Его взгляд поднялся выше длинной линии брюк, минуя мальчишеские бедра, к талии, перехваченной черным кожаным ремнем.
— Никаких набегов на лeдник не разрешается, — пошутил Палмер.
Она не обернулась. — Дорогой, — сказала она, — ты сам выдаешь свой возраст. Вот уж действительно «лeдник»! — Она наклонилась, чтобы вынуть что-то из холодильника, и Палмер заметил, что даже в этом положении ее ягодицы остались плоскими, сухопарыми. — Я просто смотрю, что из непортящегося можно упаковать сегодня.
— Когда придут за остальными вещами?
— Завтра утром, через пять минут после того, как ты и дети уйдете.
— Все так рассчитано?
— Это еще ничего, — сказала она, выпрямляясь. — Вот дневное расписание действительно чудо расчета по секундам. Детские комнаты должны быть готовы к трем часам. Наши могут подождать.
— Надеюсь, у тебя есть работа для детей.
— Полно. — Она полуобернулась, но не взглянула на мужа. Ее тело вырисовывалось на фоне падающего из холодильника света, — маленькие высокие груди, живот, настолько плоский, что пряжка ремня выступала как явно лишний предмет.
— Я бы не хотел, чтобы они слонялись вокруг, глядя, как трудятся другие, — и так они почти ничего не делают, — добавил Палмер.
— Они будут заняты. — Она помолчала. — Когда мне ждать тебя завтра?
— В…— Он тоже помолчал. — Точно не знаю. Если ты хочешь, чтобы я пришел раньше, я постараюсь.
— Я хочу, чтобы ты постарался, в разумных пределах.
Он кивнул и вдруг сообразил, что она не могла заметить его движение, так как все еще не смотрела на него. — Какие-нибудь специальные поручения для меня?
— Ты же знаешь, завтра утром приезжает миссис Кейдж.
— Рано?
— К 12 часам дня она должна быть в Айдлуайлде. Я велела ей взять такси прямо до дома. Если мы втроем посвятим этому вечер, то сможем расставить книги, разместить картины и всю разностильную мебель так, чтобы она выглядела хорошо.
Палмер тихо простонал:
— Целый вечер развешивать картины. Великолепно.
— Не развешивать. Не думаешь ли ты, что я доверю такому непрофессионалу развешивать?
— Разве твой мастерски разработанный план не предусматривает размещение всех произведений искусства? — спросил Палмер. Не успел он произнести эти слова, как почувствовал их почти неприкрытый сарказм. — Я хотел сказать, — торопливо поправился он, — разве уже не установлены потолочные светильники?
На этот раз она повернулась и взглянула на него. Так как свет падал на нее сзади, Палмеру было трудно прочитать выражение ее лица. — Вудс, — спокойно сказала она, — светильники подвижные и могут быть направлены почти в любое выбранное нами место.
— Я, я не…
— Ничего, — прервала она. Ее рука поднялась, начав какое-то беспомощное движение, и тут же замерла. — Ничего. — Эдис повернулась к нему спиной и опять уставилась в холодильник. — Но пожалуйста, постарайся прийти домой к обеду. Это будет наш первый обед в новом доме.
— Конечно.
Он подождал, думая, что она еще что-нибудь скажет. Но она молчала. Тогда он начал придумывать, что бы такое сказать и закончить их разговор несколько более приятно. Посмотрев на нее, он вдруг понял, что она ужасно расстроена, иначе никак нельзя было объяснить тот факт, что она так долго держала холодильник открытым. Эдис обладала разнородными познаниями; от матери и гувернантки она получила обычные, из колледжа Уэллесли — обычные. Но Палмер так и не мог определить, где она почерпнула свой запас нетипичной информации. Эдис, например, знала очень много об электричестве. Она была единственной из всех его знакомых женщин, понимающей, что нельзя включать электрическую печку, пылесос и торшер одну розетку, не подвергаясь при этом риску получить замыкание. Она знала, сколько времени потребуется для восстановления в холодильнике определенного уровня температуры. И тем не менее холодильник стоял открытым несколько минут.
— Я пойду закончу свою работу, — сказал Палмер.
— Хорошо. — Она посмотрела на часы:— Я думаю скоро ложиться спать.
— Я постараюсь не задержаться.
— Прекрасно.
Он повернулся и остановился, вспомнив, зачем он сюда пришел. — Послушай, — медленно произнес он, — ты, должно быть, дико устала. Почему бы тебе сейчас же не пойти спать.
— Сейчас пойду.
— Эти последние два месяца были действительно тяжелыми.
Под тонкой белой блузкой он видел ее поясницу, как раз над слабо затянутым черным ремнем. Эдис полуобернулась влево скованным движением, словно ее позвоночник был закреплен в определенном положении.
— Да, — сдержанно ответила она, глядя вниз, на пол.
— Я имею в виду все, что было сделано по твоему плану и под твоим руководством, — продолжал Палмер. — Это была большая работа. Представляю, как ты счастлива, что уже почти все закончено.
— Да.
