хот догов”, гамбургеров – не нравился ей, и один раз в неделю она пешком отправлялась в русскую бакалейную лавку в Вильямсбурге, где покупала селедку, говяжьи сосиски и черный хлеб. Ее время текло однообразно: полдня она работала в меховом магазине Шпигеля, а полдня ухаживала за мужем-инвалидом. Только ночи оставались в ее полном распоряжении, и она мечтала о той жизни, которую могла бы вести, если бы только осмелилась.
Нина часто и с сожалением размышляла о том, что всю жизнь она разрывалась между страхом включиться в рискованную, полную опасностей подпольную деятельность и стремлением быть в первых рядах активистов коммунистического движения. Единственным результатом этих двух столь противоречивых побуждений было лишь сводящее с ума разочарование. К тому же ее не отпускало ощущение, что она бесполезно доживает свои дни.
Нина снова отпила чаю и посмотрела на спящего Алекса. Ребенок зашевелился во сне, моргнул несколько раз, потянулся и снова погрузился в сон. Маленькое его лицо было удивительно безмятежным и спокойным. Она подошла к дивану и бережно поправила одеяло.
– Что случилось, малыш? – негромко пробормотала она. – Спи спокойно.
Хотя у малыша были такие же золотистые, как у матери, волосы, но глаза, серые, с зеленоватым оттенком и как будто светящиеся изнутри, были не Тонины. Алекс, тонкий и светлокожий, слишком маленький для своего возраста, казался вполне здоровым. Нина мимоходом подумала, так же ли он любит шоколад, как Тоня. В свое время она выстаивала длинные очереди перед гастрономом на Ленинской улице в Киеве, чтобы купить сестренке плитку ее любимого лакомства. Твердый, сухой, это все-таки был настоящий шоколад.
– Завтра, – прошептала она спящему мальчику. – Завтра мы тебя вымоем и отскребем всю грязь. Ты у меня будешь выглядеть как новенький, голубчик ты мой.
Затем она подумала о том, что ей нужно будет кое-что постирать и погладить, а потом сходить в магазин Поллака, где торговали поношенным платьем; у Алекса не было никакой другой одежды, кроме свитера с высоким и толстым воротом, поношенных штанов и коричневого пальто. Штаны были сшиты из такой же грубой ткани, из какой мать Нины кроила брюки для их брата Валерия тридцать лет тому назад.
Мысли Нины снова унеслись в прошлое, в самые дальние закоулки ее памяти. Она принадлежала к тому поколению русских, которые были достаточно взрослыми, чтобы понять Октябрьскую революцию, и слишком юными, чтобы принимать в ней участие. Ей едва минуло десять лет, когда был убит царь Николай и большевики захватили власть в России. Будучи ученицей в знаменитой женской гимназии Победоносцева в Киеве, она с замиранием сердца следила за тем, как разворачивались революционные события: от переговоров в Брест-Литовске до самой гражданской войны. Между ученицами в гимназии то и дело вспыхивали ожесточенные споры, и Нина всегда с энтузиазмом вставала на сторону красных, которые хотели построить на развалинах отсталого, реакционного общественного порядка новое, светлое общество. Она и ее подруга, смуглолицая и нетерпеливая Катя Темкина, часто мечтали вместе о том, как они вступят в легендарную Красную Армию, в которой, как они знали, было немало женщин, в том числе и на руководящих постах.
Однако, когда эскадрон красной кавалерии на короткое время остановился в Киеве, Катя отправилась с красными одна. Нина осталась в городе, чтобы заботиться о раненом солдате Саше Колодном. Впоследствии Нина не раз думала о том, что именно в этот момент она и совершила критическую ошибку, которая определила всю ее дальнейшую жизнь. Ей следовало тогда прислушаться к своим желаниям и отправиться с Красной Армией. Но она осталась в Киеве и тем направила свою жизнь в иное русло.
И все же... тогда ей было только шестнадцать, и она была невысокой, круглощекой барышней с довольно заурядным лицом, с сильным подбородком, большим лбом и длинными шелковистыми волосами. Своими волосами она особенно гордилась и, когда вокруг никого не было, часто любовалась, как они каскадом спускаются ей на плечи. Эти волосы придавали ей задумчиво-мечтательный вид, и она воображала себя одной из чеховских героинь. Однако она не осмеливалась носить такую прическу на людях и, отправляясь в гимназию, заплетала их в косы и укладывала короной на голове или же стягивала тугим узлом на затылке.
Никто даже не подозревал, что за ее простым, невыразительным лицом скрывается романтическая душа, что ее живое воображение рисует полную опасностей и приключений жизнь, посвященную служению высоким идеалам. Глядя на нее, трудно было предположить, что тихая, не отличающаяся красотой девушка грезит о всепоглощающей, страстной любви.
