"
Пчелкин вздохнул и переключился на другой канал, чтобы не расстраиваться. Уж лучше смотреть мыльную оперу, чем этот отечественный документальный сериал о прокурорах и проститутках...
Старый потрепанный "шевроле", на котором Азиз и Юсуф добрались до улицы Гуриевича, почему-то вызвал подозрения у милицейского патруля на въезде в Москву. Менты проверили у обоих документы, в том числе на машину. Бумаги оказались в полном порядке: чтобы не тратить попусту время на объяснения с представителями власти, Юсуф, сидевший за рулем машины, заранее вложил в них зеленую купюру. Их пропустили без задержки.
Весь день они мотались по Москве, а ближе к ночи Азиз велел отвезти себя на Гуриевича. Он не мог отказать себе в удовольствии увидеть своими глазами запланированный взрыв. Столько сил, денег и времени вложено в его подготовку. Будет о чем детям рассказывать!
Давно уже стемнело, но улица Гуриевича была залита ярким оранжевым светом фонарей. Юсуф остановил "шевроле" в переулке напротив подготовленного к взрыву жилого дома. Он вышел из машины, достал из багажника видеокамеру и привернул ее к дверце машины специальным кронштейном. Теперь камера смотрела точно на середину дома. Именно там, вернее, в подвале по центру фасада, была заложена взрывчатка.
Азиз представил себе несущие опоры здания, обложенные мешками с гексогеном. А вдруг расчеты неверны и вместо эффектного взрыва получится пшик? Нет, это невозможно, слишком большой заряд. "Сахарку" они не пожалели!
Азиз устроился поудобнее, посмотрел сначала на часы, а потом на Юсуфа. Тот понял его без слов, повернулся и достал из лежавшей на заднем сиденье сумки небольшое электронное устройство, похожее на мобильный телефон. В его память была заложена комбинация цифр, активирующая взрывное устройство в подвале дома.
Взяв в руки эту маленькую машинку смерти, Азиз почувствовал, что его сердце начинает учащенно биться. Больше всего в жизни он любил эти последние минуты перед терактом, когда тебя переполняет ощущение собственного всесилия, когда ты становишься, как Бог, хозяином человеческих жизней. В твоей власти оборвать их, или разрешить этим ничего не подозревающим букашкам пожить еще немного.
Есть, есть в картине взрывов и прочих катастроф нечто завораживающее. Недаром американские блокбастеры с взрывами и катаклизмами так жадно смотрят во всем мире. Люди готовы платить большие деньги, чтобы видеть хаос разрушения, чужую боль и страдания.
И скорее всего в этот самый миг многие из обреченных на смерть жильцов дома за этими окнами сидят перед экранами телевизоров и любуются взрывами в голливудских боевиках вроде "Кинг-Конга" или "Дня Независимости".
Азиз тоже в свое время с интересом смотрел такие фильмы, хотя это и грех. Истинный мусульманин не должен касаться, даже взглядом, ничего американского! Ну, может, кроме оружия.
Но сейчас ему эти фильмы кажутся смешными и наивными. Он давно понял, что все эти спецэффекты в кино то же самое, что любовь с презервативом. Это все не то!
Теперь ему больше нравилось наблюдать катастрофы в реальном времени. И самое главное - самому подготавливать и осуществлять эти реалити-шоу, как говорят американцы. Это и есть настоящий кайф, не нужно никаких наркотиков! Азиз улыбнулся и нажал на кнопку. Сначала взрыв произошел внутри него - в результате выброса адреналина в кровь.
Одновременно раздался громкий хлопок, приглушенный стенами подвала, потом погасла мозаика окон и послышался грохот падающих стен и перекрытий. Тут же сработали системы автосигнализации в стоявших на улице машинах. Они первыми забили тревогу, разрывая ночной воздух своими отчаянными криками о помощи.
"Шевроле" тоже подкинула взрывная волна. В соседних зданиях повылетали стекла. Из разбитых окон высовывались испуганные жильцы, они жестикулировали, показывали руками на взорванное здание.