— Послушай, я…— Он замолчал и облизнул нижнюю губу, радуясь, что жена не видит этого. — Я никогда не говорил раньше. Но я действительно очень благодарен тебе за все.
Она кивнула. Ее взгляд по-прежнему не отрывался от пола возле носков ее испачканных теннисных туфель.
— Я знаю это, — наконец произнесла она.
— Не понимаю, откуда ты можешь знать,-сказал он, пытаясь говорить легким шутливым тоном, — ведь я был довольно скуп в выражении своей благодарности.
Эдис покачала головой:
— Это не так. Просто ты логически мыслящий человек. А любой логически мыслящий человек увидел бы то, что увидел ты. И почувствовал бы…— Она замолчала. Палмер видел, что ее губы какое-то мгновение двигались беззвучно, — благодарность, — закончила она.
— Я чувствую, и очень большую, и я…— Он сделал жест, пытаясь с его помощью закончить без слов свою мысль.
— И ты хотел внести этот пункт в свой отчет, — сказала она за него.
— Примерно, так.
Ее взгляд скользнул вверх и чуть в сторону, к его лицу.
— Отчетность для тебя очень важна, Вудс. Для банкира это самое главное, не правда ли?
— В какой-то степени, да.
— Отчет, — повторила она, продолжая глядеть на него, — это, в сущности, подведение итогов. Я имею в виду, м-м-м, годовой баланс. Как вы называете это? Итоговая черта?
— Итоговая черта. Да.
— И фактически ничто, кроме итоговой черты, не имеет значения, — говорила она так тихо, что Палмеру пришлось наклониться, чтобы расслышать. — Она венчает дело. До этого может происходить любое — хорошее, ужасное, прекрасное, мучительное, — любое. Но если итоговая черта подведена черными чернилами, то все в порядке.
— Ну…— Он дал междометию повисеть некоторое время в воздухе, поскольку не был уверен, к чему она клонит, хотя совершенно ясно чувствовал ее враждебность. — Я никогда не слышал, чтобы дебет и кредит объясняли так поэтично, но боюсь, что ты права. Итоговая черта — только она имеет значение.
— И самое важное то, чтобы она показывала кредит.
— Да.
Она кивнула:
— Хорошо. Ты подвел черную итоговую черту, дорогой. Тебе повезло.
— Эдис. — Он увидел, что ее спина выпрямилась и еще более напряглась, как бы приготовившись к защите от надвигающейся атаки. — Я хотел только сказать тебе, что я чувствую.
— Ты сказал.
— И что же?
— И спасибо, дорогой. — Она опять уставилась в пол. — Я серьезно. Спасибо.
— Ты не должна благодарить меня. Это мое дело.
Она засмеялась коротким резким смешком:
— Рыцарски вежливые Альфонс и Гастон?
— И ты еще говоришь, что я выдаю свой возраст.
Линия ее спины смягчилась, и Эдис повернулась к мужу. Ему даже показалось, что на ее лице мелькнула улыбка. — Я просто разгадала, от чего мы страдаем, дорогой, — сказала она. — От ньюйоркской болезни. Симптомы — полное отсутствие общения. А причина — переутомление.
— Может быть, ты и права.
— Но послезавтра, — продолжала она, — или по крайней мере к концу недели, когда мы окончательно устроимся, я намерена отдохнуть. Просто отдохнуть. А как ты?
— Еще не сейчас. Предстоит небольшое турне с выступлениями.
— Ох!
— И еще такие же турне до перерыва заседаний законодательного собрания в Олбани.
— Который будет когда?
— Март. Апрель. Точно не знаю.
— Дорогой, это больше четырех месяцев.
— Что поделаешь.
Она постояла молча, потом нахмурилась, потянулась назад и захлопнула дверцу холодильника. — Прости, — сказала она тут же. — Может быть, ты будешь немного отдыхать по воскресеньям и в праздничные дни?
— Надеюсь.
— Хорошо. Кончай свою работу и приходи спать.
Он попытался усмехнуться:
— Ладно, увидимся позже.
— Ненамного позже.
Палмер вернулся в библиотеку и снова уселся в кресло. Странно, что она преднамеренно создала напряжение и затем сняла его, словно она на его стороне — союзник, а не враг. Он полистал списки акционеров ЮБТК и дошел до листка шершавой бумаги, на котором делал какие-то расчеты. По крайней мере, подумал Палмер, он зафиксировал свою благодарность. Но манера, с какой она приняла его благодарность, лишила этот жест всякой значимости.
Он поудобнее устроился в кресле и начал списывать номера страниц. Завтра утром он заставит секретаршу переписать имена и адреса двадцати пяти последних покупателей акций ЮБТК. Но можно ли ей поручить такое дело и быть уверенным, что об этом не узнает Бэркхардт?
Палмер понимал, что ему нельзя положиться ни на кого в банке, кроме, конечно, Вирджинии Клэри.
