https://wodolei.ru/catalog/mebel/rakoviny_s_tumboy/dvojnye/
Самые крепкие, моя дорогая (улыбаясь). Тогда (говорит она) я приду непременно.
Среднего роста, хорошая осанка, грудь пышная. В отличие от сельского люда, ее щеки без грубого румянца, но тонкого розового оттенка, зубы у нее белые, ручка маленькая, ручка благородной дамы. Четырнадцать лет. Осмелюсь утверждать, что у царя Соломона не было девиц прекрасней, чем эта.
После этой беседы Андерхилл, очевидно, вернулся к чтению книг со своим всегдашним прилежанием: после обеда – написанный на латыни неким Аланусом Кандидусом труд по анемомантии, то есть гаданию посредством наблюдения за силой, направлением и постоянством ветра; после ужина – жизнеописание какого-то человека, о котором я никогда не слышал, сочиненное кем-то тоже неизвестным. У меня было предчувствие, что эта схоластическая отрешенность не сулит ничего хорошего дочке вдовы Тайлер. Я переворачивал страницы со страхом, читая как завороженный запись, сделанную Андерхиллом на следующий день.
Когда моя гостья явилась в точно назначенное время, дал ей напиток, составленный из кларета и бренди с особенными добавками по рецепту Якоба Магуса из его «De Inductione Luxuriae». Затем взял свою жаровню и бросил в огонь в нужной последовательности благовоний, порошков и тому подобного из своих запасов, с помощью чего наполнил комнату восхитительными, сладострастными ароматами и также чудными разноцветными курениями. Когда все это в достаточной степени оказало на нее воздействие, заставил ее поверить, будто до ее слуха доносится приятное легкоголосое пение, амурные трели и игривые песенки. Затем повелел явиться разным духам, поначалу благообразным, как то: пастухи и пастушки, нимфы, кавалеры, бражники, мальчики-катамиты, ряженые, древние герои, античные царицы, из коих некоторые совокуплялись телесно. Далее пожелал, дабы она сняла свою одежду.
Для чего, сэр (спрашивает она), вы просите меня согрешить? Напротив, милочка (говорю я), отнюдь не грешно вознаградить показом своих прелестей тех, кто еще трудится для этого. Взгляни (показывая на совокупляющихся античных юношу и девицу), эти двое заняты тем же на твоих глазах, и единственно дабы доставить тебе удовольствие. Единственно? (Спрашивает она, глупышка). Их-то двое. Верно (говорю я), но. для тебя одной они стараются. Ну раз так (говорит она), и мне надо быть вольнее (меня восхитила эта живость ума), и тотчас сняла с себя всю одежду до голого тела. О quae deliciael
Теперь показал ей разных чудищ, не столь привлекательных, например гиппогрифонов, обезьян, турок, кентавров, гарпий, химер, караибов, убивцев, червей, кои дерутся, убивают и пожирают друг друга. Наполнил ее слух воплями диких зверей, громовыми раскатами и стонами грешников в аду. Она пронзительно кричала: довольно! – умоляя, чтобы я рассеял эти видения. Можешь вопить сколько угодно (говорю я), никто все равно не услышит, мои слуги отосланы из дома, и это не видения, смотри, как они обступили тебя, и, если б не я, они разодрали бы тебя на куски (умалчивая о том, что это не более чем призраки, которые способны лишь напугать ее). Когда счел, что она впала в состояние полнейшего ужаса, то увлек ее на пол и насладился ее телом, а вскоре после этого прогнал ее с глаз моих, бросив ее жалкие лохмотья ей вслед и предостерегая, что для нее будет лучше держать язык за зубами о случившемся, а иначе мои демоны будут преследовать ее до гроба и далее, и говоря, чтобы она являлась ко мне снова, когда бы я ни потребовал этого от нее, и что душа ее принадлежит мне.
Выпил полстакана эля для утоления жажды и удалился в свою комнату, открыл книгу Иоанна Понтийского о ядах жаб и змей, но нашел сие фантастичным, не вселяющим доверия и путаным в изложении, и, будучи немало усталым (хотя и в душевном спокойствии), отправился на покой.