Середина дома исчезла, теперь на ее месте клубилась гигантская туча пыли, подсвеченная оранжевыми фонарями уличного освещения. Крайние подъезды чудом уцелели и выглядели изнутри как разломленные гигантской рукой соты. Спустя минуту загорелся газ из разорванных обвалом труб, клубы пыли и уходившего в небо дыма стали еще эффектнее...
"Отлично, - подумал Азиз, - на пленке все это будет выглядеть еще более убедительно. Ке- малю должно понравиться..."
Азиз был счастлив: это было что-то вроде оргазма.
Павел Викторфич, включив звук на полную мощность, сидел в кресле перед телевизором и смотрел "Дежурную часть". Па экране вокруг изуродованного в аварии "мерседеса" мелькали гаишники и медики "Скорой помощи". Как раз из салона извлекли безвольное тело пострадавшего и положили на носилки.
- Чтоб вам всем провалиться, - только и успел сказать Пчелкин, имея ввидз' новых русских.
Вдруг дом содрогнулся. Пол накренился, словно палуба, стены сместились по отношению друг к другу. Паркетины со скрипом начали выламываться из пола и подпрыгивать, как живые. Все это происходило одновременно и очень, очень быстро, так что Павел Викторович даже не успел понять, в чем дело. Но у него сработал инстинкт фронтового разведчика.
В сорок пятом ему было двадцать, однако он успел полтора года повоевать и хлебнул фронтового лиха. Теперь Пчелкин даже забыл о своем преклонном возрасте и метнулся к двери коридора, почти как спринтер, но пол стал уходить у него из-под ног, словно ледяная горка. Под ним уже была пропасть. Он повис на пороге коридора, пытаясь пальцами, ногтями задержать сползание вниз, в разверзшийся под ногами ад.
Последнее, что он успел запомнить, был крик Валентины Степановны. Она с неожиданной силой схватила его за ремень и ворот рубашки, отступая назад, втянула в коридор. Сердце у него сжалось, будто кто-то крепко-крепко стиснул его в кулаке, стало нестерпимо больно, и он потерял сознание...
Когда Пчелкин открыл глаза, он лежал на спине под косо висевшей панельной плитой. Боль отпустила. Рядом с ним на полу сидела Валентина Степановна и молча плакала. Ни-когда еще она не казалась ему такой старой, такой маленькой, ссохшейся, жалкой и несчаст-ной, даже когда они хоронили единственного сына. А ведь она была намного младше его! Когда живешь рядом с кем-то, изменений не замечаешь.
Эх, Витька, Витька... Павлу Викторовичу стало страшно обидно. И зачем это Бог, если все-таки он есть, сохранил им жизнь, а сына лишил? Лучше бы наоборот сделал... Да и нет никакого Бога, иначе он не допустил бы всех этих безобразий...
Дыхнув жаром, внизу взорвался газ, и руины осели, как карточный домик, заглушив последний крик стариков.
Они погибли все, все жильцы дома. Праведники и грешники. Умные и глупые. Любящие и ненавидящие. Их уже нет. Их жизни оборвались.
Они уже ничего не исправят, никого не осудят, не попросят прощения у живых...
XXXV
О взрыве на Гуриевича Шмидт узнал только утром следующего дня из телевизионных сообщений. Как и все, кто услышал об этом злодеянии, он был страшно потрясен. Никто не ожидал, что враг нанесет очередной удар по столице России. Вернее, что это в принципе возможно, хотя после взрыва в Дуйнакске этого следовало ожидать. В списках погибших он увидел фамилию родителей Пчелы, но Холмогоров в них упомянут не был.
Первым делом Дмитрий вызвал начальника службы безопасности Коляна и поручил ему выяснить, что случилось с Юрием Ростиславовичем. Они договорились, что он будет ждать его сообщений в Фонде Реставрации. Колян пропал на целый день, уже поздно вечером отзвонился и сказал, что они едут в офис.
Выйдя от Пчелкиных, академик Холмогров так и не поехал к себе на квартиру, где был прописан. Да и нельзя было туда возвращаться. Там наверняка его ждал похожий на хряка уголовник с замашками Малюты Скуратова.
Как вариант, можно было бы поехать на дачу, но, проверив содержимое карманов, академик убедился, что у него нет ни денег, ни документов. Они остались у Пчелкиных, в отличие от бесполезных в этой ситуации ключей от его собственной квартиры. "И что меня понесло на ночь глядя...", - пожалел он сам себя. Но возвращаться назад не хотелось.
