- Да сказала, что я ей не отец, что я неспособен ее понять, что ее отец, несомненно, был человек с талантом, с тонкими чувствами и все такое; а я, видите ли, женился на ее матери ради денег.
- А разве не так? - спросил Стронг.
- Ну, знаете, если и так, выслушивать это не особенно приятно. Я, может, не слишком образован, но и не такой уж болван, каким она меня выставляет. Не знаю, как это у нее получается, но вечно она меня сажает в лужу. Чтоб ей пусто было, на вид этакая сентиментальная овечка, а ворочает всем домом. Хоть бы она умегла, что ли!
- Только что вам хотелось, чтобы умерла моя жена, - сказал Стронг по-прежнему благодушно, на что баронет отвечал со свойственной ему откровенностью:
- Ну да, когда люди отравляют мне существование, мне и хочется, чтобы они умерли. Утонить эту Мисси в колодце - самое бы милое дело.
Из приведенной выше беседы читатель поймет, что у нашей интересной молоденькой приятельницы были черточки или, скажем, недостатки, за которые ее недолюбливали. Наделенная кое-какими талантами, изысканными склонностями и недюжинным литературным даром, сия молодая девица, подобно многим другим гениальным натурам, жила с родственниками, не способными ее понять. Ни мать ее, ни отчим не были причастны к литературе. Круг чтения баронета был ограничен "Белловой жизнью" и "Календарем скачек", а леди Клеверинг до сих пор писала как тринадцатилетняя школьница, презирая и грамматику и правописание. Мисс Амори, уязвленная тем, что ее не ценят и что она вынуждена жить с людьми, уступающими ей по уму и по умению поддержать разговор, не упускала случая показать домашним свое превосходство и не только была мученицей, но и заботилась о том, чтобы все это знали. Раз она страдала так жестоко, как вполне искренне уверяла всех и каждого, то следует ли удивляться, что, будучи молода и чувствительна, она и жаловалась во весь голос? Если поэтесса не оплакивает свою судьбу, на что ей нужна лира? Бланш разыгрывала на своей лире только печальные мелодии и, как и подобало столь скорбной музе, пела элегии своим погибшим надеждам и погребальные песни цветам своей юной любви, сгубленным беспощадными морозами.
Подлинных горестей она, как уже сказано, еще, в сущности, и не знала; как и у большинства из нас, они рождались в ее собственной душе, а раз душа ее всегда тосковала, как ей было не плакать? И "mes larmes" капали у ней из глаз по малейшему поводу: запас ее слез был неистощим, умение проливать их развивалось практикой. Ибо чувствительность, подобно другому недугу, упомянутому у Горация, усугубляется, если ей потворствовать (к сожалению, должен вам сообщить, дорогие дамы, что сей недуг именуется водянкой), и чем больше плачешь, тем больше плачется.
Изливаться Мисси начала с малых лет. Ламартин стал ее любимым поэтом с тех самых пор, как она научилась чувствовать; а в дальнейшем она обогащала свой ум прилежным изучением романов великих современных писателей Франции. К шестнадцати годам эта неутомимая особа проглотила все творения Бальзака и Жорж Санд; и, не находя сочувствия в родном доме, она имела, по ее собственным словам, верных друзей в мире духовном - то была нежная Индиана, поэтичная и страстная Лелия, любезный Тренмор, пылкий Стенио - этот благородный каторжник, этот ангел галер - и прочие герои и героини бесчисленных французских романов. Она еще была школьницей, когда влюбилась сперва в принца Родольфа, потом в принца Джалму, и еще носила фартучки, когда вместе с Индианой разрешила вопрос о разводе и о правах женщины. Юная фантазерка играла с этими воображаемыми героями в любовь, так же как незадолго до того играла в материнство со своей куклой. Забавно наблюдать маленьких выдумщиц за этой игрой. Нынче в любимицах голубоглазая кукла, а черноглазую затолкали за комод. Завтра та же участь постигнет голубоглазую, а первое место в сердце нашей мисс займет, чего доброго, уродина с обожженным носом, выдранными волосами и без глаз, и ее-то будут целовать и баюкать.
Поскольку считается, что писатель знает все, даже тайны женского сердца, которых и сама-то его обладательница, возможно, не знает, - мы можем сообщить, что одиннадцати лет от роду мадемуазель Бетси, как называли тогда мисс Амори, влюбилась в Париже в малолетнего шарманщика-савояра, решив, что он - принц, в младенчестве похищенный у родителей; что в двенадцать лет ее сердцем завладел на редкость безобразный учитель рисования (ведь никакой возраст, никакие личные изъяны не служат препятствием для женской любви!), а в тринадцать лет, когда она училась в пансионе мадам де Карамель на Елисейских полях, который, как известно, помещается рядом с мужским пансионом мосье Рогрона (кавалера ордена Почетного легиона), - la seduisante miss Betsi Обольстительная мисс Бетси (франц.). обменивалась письмами с двумя юными господами, там обучавшимися.