Хобсоновский зал больше не казался мне таким прохладным. Скоро мне понадобится выпить, – не будь я таким идиотом, захватил бы с собой фляжечку виски; но сначала надо привести в порядок свои мысли или вообще избавиться от них. Итак, излагаю без соблюдения какого-либо порядка: неясно, умел ли в действительности Андерхилл производить с помощью магии видения, звуки и все остальное, и даже вообще как понимать эту сцену с химерами, но я не сомневался, что и он сам, и девочка были уверены в его сверхъестественных возможностях и увиденное оказало, похоже, такое жуткое впечатление на девочку, что та ни разу не нарушила молчания; так или иначе, я никогда не встречал ни малейших намеков на то, чтобы имя Андерхилла упоминалось в связи с какими-либо скабрезными историями. Я не мог вспомнить дату смерти госпожи Андерхилл, но, как мне казалось, она умерла позже 1685 года, так что она, полагаю, проживала в доме в течение всего этого периода, хотя в дневнике она ни разу не упоминается, даже в той части рукописи, которую я только что прочитал. Должно быть, госпожа Андерхилл предпочла не вмешиваться, когда услышала дикие вопли девочки. Я стал понимать, насколько в Джозефе Торнтоне укоренилась скрупулезность настоящего ученого-исследователя, не позволившая ему скрыть существование и местонахождение дневника Андерхилла; но как большой моралист и даже просто человек он не мог не предостеречь своих читателей от ознакомления с рукописью и сделал ее поиск такой же трудной задачей, какой она оказалась для него самого.
Сходное побуждение – желание сохранить, но все-таки убрать с глаз долой, должно быть, руководило человеком, читавшим дневник до Торнтона. И я тоже хотел бы как-то посочувствовать дочке вдовы Тайлер, но она мертва вот уже два с половиной столетия, если не больше.
Я вышел, а через десять минут снова сидел в читальном зале, перекусывая бутербродом с ветчиной, политой из тюбика горчичным суррогатом, запивая бутерброд виски с содовой водой, и продолжал знакомство с дневником Андерхилла.
Подбираясь к концу 1685 года, я ощутил, что характер записей меняется. Обзор прочитанных книг стал короче, некоторые труды удостаивались лишь пометки в том смысле, что они полезны или не представляют интереса для какой-то цели, суть которой Андерхилл не объяснял. Поначалу мне показалось, что она связана с четырнадцатилетней Тайлер, которая, как упомянул Андерхилл – тоже кратко, – «возвращалась в его объятия» примерно раз в неделю, или относится к другой девочке по фамилии Дичфилд (меня злила эта его манера не запоминать их имена) двенадцати лет, которую он заманил в свои сети в начале декабря с помощью тех же, не сомневаюсь, ухищрений, хотя на этот раз он не стал вдаваться в подробности. В этот период Андерхилл явно проявлял больше интереса к своей «цели» или, как начинаешь понимать из его записей за январь 1686 года, уже к нескольким целям. И теперь, когда я был бы только рад услышать более подробный комментарий о тех книгах, которые он читал, Андерхилл стал упоминать лишь только автора и заглавие, зачастую в сокращенном виде, тем самым доводя меня до бешенства. Я не мог почерпнуть ничего полезного для себя, например, из следующего: «Гео. Верул. О духах и т. п.», кроме разве что вывода о том, что Андерхилл с прежним постоянством продолжает свои таинственные изыскания.
Потом в записи за 29 апреля 1686 года я прочитал следующее:
Должен отринуть от себя плотские удовольствия и все подобные дела (на данный период). Усовершенствовал свой метод, с помощью которого, возможно, отпадет необходимость остерегаться тех, кто доставляет мне хлопоты. Место выбрано подходящее (т. е. самая чаща, мрак, густые заросли и в изобилии деревья). То, чем я теперь обладаю, нужным заклинанием выпущенное на свободу, вне всяких сомнений, даст в мои руки власть, какой еще не видывали в этом королевстве, даже в его средневековую эпоху и до вторжения норманнов, а знали только в дикие времена, видевшие зарождение нашего народа, еще до служения Господу нашему Иисусу Христу, когда люди поклонялись только деревьям и кустам (в своем глухом невежестве или в своей мудрости? Помят.: обдумать тщательно последнее и со временем изложить свое суждение). Я благодарю Случай, который noaiaji мне это орудие власти, и Разум, который подсказал мне, в чем будет верное ему применение.
