* * *

Она пошла встречать Виктора к станции метро “Кировская”. После ухода Морозова ей стало казаться, что она сходит с ума. Милостивый боже, что же ей делать? Неужели нет никакой надежды? “Вашего мужа все равно что нет в живых”, – сказал Морозов, и ей стало невыносимо душно в пустой квартире. Она торопливо оделась и выбежала из дома. Несколько часов она бродила по улицам, не чувствуя холода, пока усталость и наступившая темнота не загнали ее в метро. “...Нет в живых”, – звенел в ушах голос майора.
Виктор вышел из метро в толпе беззаботно веселых школьниц с бантами в косах и в пионерских галстуках. Девочки промчались мимо, оживленно болтая между собой, и их радостный, беспечный смех разбудил в морозном воздухе звонкое эхо. Тоня вздрогнула. Виктор крепко прижал ее к себе и нервозно огляделся. Ей стало понятно, что Морозов не лгал. Наверняка Виктор уже знал о произведенных арестах.
По дороге домой они обменялись лишь парой ничего не значащих фраз. Только очутившись в своей квартире, Тоня рассказала мужу о предложении Морозова.
– Это отвратительно, – закончила она. – Отвратительно и низко. Разве я рабыня, что меня можно продавать и покупать?
– Отвратительно или нет, но он прав, – едва слышным шепотом сказал Виктор.
Тоня взглянула на его лицо и увидела, что оно стало белым как полотно. Они сидели в кухне, и сквозь тонкую стенку было слышно, как пьяный сосед орет на жену.
– То, что он сказал тебе об арестах, верно, – чуть громче продолжил Виктор. – Халкина взяли возле университета. Я сам их видел. Один из моих студентов сказал, что Фефера арестовали возле его дома.
Тоня посмотрела на него еще раз, отказываясь поверить, что Виктор может сказать такое.
– Ты хочешь, чтобы я согласилась на его предложение?
Виктор пожал плечами и, внезапно потянувшись к ней, крепко обнял ее.
– Как ты не понимаешь, что речь вдет о твоей жизни! Они же убьют тебя без колебаний! Они убьют нас всех.
– Но я люблю тебя! – воскликнула Тоня, пытаясь сдержать подступившие слезы. – Я люблю тебя, я не хочу без тебя жить!
Она спрятала лицо у него на плече.
– Я тоже тебя люблю, – прошептал он. – Ты моя жизнь. Просто у нас нет другого выхода, понимаешь?
Виктор гладил ее по волосам, и она чувствовала, как сильно дрожат его пальцы.
– Сделай это ради нашего ребенка, родная, – прошептал он. – Ради нашего малыша.
– Как ты можешь такое говорить? Как ты можешь смириться с мыслью, что Морозов будет целовать меня, раздевать, спать со мной?
Виктор взял ее лицо в свои ладони и заглянул ей в глаза. Он тоже плакал, и скатывающиеся слезы оставляли на его посеревшем лице мокрые блестящие дорожки.
– Ради нашего малыша, Тонечка... – повторил он.
Они не спали всю ночь, просто, не раздеваясь, легли на кровать. Неразрешенный и неразрешимый вопрос разделил их словно глухая каменная стена. Тоня смотрела на ползущие по потолку тени, и память уносила ее в Киев, где прошла ее юность, в тот день, когда она впервые увидела Виктора. Он вошел в аудиторию Высшей школы имени Кирова, улыбнулся студентам застенчивой, обезоруживающей улыбкой и представился:
– Я ваш новый преподаватель литературы.
Она помнила, как преображался этот застенчивый изящный юноша, когда читал стихотворения Пушкина, Лермонтова, Маяковского и свои собственные.
Помнится, она влюбилась в этого романтичного молодого человека с первого взгляда. Возвращаясь домой, она не в силах была думать ни о чем другом, кроме его черных глаз, гордо посаженной головы и тонких артистичных рук.
Она припоминала их первые встречи, первые робкие прикосновения, их тайные свидания возле памятника Богдану Хмельницкому, его хриплый голос и прыгающие губы, когда он в первый раз шепнул ей:
– Я люблю тебя, Тонечка.
Их решение сбежать и пожениться все еще казалось ей ненастоящим, похожим на сон. Однако она хорошо помнила свой побег из дома, их свадьбу, долгую утомительную поездку на поезде в Москву и короткую совместную жизнь. Она любила его так глубоко, так полно, и теперь он просит отказаться от него ради спасения ее жизни.
Тоня встала и подошла к окну. Над Москвой повисла звездная зимняя ночь, а заваленные снегом улицы казались в свете ночных фонарей умиротворенными и спокойными. Морозов казался ей теперь лишь плодом ее собственного воображения, персонажем из кошмарного сна, который исчезнет, когда придет утро и она проснется. Но тут она услышала, как за спиной беспокойно заворочался Виктор. Он не спал, он был слишком напуган, как и она сама. Именно в этот момент она приняла решение. Она сделает все, все что угодно, лишь бы спасти его. Если он умрет, она умрет тоже.
С этой мыслью она вернулась на кровать, схватила горячую ладонь мужа и прижала ее к своей щеке.
Незадолго до рассвета в дверь постучали, и Виктор пошел открывать. Вошли Морозов и два лейтенанта НКВД в форме.
– Гражданин Вульф, вы арестованы, – негромко сказал майор.
Виктор снял с вешалки пальто и шагнул за дверь, даже не обернувшись.
Морозов, проводив его взглядом, повернулся к Тоне.
– Мне очень жаль, – сказал он. Тоня, стиснув зубы, молчала. После непродолжительной паузы Морозов заговорил: – Вы подумали над моим предложением, Антонина Александровна?
Она встала с кровати и подошла к окну. На краю улицы, возле их подъезда, стояла большая черная машина. Из ее выхлопной трубы шел густой белый дым. Наконец Тоня решилась.
– У меня есть одно условие, – вымолвила она, не оборачиваясь. Чувствуя, как горло ее сдавливает внезапный спазм, она торопливо закончила: – Я сделаю все, если вы пообещаете, что Виктор останется в живых.
– Я не могу вам этого обещать, – холодно возразил Морозов. – Его будут судить.
– Мне все известно о ваших судах. – Тоня увидела, как лейтенанты заталкивают Виктора в машину. Случайный прохожий ускорил шаги и отвернулся. – Вы можете приговорить его к тюремному заключению, – продолжала она. – У вас есть связи. Если его приговорят к смерти, я хочу умереть вместе с ним.
Она услышала тяжелые шаги майора, потом он схватил ее за плечи и повернул лицом к себе. Черные глаза его пылали гневом, а сжатые губы вытянулись в тонкую прямую линию. Тоню затрясло.
– Если его не казнят, то отправят в трудовой лагерь, – сказал Морозов. – Вы этого хотите? Лагерь еще хуже смерти. Ваш муж слишком слаб физически, в лагере он не протянет и года.
– За год многое может случиться, – упрямо возразила Тоня.
– Но для него все равно ничего не изменится, – уверенно сказал Морозов и добавил: – Я не могу обещать. Он обвиняется в измене.
– Тогда вам придется арестовать меня вместе с ним.
– Не говорите глупостей, – резко перебил Морозов.
– Значит, вы имеете дело с глупой женщиной.
Майор отступил на шаг и закурил папиросу. Не отрывая взгляда от ее лица, он спросил:
– А если мне удастся спасти ему жизнь?
Тоня не ответила.
– Я подумаю, может быть, мне что-нибудь удастся, – пробормотал Морозов и вышел.