Однако, когда они с Катей отправились в военный госпиталь, расположившийся в конюшнях военного училища, чтобы навестить раненых красногвардейцев, и Саша Колодный легонько пожал ей руку и поглядел на нее нежными серыми глазами, Нина тотчас же забыла все свои революционные мечтания и присела на краешек его койки.
Она дневала и ночевала в госпитале три недели, пока Саша не оправился от своей раны. Когда же он наконец, прихрамывая и опираясь на ее плечо, вышел из полевого госпиталя, его эскадрон уже покинул город.
Нина привела его домой, на что никогда бы не отважилась раньше. Но то были революционные времена, когда молодые устанавливали новые законы. Ее родители немедленно капитулировали, и Саша поселился в маленькой комнате прислуги за кухней. Комната все равно стояла свободной, так как их кухарка вернулась к себе в деревню сразу после того, как началась гражданская война.
Впрочем, через две недели Саша и Нина переехали в Житомир, где поселились в экспроприированном особняке мехового торговца, расстрелянного революционными солдатами. Верхний этаж они делили еще с четырьмя семьями фабричных рабочих, и Нина тоже нашла себе работу на канатной фабрике. Изредка она ездила в Клев, чтобы навестить родителей.
Они стали близки в первую же ночь, когда остались вдвоем, однако Саша не спешил жениться и не строил никаких планов на будущее. Только однажды, три года спустя, он заговорил об этом, но заговорил как-то странно, не очень понятно. Впрочем, Саша был странным и во многих других отношениях.
Он был коренаст, плотного телосложения, с вьющимися светлыми волосами и тяжелой челюстью, со спокойными серыми глазами. Саша был самым сдержанным человеком из всех, кого Нина когда-либо встречала. Он был молчалив и тщательно взвешивал каждое слово, прежде чем что-нибудь сказать. С ее родителями Саша был исключительно вежлив и даже упомянул, что происходит из еврейской семьи, проживающей в городе Омске. С ней он тоже был нежен и добр, а в минуты близости превращался в ненасытного страстного любовника. Но даже тогда он не раскрывался перед ней полностью. Со временем его сдержанность переросла в скрытность, он стал подозрительным и неохотно делился с нею даже общеизвестными новостями. Все больше и больше он напоминал ей персонаж из читанного еще в гимназии романа – скромного и тихого молодого человека, который сделал конспирацию способом своего существования.
Когда Саша полностью оправился от ранения и перестал хромать, он не вернулся в свой эскадрон. Партия направила его на работу в один из наркоматов в Житомире. Как-то раз Нина обнаружила под стопкой его белья наган. Один из ее знакомых, работавший в одном из госучреждений Житомира, по секрету сообщил ей, что Саша работает в ЧК – Чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией и саботажем. Но, когда она спросила у него, правда ли это, Саша только улыбнулся в ответ.
Довольно скоро она поняла, что никогда не узнает всего о своем любовнике. В Сашиной жизни были такие моменты, в которые он не посвящал никого. Он часто уходил из дома в самое неподходящее время, часто по ночам, а на все ее расспросы отвечал улыбкой или пустым, ничего не выражающим взглядом. Когда гражданская война закончилась, он по-прежнему пропадал где-то неделями и месяцами. Два или три раза он привозил Нине подарки – шапку из кроличьего меха, кожаные перчатки и пару ботинок. По названиям фабрик, проставленных красной краской на дешевой хлопчатобумажной подкладке, Нина поняла, что эти вещи были куплены в Москве, но, когда она спросила его, что он там делал, он снова ответил ей своей ласковой, обезоруживающей улыбкой.
Однажды зимней ночью, вернувшись после очередной шестинедельной отлучки, Саша снова пришел домой поздно и разбудил ее. Он стоял в своей старенькой шинели, даже не стряхнув с нее снега. Лицо его светилось радостью.
– Нина, – сказал он взволнованно, – я еду в Палестину. Давай отправимся туда вместе.
Она недоверчиво уставилась на него.
– В Палестину? Что мы там будем делать? Ты что, Сашка, стал сионистом?
Он покачал головой.
– Для нас обоих так будет лучше.
– Но ты же коммунист, большевик, – прошептала она. – Тебе нечего делать в Палестине. Наше будущее здесь, в России.
Саша лишь глубоко вздохнул.
– Нина, прошу тебя, поверь мне.
Но Нина упорно стояла на своем. Она боялась признаться ему, что беременна и что ребенок появится на свет будущей весной. Саша слишком часто повторял ей, что не хочет иметь детей, которые в нынешней сложной обстановке являются просто обузой для коммуниста. Она боялась рассердить его, а еще больше того, что он сочтет ее беременность обычной уловкой, чтобы женить его на себе.