Что до моей второй, более высокой цели, даже не высокой, а, полагаю, безмерно великой цели, я не стану пока распространяться, лишь замечу следующее: тот, кто постигнет мой замысел, обязательно поймет также тайну того вечного вместилища, в котором я захоронил то, что поможет ему в осуществлении этой цели и постепенно откроет ему Тайну, которая сделает его Господином над собой, а кто способен быть своим собственным господином, тот будет господствовать над всем живым (vide Cars. Voldemar Prov., Verum Ingenium).
Эта запись занимала почти всю правую страницу дневника. Когда я перевернул лист, обнаружилось, что там больше ничего нет, остальные двадцать – тридцать страниц блокнота чистые. Я налил себе виски и стал размышлять.
Итак, ранее я уже сделал вывод о том, что Торнтону не случилось повидать то, что я обнаружил в лесу на холмах за своей гостиницей, поэтому ему абсолютно ничего не говорили ссылки на лесную чащу в самом конце дневника. И он, должно быть, посчитал первую цель Андерхилла чем-то настолько туманным, пустой похвальбой или, возможно, бредом, что даже не счел необходимым упомянуть о ней в своей книге. Что касается второй цели, Торнтону, опять же в отличие от меня, не представился случай побеседовать с привидением Андерхилла, поэтому мы и не услышали от него догадки, что эта цель имеет отношение к какой-то форме существования после смерти. Если Торнтон и установил логически характер тайника, на который делается намек в заключительном абзаце, он, без сомнения, был (как я могу с большой долей уверенности утверждать, будучи знаком с его книгой) человеком настолько набожным, что ему даже не пришло бы в голову тревожить останки отлетевшей души, пусть даже это кости такого «низкого существа», как Томас Андерхилл. У меня такого сдерживающего фактора не было, и я решил раскопать могилу, открыть гроб и посмотреть, что это за «книги и бумаги» (как сказано у Торнтона) и нет ли там еще чего-нибудь интересного.
Сидя на жестком академическом стуле наедине с дневником, я ощутил такое же чувство приподнятости и беспокойства, какое посетило меня утром перед выходом из дома – но в более сильной форме. Теперь я отчетливо сознаю, что мне не мешало бы проявить большую осмотрительность, но в ту минуту мысль об осмотрительности была явно мне ненавистна. Пока на моем горизонте не появилась Диана, у меня в течение многих лет не было ничего такого, из-за чего стоило принимать меры особой осторожности, а что касается дневника, с подобным я столкнулся вообще впервые. Может, и вправду кроется что-то за этой тайной, могущей сделать меня господином своей судьбы? В любом случае все это очень любопытно. И только один я из всех людей имел возможность раскрыть эту тайну. Не то чтобы я забыл, в какой форме осуществились угрозы, которыми Андерхилл пугал дочку вдовы Тайлер и, можно догадаться, девочку Дичфилд тоже. Надо сказать, судьба девочек каким-то образом влияла на мое стремление продолжить расследование, хотя я затруднился бы объяснить, какова их роль и насколько эта роль важна.
Кстати, если уж речь зашла о Диане… Было без двадцати пяти три, вполне хватало времени, чтобы сделать выписки с последней страницы, прибрать на столе, запереть дверь, вернуть ключ Уэ-ру, оставить записку со словами благодарности для Дуэринкса-Уильямса у привратника на входе в колледж Святого Матфея, доехать до Ройстона, переругаться в пух и прах с молодым парнем, худосочным коротышкой, который снабжал меня спиртным, и принять меры к тому, чтобы он больше никогда не пытался всучить мне товары, еще не облагавшиеся налогом, по повышенной цене, домчаться до Фарема и подобрать Диану в условленном месте, на развилке, в половине четвертого.