* * *

Суд начался первого июля и продолжался всего три дня. Кроме сотрудников и офицеров НКВД, в зал заседаний никого не допустили. Все это время Тоня провела в зале ожидания народного суда седьмого района, в котором собрались семьи остальных еврейских писателей. Все были испуганы и почти не разговаривали между собой, а жена Фефера предупредила Тоню, чтобы та помалкивала.
– Среди нас есть осведомители, – шепнула она, в отчаянии заламывая руки.
На третий день ближе к вечеру огласили приговор: восемь из десяти членов правления Комитета были признаны виновными в измене родине и приговорены к смертной казни. Их прошение о помиловании было отклонено, и в ближайшее время всех ждал расстрел. Уцелели лишь Виктор Вульф, приговоренный к пожизненному заключению в исправительно-трудовой колонии, и Тоня Вульф, которую даже не вызвали в суд. В документах следствия значилось, что она не была осведомлена о подрывной деятельности Комитета и поэтому не может быть обвинена в преступлении против государства. Семнадцать рядовых членов Комитета были строго предупреждены, однако никакого наказания им не последовало. Комитет был распущен, а его архивы переданы в НКВД.
Вскоре Тоня оформила развод и вернула себе свою девичью фамилию – Гордон. Через месяц после суда она родила сына, которого назвала Александром в честь своего отца. Ранней осенью 1949 года она вышла замуж за Бориса Морозова.

