - ни в этой жизни, ни в следующей. Верить в то, что Он есть, и любить Его за то, что Он есть, а не за блага Его - настоящие и будущие.
- Но разве мог бы человек любить за плохое, верить в плохое?
- Да ведь не в этом же дело - в плохое или в хорошее. Главное, что - в родное. Отца своего разве за то мы любим, что плох он или хорош? Тем более - разве за то, что можем мы ждать от него себе - плохое или хорошее? Мы любим потому, что плоть от плоти его, что он родной нам. В трудную минуту мы готовы отдать ему все - самих себя, не то что лучшую жизнь. И почитаем это за долг. И не ждем награды. Да и думали ли вы - какое право может быть у нас, трижды отрекшихся от Него: адамовым грехом, предательством Иуды, нынешним поголовным безверием нашим надеяться на лучшую жизнь, ожидать милостей? Самый праведный из людей трижды на дню - в мыслях ли, в делах - нарушает заповеди Его. От преступлений и злодейств человечества трижды пропитана Земля кровью. А вы говорите: жизнь прекрасна, и вам хорошо. Вы говорите: спасибо, Господи, за то, что жизнь лучшая меня ждет. Но чем же вы заслужили ее? Тем, что живете в вашей станице бок о бок с разрушителями церкви Божьей, и "беседы с ними не ведете"? Тем, что, пройдя мимо оскверненного храма, уходите в поле и шепчете с умилением - да сбудется воля Твоя?
Глеб поднял перед собой ладони, словно защищая себя от неожиданного нападения.
- Это не так, - пробормотал он.
Отец Иннокентий встретился с ним взглядом и тогда словно бы отступил, осел на табурете, заулыбался, пососал трубочку, убедился, что она погасла и потянулся за спичками.
- Не так? - переспросил он. - Ну, может, и не так, конечно. Может, что про вас - сгоряча я, хотя и с ваших же слов.
- Не так вы на мир смотрите, отец Иннокентий, покривившись тоскливо, выговорил Глеб.
- Не так, как вы?
- Господь - Он же не просто отец наш. Им целый мир сотворен.
- Ну, это когда было, - заметил священник. - Сейчас, боюсь, Он и узнает-то его с трудом - так успели дети, "по своему разумению" жить возжелавшие, похозяйничать тут.
- Не говорите так, - покачал головою Глеб. - Свобода человеческая - прекраснейший дар Божий. И в том, что дано нам волей свой распоряжаться, великий замысел этого мира состоит.
- Красивые слова, - затянулся трубочкой священник. - Очень много их успел человек в оправдание себе придумать.
Глеб ничего не ответил на этот раз и потупился. Отец Иннокентий, хотя и не подавал виду, давно не ощущал себя в таком хорошем расположении духа. Серьезных подозрений по наблюдении гость у него не вызывал. Священник давно полагал себя слишком многое прошедшим человеком, чтобы не уметь с нескольких слов отличить провокатора. Он почти готов был шептать сейчас наподобие Глеба: "Спасибо Тебе, Господи!" - за то, что в кои-то веки, и как неожиданно, появился у него настоящий собеседник. Он почувствовал даже, что и сам теперь, пожалуй, не прочь пропустить рюмочку.
- Трудно спорить людям на такие темы, - произнес, наконец, Глеб, поднимая глаза, и отцу Иннокентию показалось тогда, что он начал слегка хмелеть. - Никто здесь никогда ничего не докажет. Ведь раньше или позже всякий спор упрется в аксиомы, на которых человек свое мироздание основывает. А они у всех разные. И тут уж вопрос о вере выйдет, а спорить окажется вовсе не о чем.
- Ну, так поделитесь тогда своими аксиомами, попробуем основать на них мироздание, а там посмотрим.
- Поделиться-то можно, батюшка, - вздохнул он. - Но только, вы ведь сами знаете, когда за такой разговор берешься, жалеть потом приходится. Слова - они же всегда по краешку по самому скользят, а тут, по совести, душу нужно бы вынуть да дать потрогать - и то не много оказалось бы.
- Это, может, и правда, - согласился отец Иннокентий. - У всякого человека и слова свои, и уши. Но все же бывает, знаете, что понимаешь друг друга. Отчего уж, по крайней мере, не попробовать? Я бы вам и помог, если хотите. Ведь, аксиомы эти, какие бы ни были у людей разные, вопросы под собой всегда одинаковые имеют - вечные вопросы. Начните хоть с того, что такое, по-вашему, человек, и в чем смысл жизни его земной?