Точно в таком порядке следовали события. Расспросы Дианы касались главным образом тех тем, которые интересовали ее во время нашей вчерашней встречи, и в конечном итоге свелись к принципиальному вопросу: в чем же причина и как лично я объясняю, что мужчины так сильно отличаются от женщин, и, если брать в целом, почему у мужчин меньше забот. Мы еще только подъезжали к оврагу на склоне холма, а она начала уже раздеваться с похвальной поспешностью. В этот раз все произошло совсем по-другому. Я еще стаскивал брюки, а она, уже совсем голая, опустилась на землю и, разглядывая меня, лежала на спине, шевелилась, как будто укладываясь поудобнее. Как только я прижался к ней, она недвусмысленно дала понять, что на этот раз нет нужды в том, что в книгах называют предварительной игрой; надо сказать, что я даже не успел поцеловать ее, я сделал это уже после того, как действо энергично вступило в основную стадию. Казалось, мы занимаемся этим уже несколько часов, а Диана все демонстрировала неукротимую энергию. Была ли ее неутомимость естественной или напускной, я не стал задумываться в тот момент, и правильно сделал. В любом случае невозможно провести четкую границу между первым и вторым: оргазм сам по себе – это рефлекс, но все остальное, что сопровождает оргазм, рефлексом уже не назовешь (не говоря уже о тех фантазиях, до которых додумываются пары во время других стадий данного действа). Также не стал я задаваться вопросом, на самом ли деле Диана достигала высшей точки так часто, как утверждалось всем ее поведением, и достигала ли вообще. Не в моей привычке задумываться в такие моменты, и здесь я более чем прав. Загадка, душевная скрытность, отрешенность женщин, весь багаж ощущений, с которым они носятся и который жаждут переложить в мужские руки – эти и бесконечное множество более осязаемых проявлений проистекают не из второстепенного обстоятельства, что женщины вынашивают, рожают и воспитывают детей, но из факта, что у них не бывает эрекции и нет извержения семени. (И если уж мы коснулись этой темы, наличие у мужчин указанных свойств развенчивает миф о том, что во взаимоотношениях гомосексуалистов возможна роль пассивного партнера.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35
Среднего роста, хорошая осанка, грудь пышная. В отличие от сельского люда, ее щеки без грубого румянца, но тонкого розового оттенка, зубы у нее белые, ручка маленькая, ручка благородной дамы. Четырнадцать лет. Осмелюсь утверждать, что у царя Соломона не было девиц прекрасней, чем эта.
После этой беседы Андерхилл, очевидно, вернулся к чтению книг со своим всегдашним прилежанием: после обеда – написанный на латыни неким Аланусом Кандидусом труд по анемомантии, то есть гаданию посредством наблюдения за силой, направлением и постоянством ветра; после ужина – жизнеописание какого-то человека, о котором я никогда не слышал, сочиненное кем-то тоже неизвестным. У меня было предчувствие, что эта схоластическая отрешенность не сулит ничего хорошего дочке вдовы Тайлер. Я переворачивал страницы со страхом, читая как завороженный запись, сделанную Андерхиллом на следующий день.
Когда моя гостья явилась в точно назначенное время, дал ей напиток, составленный из кларета и бренди с особенными добавками по рецепту Якоба Магуса из его «De Inductione Luxuriae». Затем взял свою жаровню и бросил в огонь в нужной последовательности благовоний, порошков и тому подобного из своих запасов, с помощью чего наполнил комнату восхитительными, сладострастными ароматами и также чудными разноцветными курениями. Когда все это в достаточной степени оказало на нее воздействие, заставил ее поверить, будто до ее слуха доносится приятное легкоголосое пение, амурные трели и игривые песенки. Затем повелел явиться разным духам, поначалу благообразным, как то: пастухи и пастушки, нимфы, кавалеры, бражники, мальчики-катамиты, ряженые, древние герои, античные царицы, из коих некоторые совокуплялись телесно. Далее пожелал, дабы она сняла свою одежду.