* * *

Звук тяжелых шагов в коридоре испугал ее, и она приподнялась на локтях. На лбу выступил холодный пот. Неужели это за ней? Однако шаги затихли вдали, и она закрыла глаза, с трудом переводя дыхание. Лица детей сменились в ее измученной памяти исхудалым, осунувшимся лицом Виктора. Именно таким она видела его в последний раз три года назад.
Это было знойным июльским вечером. Москва задыхалась от жары. Тоня прождала несколько часов на Ярославском вокзале, где политзаключенных грузили в эшелон, чтобы этапировать в Сибирь. Она с трудом узнала мужа, уныло бредущего в наручниках в самой середине группы осужденных. Его голова была гладко выбрита, и, лишенный своих густых черных волос, Виктор выглядел поблекшим, постаревшим. Она окликнула Виктора, но он не услышал, и тогда Тоня вдруг поняла, что никогда больше его не увидит.
Она не могла даже написать ему. Морозов предупредил ее, что, если она будет поддерживать контакт со своим бывшим мужем, следователи НКВД устремятся за ней, как гончие по кровавому следу, и даже он не в силах будет защитить ее. Она услышала о Викторе только однажды от его старушки матери, которая жила в Ленинграде. В лагере Виктор заболел туберкулезом и в критическом состоянии находился в тюремном госпитале. Это было больше двух лет назад. Однажды она упомянула об этом при Морозове, надеясь, что он сумеет помочь, но он только покачал головой.
– Я же предупреждал тебя, – сказал он негромко. – Воркута – это настоящий ад. Никто не может выдержать там долго.
Но Тоня не сдавалась. Однажды она тайно попросила своего брата Валерия написать Виктору: друзья и родственники могли писать осужденному раз в три месяца. Однако письмо вскоре вернулось с лиловым штампом “Не числится” поперек адреса. Это означало, что осужденный умер. Бедный Виктор, по крайней мере для него страдания закончились.
С Морозовым они жили благополучно. Он был добр с ней и ласков с маленьким Сашей. Через десять месяцев после их свадьбы Тоня родила еще одного сына – Дмитрия. Ни один из сыновей во избежание каких-либо неприятностей в будущем не прошел обряд обрезания.
Морозов очень любил ее и ни в чем ей не отказывал. Они жили в доме на проспекте Калинина, и теперь ежедневно в ее распоряжении была служебная машина с шофером. Покупки она делала в специальных магазинах, предназначенных только для высокопоставленных деятелей партии и государства. Теперь в их доме не было недостатка в еде, к тому же она могла покупать такие наряды, о которых раньше не смела даже мечтать. Летом они отдыхали в санатории для высокопоставленных чинов НКВД в Сочи, и она впервые познала, что такое роскошная жизнь.
После того как Морозов получил звание полковника, им выделили шикарную шестикомнатную дачу около Бисерова озера. Это место находилось в двух часах езды от города, и с тех пор они проводили там все выходные дни и отпуска, и дети чувствовали себя там прекрасно. В конце концов Тоня оправилась настолько, что попыталась снова писать, однако стихи у нее выходили совсем другие – пропитанные горечью, разочарованием и гневом.
С Морозовым ей жилось хорошо, но она не любила его. Виктор был ее единственным любимым человеком, и она старалась хранить ему верность хотя бы в своих мыслях и чувствах. Ей приходилось делать над собой немалые усилия, чтобы скрыть от домашних свою боль. Когда они с Морозовым впервые легли в одну кровать, она осталась холодна и безответна, неподвижно лежа под его тяжелым телом. Почувствовав внутри его семя, она вырвалась из его объятий и побежала в ванную, где ее вырвало от отвращения. Она чувствовала себя проституткой, продажной женщиной.
Когда она вернулась в спальню, Морозова там не было. Остаток ночи он провел в соседней комнате. На следующую ночь он снова овладел ею, действуя ласково и осторожно. Тоня сжимала кулаки и скрипела зубами, пытаясь сдержать себя, но непослушное тело инстинктивно откликнулось на любовь и ласки ее нового мужа. Она презирала себя за собственную слабость и предательство по отношению к Виктору. Однако она была одинока, молода и отчаянно нуждалась в нежности и любви. Морозов оказался единственным человеком, которому хотя бы на короткое время удавалось вырвать ее из состояния мучительного одиночества.
И все же она не могла забыть Виктора. Днем ей удавалось отвлечься, но, стоило ей лечь в постель и потушить свет в спальне, ее начинали терзать кошмары, а воспоминания о Викторе навязчиво проникали в ее сны. Бремя вины за то, что она жива, а Виктор мертв и гниет где-нибудь в Сибири в общей могиле, становилось все тяжелее. В тот момент, когда она узнала, что беременна, ей показалось, что она сойдет с ума. Ей казалось, что она совершила страшное предательство, позволив семени Морозова укрепиться в ее теле.
Виктор появлялся в ее снах каждую ночь; она слышала его ласковый голос, а черные глаза смотрели на нее с немым укором. Очень часто она просыпалась от собственного крика в сильных объятиях Морозова. Он никогда ни о чем не спрашивал и только молча смотрел на нее. Он обо всем догадывался.
И все же его сострадание не могло до конца рассеять ее одиночество. Виктор был не только ее мужем, но и близким другом; у них не было друг от друга секретов. Морозов был совершенно другим человеком – сдержанным, немногословным, скрытным. Он почти ничего не рассказывал ей о себе, порой умалчивая о самых банальных эпизодах собственной жизни. Если же он и выдавливал из себя незначительные подробности своей прежней жизни, то вид у него был такой, словно он выдает государственную тайну. Тоня считала, что, должно быть, это его служба, одним из принципов которой было неразглашение никакой информации без крайней необходимости, наложила на него свой отпечаток.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79