В этой главе мы называем нашу юную героиню не тем именем, под которым совсем недавно представили ее читателю. Дело в том, что мисс Амори, которую дома называли Мисси, была при крещении наречена Бетси, однако сама выдумала себе другое имя - Бланш, каковое и носила наподобие титула; и ее отчим баронет имел про запас некое оружие - угрозу, что при всех станет называть ее Бетси, - с помощью которого ему порою и удавалось усмирять эту юную бунтарку.
В прошлом у Бланш всегда была какая-нибудь самая лучшая подруга, и в заветной ее шкатулке скопилась целая коллекция локонов, собранных за годы этих нежных привязанностей. Иные из лучших подруг вышли замуж; иные перешли в другую школу; с одной она рассталась в пансионе и свиделась снова: о ужас! ее любимая, ненаглядная Леокадия вела счетные книги в лавке своего отца, бакалейщика на улице Дю-Бак. Да, за свою короткую жизнь Бланш познала много разлук и разочарований, много чего нагляделась и много страдала. Но страдание - удел чувствительных душ, обман - удел нежной доверчивости, и она считала, что, переживая все эти муки и разочарования, только расплачивается за свою гениальность.
А тем временем она по мере сил изводила свою добрую, простодушную родительницу и заставляла своего высокородного отчима мечтать, о ее смерти. Своим язычком эта юная особа держала в повиновении всех домочадцев, кроме капитана Стронга, чье непобедимое благодушие не поддавалось ее насмешкам. Когда леди Клеверинг говорила вместо артишоки - артищеки или называла сервиз - сельвизом, Мисси спокойно ее поправляла, и бедная ее маменька, вечно чувствуя, что дочь за нею следит, со страху делала еще больше промахов.
Помня о том, какой интерес вызвал у жителей городка приезд владельцев Клеверинг-Парка, трудно предположить, чтобы одна мадам Фрибсби осталась спокойна и нелюбопытна. Когда семейство в первый раз появилось в церкви, она подробно разглядела туалеты дам - от шляпок до башмачков, отметила и то, как одеты горничные, рассевшиеся на другой скамье. Едва ли проповедь доктора Портмена произвела в этот день сильное впечатление на мадам Фрибсби, хоть и принадлежала к числу самых давнишних и ценных его сочинений. Спустя несколько дней она уже сумела побеседовать в комнате экономки с доверенной горничной леди Клеверинг; а карточки ее, на которых значилось по-французски и по-английски, что она получает последние парижские моды от своей корреспондентки мадам Викторин и шьет придворные и бальные платья для лучших семей графства, попали в руки леди Клеверинг и мисс Амори и, как она с радостью узнала, были приняты этими дамами очень благосклонно.
Миссис Боннер, горничная леди Клеверинг, вскоре сделалась частой гостьей в гостиной мадам Фрибсби. Всякий раз, как у нее выдавался свободный вечер, ее ждало там угощение из зеленого чая, сплетен, горячих сдобных булочек и главы какого-нибудь романа. И нужно сказать, что для этих удовольствий у нее находилось больше времени, нежели у ее подчиненной, горничной мисс Амори, - та редко имела свободную минуту, ибо ее госпожа, эта безжалостная юная муза, выжимала из нее все соки, как хозяин из фабричной работницы.
Часто наведывался к модистке и еще один человек, связанный с хозяйством Клеверингов, а именно - начальник кухни мосье Мироболан, с которым мадам Фрибсби скоро свела дружбу.
На жителей клеверингского захолустья, непривычных к виду и обществу французов, наружность и манеры мосье Альсида произвели не столь благоприятное впечатление, как, вероятно, хотелось бы этому джентльмену. Однажды к вечеру, когда в доме его услуги уже не требовались, он скромно прогуливался по городку в излюбленном своем наряде - светло-зеленом сюртуке, пунцовом бархатном жилете с синими стеклянными пуговицами, панталонах в очень крупную и яркую клетку, оранжевом шейном платке и башмаках с узкими блестящими носами - все это, да еще вышитая золотом каскетка и трость с позолоченным набалдашником, составляло его обычный праздничный наряд, - в котором, по его мнению, не было ничего из ряда вон выходящего (разве что красота его лица и фигуры могла привлечь внимание) и в котором он воображал себя воплощением парижского бонтона.
Итак, тихим летним вечером он шел по улице, бросая встречным женщинам улыбки и взгляды, долженствующие, по его расчетам, убить их на месте, и заглядывая во все палисадники и окна, где мелькали женские фигуры. Но Бетси, служанка мисс Пайбус, в ответ на смертоносный взгляд Альсида, отпрянула за лавровый куст с криком: "Ох, батюшки!" Обе мисс Бейкери их мамаша только раскрыли от изумления рот и глаза; а вскоре за диковинным чужеземцем увязалась стайка оборванных мальчишек и мелюзги, бросившей свои песочные пирожки ради этого более интересного занятия.