Для чего, сэр (спрашивает она), вы просите меня согрешить? Напротив, милочка (говорю я), отнюдь не грешно вознаградить показом своих прелестей тех, кто еще трудится для этого. Взгляни (показывая на совокупляющихся античных юношу и девицу), эти двое заняты тем же на твоих глазах, и единственно дабы доставить тебе удовольствие. Единственно? (Спрашивает она, глупышка). Их-то двое. Верно (говорю я), но. для тебя одной они стараются. Ну раз так (говорит она), и мне надо быть вольнее (меня восхитила эта живость ума), и тотчас сняла с себя всю одежду до голого тела. О quae deliciael
Теперь показал ей разных чудищ, не столь привлекательных, например гиппогрифонов, обезьян, турок, кентавров, гарпий, химер, караибов, убивцев, червей, кои дерутся, убивают и пожирают друг друга. Наполнил ее слух воплями диких зверей, громовыми раскатами и стонами грешников в аду. Она пронзительно кричала: довольно! – умоляя, чтобы я рассеял эти видения. Можешь вопить сколько угодно (говорю я), никто все равно не услышит, мои слуги отосланы из дома, и это не видения, смотри, как они обступили тебя, и, если б не я, они разодрали бы тебя на куски (умалчивая о том, что это не более чем призраки, которые способны лишь напугать ее). Когда счел, что она впала в состояние полнейшего ужаса, то увлек ее на пол и насладился ее телом, а вскоре после этого прогнал ее с глаз моих, бросив ее жалкие лохмотья ей вслед и предостерегая, что для нее будет лучше держать язык за зубами о случившемся, а иначе мои демоны будут преследовать ее до гроба и далее, и говоря, чтобы она являлась ко мне снова, когда бы я ни потребовал этого от нее, и что душа ее принадлежит мне.
Выпил полстакана эля для утоления жажды и удалился в свою комнату, открыл книгу Иоанна Понтийского о ядах жаб и змей, но нашел сие фантастичным, не вселяющим доверия и путаным в изложении, и, будучи немало усталым (хотя и в душевном спокойствии), отправился на покой.
Хобсоновский зал больше не казался мне таким прохладным. Скоро мне понадобится выпить, – не будь я таким идиотом, захватил бы с собой фляжечку виски; но сначала надо привести в порядок свои мысли или вообще избавиться от них. Итак, излагаю без соблюдения какого-либо порядка: неясно, умел ли в действительности Андерхилл производить с помощью магии видения, звуки и все остальное, и даже вообще как понимать эту сцену с химерами, но я не сомневался, что и он сам, и девочка были уверены в его сверхъестественных возможностях и увиденное оказало, похоже, такое жуткое впечатление на девочку, что та ни разу не нарушила молчания; так или иначе, я никогда не встречал ни малейших намеков на то, чтобы имя Андерхилла упоминалось в связи с какими-либо скабрезными историями. Я не мог вспомнить дату смерти госпожи Андерхилл, но, как мне казалось, она умерла позже 1685 года, так что она, полагаю, проживала в доме в течение всего этого периода, хотя в дневнике она ни разу не упоминается, даже в той части рукописи, которую я только что прочитал. Должно быть, госпожа Андерхилл предпочла не вмешиваться, когда услышала дикие вопли девочки. Я стал понимать, насколько в Джозефе Торнтоне укоренилась скрупулезность настоящего ученого-исследователя, не позволившая ему скрыть существование и местонахождение дневника Андерхилла; но как большой моралист и даже просто человек он не мог не предостеречь своих читателей от ознакомления с рукописью и сделал ее поиск такой же трудной задачей, какой она оказалась для него самого.
Сходное побуждение – желание сохранить, но все-таки убрать с глаз долой, должно быть, руководило человеком, читавшим дневник до Торнтона. И я тоже хотел бы как-то посочувствовать дочке вдовы Тайлер, но она мертва вот уже два с половиной столетия, если не больше.
Я вышел, а через десять минут снова сидел в читальном зале, перекусывая бутербродом с ветчиной, политой из тюбика горчичным суррогатом, запивая бутерброд виски с содовой водой, и продолжал знакомство с дневником Андерхилла.