Правда, он часто повторял ей, что они все равно что женаты и поэтому им не нужно проходить через все эти глупые обряды отжившей эпохи, однако Нина втайне мечтала о свадебной церемонии, воображая себя в красивом белом шелковом платье своей матери. Саша представлялся ей в длинном черном пиджаке и высоких сверкающих ботинках. Она знала, что многие девчата с их фабрики даже венчались и никто против этого не возражал. Но она не смела поделиться с Сашей своей мечтой, боясь, как бы он не подумал, что ее взгляды остаются буржуазными и реакционными.
В конце концов Саша отправился в Палестину один.
– Если передумаешь, – сказал он ей при прощании, – приезжай. Я буду ждать.
Не успел еще его поезд отойти от станции, как Нина задумалась. Может быть, ей стоило отправиться с ним? Вот только как, ведь она уже чувствовала, как ее ребенок шевелится в животе? Нет, она приняла верное решение. Как только ребенок родится, она напишет своему Саше, и он поймет ее.
Когда у нее родился сын, она назвала его Владимиром. В те годы рождалось много Владимиров, которых называли так в честь Владимира Ульянова. Ее сын родился в марте, накануне первой оттепели, а ровно через год страна пережила страшный голод, оставивший за собой тысячи и тысячи мертвых тел, и его не стало. В последние дни своей жизни маленький Владимир даже не мог плакать, он просто смотрел на Нину своими большими, воспаленными глазами, в которых она читала обвинение и упрек. Он умер у нее на руках.
Укачивая невесомый трупик, Нина чувствовала, как постепенно сходит с ума. Она любила своего сына всей душой, но не сумела спасти его. Многим матерям это удалось. Она подвела своего маленького Володеньку и подвела Сашу, позволив его сыну умереть. Это ощущение своей страшной вины не покидало ее долгие годы.
Мучимая раскаянием и горем, Нина вернулась в Киев к родителям и посвятила себя воспитанию своего младшего брата Валерия и сестры Тони.
Когда ее горе несколько притупилось, и Нина снова обрела способность рассуждать здраво, она решила выехать к Саше в Палестину. К тому времени, однако, Советский Союз уже закрыл свои границы, и получить разрешение на выезд было крайне трудно. Прошло еще три года, прежде чем она сумела добиться выездной визы и отправилась в Палестину на ржавом итальянском пароходе, чтобы разыскивать там следы своего пропавшего возлюбленного.
Пропавшего, потому что со дня его отъезда она не получила от него ни одного письма. Пропавшего, потому что, когда Нина ступила на землю обетованную, Саша Колодный исчез, как будто его и не было. Во всяком случае она знала, что до Палестины он добрался благополучно – доказательство этому она нашла в списках иммигрантов Еврейского агентства. В пыльной конторе в Яффе в толстом черном гроссбухе она отыскала соответствующую запись: Александр Колодный, родился в Омске в 1898 году, прибыл 27 февраля 1925 года. Все эти сведения были записаны в книгу чужим почерком, но подпись Саши она узнала – большие, квадратные буквы, размашистое и тяжелое К, длинный росчерк над И кратким. Подпись была подчеркнута жирной чертой, ярко выделявшейся на белой бумаге.
Но самого Саши в Яффе не оказалось. Не было его ни в Тель-Авиве, ни в нищенских поселках Галилеи, ни в измученных малярией кибуцах Израильской долины. За несколько месяцев Нина изъездила страну вдоль и поперек в поисках Саши, живя в крайней нищете и питаясь один раз в день.
Во время своих поисков она часто встречала выходцев из России, которые были знакомы с ним в Израиле. В основном это были молодые леворадикалы. Двое москвичей работали с ним в иудейских фруктовых садах, один пожилой мужчина подписывал его воззвание к фракции палестинских коммунистов, портовый грузчик в Хайфе был арестован вместе с ним английскими властями за подрывную деятельность. Этот грузчик, однако, сообщил ей о Саше самую тревожную из новостей. По приказу верховного комиссара правительства ее величества Александр Колодный был выдворен из страны как большевистский агент, засланный в Палестину Коминтерном для создания подпольной организации.
– Я видел, как его привезли в Хайфу в сопровождении полиции, – сказал ей портовый рабочий. – Они посадили его на борт первого попавшегося корабля, который отплывал в тот день. По-моему, это был французский грузовоз.
История, рассказанная портовым грузчиком, проливала свет на многие обстоятельства. Нина поняла, что Саша отправился в Палестину не по случайному капризу и не потому, что вдруг проникся идеями сионизма. Его послали с секретным заданием. Он был одним из тысяч молодых коммунистов, разъехавшихся по странам капитала для подготовки почвы к мировой революции.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79