Поначалу мосье Альсид решил, "что они следуют за ним, движимые восхищением, и только порадовался, что может с такой легкостью доставить другим невинную радость. Однако вскоре к малолетним песочным пирожникам присоединились люди побольше ростом, а потом в толпу влились фабричные, у которых как раз кончился рабочий день, и стали смеяться, свистеть и обзывать мосье Мироболана обидными именами. Одни орали "французик!", другие "лягушатник!". Кто-то попросил у него на память прядь его длинных, завитых колечками волос; и наконец незадачливый артист понял, что эта грубая, шумная толпа не столько выказывает ему уважение, сколько глумится над ним.
Вот тут-то мадам Фрибсби и увидела несчастного и его свиту и услышала обращенные к нему издевательские выкрики. Она выбежала из своего дома и бросилась через дорогу спасать иностранца; она протянула ему руку и на его родном языке предложила ему укрыться в ее жилище; а водворив его туда, храбро стала на пороге и крикнула прямо в лицо расшумевшимся фабричным, что подло оскорблять одинокого, беззащитного человека, который к тому же не понимает их языка. В ответ кто-то свистнул, кто-то насмешливо крикнул "браво!", однако же слова ее возымели действие, и толпа отступила. Ибо старую мадам Фрибсби в Клеверинге уважали, а многие и любили ее за причуды и доброту.
Бедняга Мироболан очень обрадовался, услышав французскую речь, хотя и такую причудливую. Французы гораздо охотнее прощают нам ошибки в их языке, чем мы, когда они ошибаются в английском, в способны подолгу без тени улыбки слушать, как мы коверкаем их язык. Спасенный артист клялся, что мадам Фрибсби - его ангел-хранитель и что никогда еще от не встречал среди les anglaises Англичанок (франц.). такой бесконечной любезности. Он осыпал ее комплиментами, словно она была красивейшей и знатнейшей дамой, ибо Альсид Мироболан по-своему воздавал честь всей женской половине рода человеческого и, как он выражался, не признавал в царстве красоты ни чинов, ни званий.
На следующий день один из его подручных доставил модистке галантную записочку и корзину, содержавшую крем с ананасом, салат из омаров, создатель коих льстил себя мыслью, что они достойны как его рук, так и той, кому он, имеет честь их преподнести, и коробку провансальских цукатов. Доброта любезной мадам Фрибсби, - писал Альсид, - явилась зеленым оазисом в пустыне его существования; ее душевная тонкость навсегда останется в его памяти как контраст с грубостью местного населения, недостойного владеть таким сокровищем. Так между модисткой и кухмейстером завязалось знакомство самого доверительного свойства; однако я подозреваю, что изъявления дружбы, которые мадам Фрибсби выслушивала от молодого Альсида, не радовали ее, а скорее огорчали, ибо он упорно называл ее "La respectable Fribsbi", "La vertueuse Fribsbi" Почтенная Фрибсби, добродетельная Фрибсби (франц.). и уверял, что относится к ней как к матери, в надежде, что она, со своей стороны, видит в нем сына. Ах, думала она, не так уж давно к ней обращались на том же звучном французском языке с выражениями чувств совсем иного рода. И она со вздохом поднимала взор к портрету своего карабинера. Удивительное дело, до чего молодыми остаются подчас сердца женщин, когда волосы их уже нуждаются в искусственном добавлении или в краске! В такие минуты мадам Фрибсби чувствовала себя восемнадцатилетней девушкой, - она так и сказала Альсиду,
Когда она поворачивала разговор в эту сторону, - а поначалу мадам Фрибсби выказывала такое стремление, - Альсид вежливо, но неизменно заговаривал о другом; в доброй модистке он желал видеть мать, и только мать, каковой ролью, мягкосердечной этой женщине и пришлось довольствоваться, тем более когда она узнала, что сердце его отдано другой.
В скором времени он сам посвятил ее в тайну своей любви.
- Я с ней объяснился, - сказал Альсид, - способом столь же новым, сколь, смею думать, и приятным. Куда только не проникает любовь, уважаемая мадам Фрибсби! Купидон - отец изобретательности. Я выспросил у прислуги, какие plats Блюда (франц.). мадемуазель вкушает с наибольшим удовольствием, и согласно этому подготовил свою изящную атаку. Однажды, когда ее родители не обедали дома (а они, должен вам с грустью заметить, люди отнюдь не утонченные и словно находили особенную прелесть в грубом обеде у ресторатора где-нибудь на бульварах или в Пале-Рояль), прелестная мисс принимала у себя нескольких школьных подруг, и я придумал угощение, подходящее для столь деликатных созданий.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66