Подбираясь к концу 1685 года, я ощутил, что характер записей меняется. Обзор прочитанных книг стал короче, некоторые труды удостаивались лишь пометки в том смысле, что они полезны или не представляют интереса для какой-то цели, суть которой Андерхилл не объяснял. Поначалу мне показалось, что она связана с четырнадцатилетней Тайлер, которая, как упомянул Андерхилл – тоже кратко, – «возвращалась в его объятия» примерно раз в неделю, или относится к другой девочке по фамилии Дичфилд (меня злила эта его манера не запоминать их имена) двенадцати лет, которую он заманил в свои сети в начале декабря с помощью тех же, не сомневаюсь, ухищрений, хотя на этот раз он не стал вдаваться в подробности. В этот период Андерхилл явно проявлял больше интереса к своей «цели» или, как начинаешь понимать из его записей за январь 1686 года, уже к нескольким целям. И теперь, когда я был бы только рад услышать более подробный комментарий о тех книгах, которые он читал, Андерхилл стал упоминать лишь только автора и заглавие, зачастую в сокращенном виде, тем самым доводя меня до бешенства. Я не мог почерпнуть ничего полезного для себя, например, из следующего: «Гео. Верул. О духах и т. п.», кроме разве что вывода о том, что Андерхилл с прежним постоянством продолжает свои таинственные изыскания.
Потом в записи за 29 апреля 1686 года я прочитал следующее:
Должен отринуть от себя плотские удовольствия и все подобные дела (на данный период). Усовершенствовал свой метод, с помощью которого, возможно, отпадет необходимость остерегаться тех, кто доставляет мне хлопоты. Место выбрано подходящее (т. е. самая чаща, мрак, густые заросли и в изобилии деревья). То, чем я теперь обладаю, нужным заклинанием выпущенное на свободу, вне всяких сомнений, даст в мои руки власть, какой еще не видывали в этом королевстве, даже в его средневековую эпоху и до вторжения норманнов, а знали только в дикие времена, видевшие зарождение нашего народа, еще до служения Господу нашему Иисусу Христу, когда люди поклонялись только деревьям и кустам (в своем глухом невежестве или в своей мудрости? Помят.: обдумать тщательно последнее и со временем изложить свое суждение). Я благодарю Случай, который noaiaji мне это орудие власти, и Разум, который подсказал мне, в чем будет верное ему применение.
Что до моей второй, более высокой цели, даже не высокой, а, полагаю, безмерно великой цели, я не стану пока распространяться, лишь замечу следующее: тот, кто постигнет мой замысел, обязательно поймет также тайну того вечного вместилища, в котором я захоронил то, что поможет ему в осуществлении этой цели и постепенно откроет ему Тайну, которая сделает его Господином над собой, а кто способен быть своим собственным господином, тот будет господствовать над всем живым (vide Cars. Voldemar Prov., Verum Ingenium).
Эта запись занимала почти всю правую страницу дневника. Когда я перевернул лист, обнаружилось, что там больше ничего нет, остальные двадцать – тридцать страниц блокнота чистые. Я налил себе виски и стал размышлять.
Итак, ранее я уже сделал вывод о том, что Торнтону не случилось повидать то, что я обнаружил в лесу на холмах за своей гостиницей, поэтому ему абсолютно ничего не говорили ссылки на лесную чащу в самом конце дневника. И он, должно быть, посчитал первую цель Андерхилла чем-то настолько туманным, пустой похвальбой или, возможно, бредом, что даже не счел необходимым упомянуть о ней в своей книге. Что касается второй цели, Торнтону, опять же в отличие от меня, не представился случай побеседовать с привидением Андерхилла, поэтому мы и не услышали от него догадки, что эта цель имеет отношение к какой-то форме существования после смерти. Если Торнтон и установил логически характер тайника, на который делается намек в заключительном абзаце, он, без сомнения, был (как я могу с большой долей уверенности утверждать, будучи знаком с его книгой) человеком настолько набожным, что ему даже не пришло бы в голову тревожить останки отлетевшей души, пусть даже это кости такого «низкого существа», как Томас Андерхилл. У меня такого сдерживающего фактора не было, и я решил раскопать могилу, открыть гроб и посмотреть, что это за «книги и бумаги» (как сказано у Торнтона) и нет ли там еще чего-нибудь интересного.