- Хорошо, - кивнул головою Глеб. - Я попробую, если так, минуту он сидел молча, видимо, подбирая в уме нужные слова. На ваши вопросы я так отвечу. Человек - есть зародыш духа беспомощный и слепой зародыш, а смысл существования его на Земле в том, чтобы созреть для рождения в настоящую жизнь, - и он почему-то тоскливо посмотрел в глаза священнику.
- Немного это пока туманно, - заметил тот. - Вы поподробнее.
Глеб кивнул, вздохнув. Похоже было, разговор этот не доставлял ему того же удовольствия, что отцу Иннокентию.
- По-моему, батюшка, - продолжил он, - человеку ясно дано видеть тот путь, по которому должен он идти в этом мире. Путь этот - от материи к духу. В мире, который "под" человеком, есть только материя, и это мы видим. В мире, который "над" человеком, есть только дух, и иначе нам невозможно представить. Сам же человек - он и дух и материя одновременно. Он дух, потому что, во-первых, в нем есть сознание своего человеческого "я", потому что, во-вторых, он способен отличать добро от зла, любить, понимать красоту. Но он и материя, потому что каким образом иначе так воздействовали бы на его душу старость, болезнь, или вот хоть водка. Человеческое сознание - есть низшее из того, что мы можем разуметь под словом дух, и высшее из того, что остается еще тесно связанным с материей. Нас рождает природа, но душа человека, расставаясь с телом, уходит от нее в иные миры. И значит, можем мы заключить, что человек есть то первое и единственное звено в духовной жизни вселенной, которое находится на переходе от материи к духу. Как бы зародыш, зародившийся в чреве материи, оплодотворенной духом. Пока еще он накрепко связан с матерью-материей, неотделим от нее, но рано или поздно он оторвется и начнет жизнь самостоятельную. В приготовлении к этому отрыву, в созревании духа, по-моему, и есть смысл человеческой жизни.
- Ну, что же, - подумав, сказал священник. - Против того, что человек - есть не самая совершенная форма духовной жизни, кроме атеистов, возражать вам никто не возьмется. Слишком многое в мироздании вокруг нас находится очевидно выше понятий человеческого разума; слишком много вопросов, ответы на которые нам недоступны не потому только, что мы их не знаем, но потому, что и в принципе не способны вместить их в себя. А поскольку при этом ясно то, что без ответов на эти вопросы мироздание не могло бы существовать, то обязаны мы предположить в нем формы духа более высокие, чем наша. Это, впрочем, одна из общих аксиом всякого идеализма. Но что касается смысла жизни и будущего рождения нашего в мир чистого духа, то тут мне лично трудно с вами однозначно согласиться. По-моему, вы смотрите слишком оптимистично. Из того, что человек живет между материей и духом, вовсе еще не следует, что он движется от материи к духу. По крайней мере, на практике такое можно сказать об одном из тысячи. Да и знаете, разница между двумя людьми иногда бывает большая, чем между иным человеком и булыжником. Что же тогда делается с теми, кто главной цели своей не достигает? Но, впрочем, ладно. Мы уж договорились, что будем на ваших аксиомах мироздание строить. Мне не понятно пока, каким же образом из этого всего следует, что свобода человека - есть дар Божий?