Он услышал, как Эдис снова открыла холодильник. Он оторвался от бумаг и, чувствуя внезапное напряжение, готовый к чему-то неизвестному, уставился в окружающую его темноту. Долго он сидел в этом напряженном ожидании. Но что бы это ни было, оно не пришло. Пока.
Глава тридцать четвертая
Палмер сидел за столиком на четырех человек в дальнем углу рыбного ресторана на Западной Сорок пятой улице. Он посмотрел на свои часы, потом на стенные, надеясь обнаружить расхождение. Но и те и другие показывали час дня, а это означало, что Мак Бернс и их гость, корреспондент газеты, опаздывают на полчаса.
Палмер наблюдал, как официант церемонно повязывает бумажные салфетки двум мужчинам, сидящим за соседним столиком. Им только что подали омаров, которые были необычно велики для ленча. Всего минут пятнадцать назад эти омары были живыми, и, когда официант принес их показать заказчикам, клешни еще двигались в последних предсмертных судорогах. Теперь же красные недвижимые омары подвергались атаке разнообразными смертоносными инструментами.
Как многие жители Среднего Запада США, Палмер не любил блюда, приготовленные из обитателей морских глубин. Ему были до тошноты противны любые животные, имеющие раковину. Омары, креветки и крабы казались ему похожими на гигантских насекомых из бредовых кошмаров. Устрицы и моллюски, подаваемые на одной половинке раковины, слишком живо напоминали ему запекшуюся слизь. Кроме того, как и многие жители Среднего Запада, он никак не мог привыкнуть к тому, что в Нью-Йорке назначенное для свидания время соблюдалось весьма относительно, особенно если свидание включало в себя такой вид общественной деятельности, как, например, ленч. Послеобеденная встреча, назначенная на 8 часов, никогда не начиналась по крайней мере до 9. А ленч, назначенный на 12.30, сказал себе Палмер, просто означает любое время после часа.
В этот момент он увидел Вирджинию Клэри, влетевшую в ресторан в сопровождении какого-то мужчины. Она быстро пробежала глазами по комнате и, найдя Палмера, устремилась к его столику.
— Извините за опоздание, — сказала она, едва переводя дух. — Мак позвонил мне пятнадцать минут назад и сказал, что не может прийти. Поэтому я помчалась в «Стар» и привезла Джорджа сама. — Она отступила, чтобы показать Джорджа.
Палмер встал.
— Мистер Моллетт? — сказал он, протягивая руку.
Джордж Моллетт, взяв руку Палмера, крепко и церемонно пожал ее. Он огляделся, снял пальто и, прежде чем сесть, повесил его на стул.
Моллетт был моложавый мужчина — лет сорока, как решил Палмер. Средний рост, коренастая фигура и совершенно круглая голова. Щеки у него были неестественно красные, и Палмер не мог понять, всегда ли они такие или это результат декабрьского мороза. Глаза Моллетта, почти такие же бледно-голубые, как у Бэркхардта, были беспокойные и в то же время сосредоточенные. Казалось, что, переходя с предмета на предмет, они схватывают впечатления короткими, яростными вспышками. Палмер заметил, что ни один предмет не миновал этих своеобразных атак — будь то сложенные на столе руки Вирджинии, или же солонка, или же люди с салфетками на груди, поедавшие омаров за соседним столиком, и даже воротничок рубашки Палмера. Эта настойчивая пытливость глаз не гармонировала, по мнению Палмера, с носом Моллетта, не имеющим определенной формы и если уж что-то напоминающим, то скорее всего, небольшую луковицу. Этот заурядный нос как будто специально создан для маскировки испытующих глаз, думал Палмер. Рот у Моллетта был маленький, с полными спокойными губами. Теперь, открыв его, Моллетт спросил сипловатым доверительным голосом:
— Что мы будем пить?
Палмер рассмеялся и помахал официанту.
— Не по сезону похолодало, — заметил он. — Что-нибудь из антифризов?
— Виски. Любое. — Моллетт повернулся к Вирджинии:— Мак увильнул, да? Я так и думал, что у него не хватит нахальства позавтракать со мной.
— Почему?
Моллетт отмахнулся, как бы отгоняя неприятный запах.
— На прошлой неделе этот парень напичкал меня дутыми биржевыми сведениями. — Он нагнулся вперед, положил локти на стол, понизил голос:
— Бред сивой кобылы. Мол, будет объявлено увеличение дивиденда, и акции взлетят как птицы. Мол, в течение двух недель доходы удвоятся. Вот-вот будет объявлен правительственный контракт на 80 миллионов долларов, и все в таком же духе. Устоять невозможно.
— Надеюсь, ты не купил? — спросила Вирджиния. Моллетт покачал головой и улыбнулся:— Дорогая, если бы я вообще когда-нибудь покупал акции по чьим-либо советам, то уж не Мака Бернса. Он надеялся, что я напишу об этом в нашей газете. А статья нужна была для повышения курса акций. Обычная карусель. Ужасно смешно. — Он скорчил гримасу.
— Такого никогда не случалось, — сказала Вирджиния очень серьезно, — во всей истории нью-йоркского журнализма.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92