Сидя на жестком академическом стуле наедине с дневником, я ощутил такое же чувство приподнятости и беспокойства, какое посетило меня утром перед выходом из дома – но в более сильной форме. Теперь я отчетливо сознаю, что мне не мешало бы проявить большую осмотрительность, но в ту минуту мысль об осмотрительности была явно мне ненавистна. Пока на моем горизонте не появилась Диана, у меня в течение многих лет не было ничего такого, из-за чего стоило принимать меры особой осторожности, а что касается дневника, с подобным я столкнулся вообще впервые. Может, и вправду кроется что-то за этой тайной, могущей сделать меня господином своей судьбы? В любом случае все это очень любопытно. И только один я из всех людей имел возможность раскрыть эту тайну. Не то чтобы я забыл, в какой форме осуществились угрозы, которыми Андерхилл пугал дочку вдовы Тайлер и, можно догадаться, девочку Дичфилд тоже. Надо сказать, судьба девочек каким-то образом влияла на мое стремление продолжить расследование, хотя я затруднился бы объяснить, какова их роль и насколько эта роль важна.
Кстати, если уж речь зашла о Диане… Было без двадцати пяти три, вполне хватало времени, чтобы сделать выписки с последней страницы, прибрать на столе, запереть дверь, вернуть ключ Уэ-ру, оставить записку со словами благодарности для Дуэринкса-Уильямса у привратника на входе в колледж Святого Матфея, доехать до Ройстона, переругаться в пух и прах с молодым парнем, худосочным коротышкой, который снабжал меня спиртным, и принять меры к тому, чтобы он больше никогда не пытался всучить мне товары, еще не облагавшиеся налогом, по повышенной цене, домчаться до Фарема и подобрать Диану в условленном месте, на развилке, в половине четвертого.
Точно в таком порядке следовали события. Расспросы Дианы касались главным образом тех тем, которые интересовали ее во время нашей вчерашней встречи, и в конечном итоге свелись к принципиальному вопросу: в чем же причина и как лично я объясняю, что мужчины так сильно отличаются от женщин, и, если брать в целом, почему у мужчин меньше забот. Мы еще только подъезжали к оврагу на склоне холма, а она начала уже раздеваться с похвальной поспешностью. В этот раз все произошло совсем по-другому. Я еще стаскивал брюки, а она, уже совсем голая, опустилась на землю и, разглядывая меня, лежала на спине, шевелилась, как будто укладываясь поудобнее. Как только я прижался к ней, она недвусмысленно дала понять, что на этот раз нет нужды в том, что в книгах называют предварительной игрой; надо сказать, что я даже не успел поцеловать ее, я сделал это уже после того, как действо энергично вступило в основную стадию. Казалось, мы занимаемся этим уже несколько часов, а Диана все демонстрировала неукротимую энергию. Была ли ее неутомимость естественной или напускной, я не стал задумываться в тот момент, и правильно сделал. В любом случае невозможно провести четкую границу между первым и вторым: оргазм сам по себе – это рефлекс, но все остальное, что сопровождает оргазм, рефлексом уже не назовешь (не говоря уже о тех фантазиях, до которых додумываются пары во время других стадий данного действа). Также не стал я задаваться вопросом, на самом ли деле Диана достигала высшей точки так часто, как утверждалось всем ее поведением, и достигала ли вообще. Не в моей привычке задумываться в такие моменты, и здесь я более чем прав. Загадка, душевная скрытность, отрешенность женщин, весь багаж ощущений, с которым они носятся и который жаждут переложить в мужские руки – эти и бесконечное множество более осязаемых проявлений проистекают не из второстепенного обстоятельства, что женщины вынашивают, рожают и воспитывают детей, но из факта, что у них не бывает эрекции и нет извержения семени. (И если уж мы коснулись этой темы, наличие у мужчин указанных свойств развенчивает миф о том, что во взаимоотношениях гомосексуалистов возможна роль пассивного партнера.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35