- А вы вспомните три искушения Христовых, отец Иннокентий, - ответил Глеб. - Хлебом, властью и чудом Дьявол искушал Его. Накорми людей, говорил Сатана, избавь их от нужды на Земле, и тогда спрашивай с них духовного совершенства. Возьми над ними власть, говорил он, и этой властью ты проведешь их мимо бесконечного числа ошибок и преступлений. Покажи им чудо сделай так, чтобы ни у одного из них не осталось сомнений в том, что есть разум высший их, и они, как послушные дети, пойдут за тобой. Три искушения отверг Христос, оставив человечество свободным. Я так это понимаю, батюшка: значит при создании нашей Земли - единственного, быть может, места во вселенной, где в материи зарождается дух - было два взгляда на него и две идеи о его устройстве. Первый взгляд был надменен он видел то, насколько много в этом зародыше духа, в человеке, зависимого от материи, насколько велика пропасть, отделяющая его от духовной гармонии вселенной. Поэтому считал он необходимым устроить жизнь на Земле целесообразно - бережно взрастить человечество, руководя каждым шагом его, остерегая от бед и соблазнов. И был второй взгляд - с доверием и любовью он также сознавал, конечно, несовершенство человеческого духа, но он видел, что этот дух уже способен быть творцом, способен внести свою, неповторимую лепту в гармонию мироздания - и он считал возможным доверить человеку быть сосоздателем своего мира. И для этого дать ему свободу. Как есть материя и дух, так есть и два закона в них - целесообразность и свобода. В духе все свобода, в материи все целесообразность. Спор об устройстве человеческой жизни - о том, быть ли ей свободной или целесообразной - был спором о том, к чему вернее следовало бы отнести человека - еще к материи или уже к духу. Слишком материален человек, говорит Сатана, и поэтому жизнь на Земле остаться должна в целесообразности. Человек - есть начало духа, говорит Бог, и он достоен свободы. Непосильным окажется для человека этот дар, говорит Сатана, сколько страданий и слез ждет его, предоставленного самому себе. Будут слезы, говорит Бог, будут страдания и беды, но будет и радость, будет красота и духовные открытия, доступные только ему - человеку. Никто не в праве отнять их, превратив человечество в уныло бредущее стадо, нетерпеливо ожидающее смерти.
- Это замечательно! - рассмеялся вдруг отец Иннокентий; он забыл уже и о трубочке своей, слушал Глеба, подавшись вперед над столом, неотрывно глядя в глаза ему. - Так, по-вашему это Бог искусил Еву плодом от древа познания добра и зла?
- По крайней мере, Он произрастил это древо, - серьезно ответил Глеб. - И согласитесь - едва ли не в Его силах было уберечь Еву от соблазна змея. К тому же ни для кого, кроме как для человека, плод его и предназначен быть не мог. Потому что добро и зло существуют только в человеческой жизни. Добра и зла нет в материи, добра и зла не может быть в духе. Добро и зло возникают в узеньком пространстве перехода от материи к духу, от целесообразности к свободе. Ведь все то зло, которое совершается на Земле, - есть подчинение души человеческой закону целесообразности, которым он связан с материей. Единая сущность всякого зла - причинить вред одному ради того, чтобы стало лучше другому. Не было на Земле произнесено более злых слов, чем "цель оправдывает средства". И именно тем связано зло с Сатаной, что доказывает оно правоту его взгляда на человека, как на существо материальное, подчиненное закону целесообразности. Равно как всякое добро, которое творит человек на Земле - есть доказательство правоты Божьей подтверждение того, что человек - есть начало духа и достоен великого дара свободы. Нравственные заповеди Евангелия инструкция по пользованию этим даром. Нравственный абсолют в душе человека - признак того, что зародыш вселенского духа готов к рождению в настоящую жизнь.
- Прекрасно, - удовлетворенно кивнул отец Иннокентий. Надо признать, мироздание ваше выстроено довольно стройно. И у меня к вам единственный в общем вопрос: как по-вашему, Глеб, много ли людей за всю историю человечества оправдали этот дар Божий? Много ли людей закончили свой путь земной с нравственным абсолютом в душе? В сравнении с теми, кто так и остался в законе целесообразности. Молчите? Значит, знаете ответ. Так кто же тогда, по-вашему, был прав в том споре? Бог или не Бог?.. Ну, заодно уж и второй вопрос. Если к нравственному абсолюту Он призывает нас, то, надо полагать, что и Его творение мы имеем право поверить нравственным абсолютом. Тогда я спрашиваю: стоят ли все духовные ценности, внесенные человеком в копилку мироздания за тысячи лет, океанов крови и слез, пролитых на Земле, облагодетельствованной даром свободы? Или, может быть поверить эту жизнь законом целесообразности, чтобы получить положительный ответ?.. - по-прежнему глядя прямо в глаза Глебу, священник еще более склонился вперед над столом. - Я признаю, что мироздание ваше выстроено стройно, - повторил он, улыбаясь как-то странно. - Но только я бы лично встал в нем рядом с Сатаной.
Глава 16. НОЧЬ
Ночь напролет до рассвета не прекращался над Зольском ливень. Потоки воды хлестали из водосточных труб, текли по размытым дорогам, вливались в огромные лужи. Ни души не осталось в затопленных улицах. Не лаяли собаки, не выли дикие весенние коты. Под опустившимся чуть не до крыш мертвым небом лежал среди тьмы мертвый город, мелькали над городом молнии, громовые раскаты сотрясали окна домов его.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68