Проводив взглядом отъезжавший грузовичок с лишними мешками, Холмогоров поднял воротник плаща и направился по зебре к тополям на другой стороне улицы, где во дворе близнеца того дома, из которого он вышел, была детская площадка, стояли грибки и лавочки. Он сел на одну из них и поискал глазами окна Пчелкиных. Павел Викторович наверняка сидит себе у телевизора и ругает правительство. Холмогоров поплотнее запахнул плащ, надвинул шляпу на лоб и задремал.
Во сне ему привиделся сам Господь Бог Ветхого завета - Саваоф. Причем они оба висели в черной, абсолютно беззвездной бездне, одетые в черные же похожие на рыцарские доспехи космические скафандры с поднятыми забралами. Кожей лица он ощущал приятный холодок. Гравитации не было вообще, что порождало ощущение удиви-тельной свободы... Больше всего Холмогорова поразило отсутствие света как такового и то, что он, несмотря на это, видит Бога. Как физик он понимал, что это невозможно.
- Хочешь, я покажу тебе Большой взрыв? - спросил его Саваоф, но у Юрия Ростиславовича почему-то больно сжалось сердце от дурного предчувствия...
Он хотел крикнуть, что нет, ни в коем случае не хочет, но откуда-то издали на него пахнуло жаром, большой взрыв сорвал с него шляпу, а его самого прижал к спинке скамейки. В лицо ударила горячая волна песка и пыли.
Одновременно со всех сторон понеслись звуки сирен сработавшей автомобильной сигнализации. Он открыл глаза, и увидел на месте дома Пчелкиных плотные клубы пыли...
Когда Юрий Ростиславович, а за ним Колян с его тростью в руке вошли в офис Фонда Реставрации, больше всего Шмидта поразило то, что старый Холмогоров двигается, как сомнабула. По нему было видно, что он не ориентируется ни во времени, ни в пространстве, и вообще находится где-то далеко отсюда. Шмидт вопросительно взглянул на Коляна, и тот со значением покрутил пальцем у виска.
- Где ты его нашел? - растерянно поинтересовался Дмитрий.
- В ментуре на Гуриевича, он без документов был, его участковый нашел на улице. Менты пытались выяснить, кто он и что, снять показания, но он полностью отключился, ты же видишь. Пришлось дать на лапу, не хотели его отпускать. Я говорю, нужна вам лишняя головная боль, особенно сейчас. А они мне - это важный свидетель...
Оба одновременно посмотрели на академика, с безразличным видом стоявшего посреди комнаты.
- Что будем делать? - спросил Колян Шмидта, положив на стол связку ключей. - Это все, что у него было.
- От его квартиры, - догадался Дмитрий. - Давай вот что сделаем, берем старика и дуем к нему на Ленинский проспект. Завтра найдем сиделку, организуем ему призор. На ночь оставим кого- нибудь из наших, Чилонова, например. Не бросать же деда...
XXXVI
Директриса интерната "Сосновый бор" Шубина решила, что не стоит травмировать детей кошмарными подробностями взрыва жилого дома на улице Гуриевича. И так первые репортажи, которые ученикам позволили посмотреть, вызвали у девочек истерику.
Федеральные каналы по ее приказу были отключены, а вместо новостных программ по кабелю непрерывно крутили фильмы - в основном комедии и фэнтези. В учебное время преподаватели обрушили на детей лавину заданий. Лучшее средство от горя и переживаний - работа.
Занятия шли, как и в других учебных заведениях, по программе, словно по накатанной колее. Но колея тут все-таки была немного другая. Бела она как бы в гору. Лариса Генриховна не уставала повторять коллегам:
- Сегодня вы учите тех, кто будет назначать вам зарплату и выплачивать пенсию завтра. И чтобы потом не бить себя в грудь, учите их так, чтобы им и спустя годы хотелось платить вам как можно больше!
И эту концепцию директор интерната подкрепляла универсальным средством: жесткой, но честной внутришкольной конкуренцией.
Эффект от ее слов был не так велик, как хотелось бы. Но все-таки был. Даже обструганные государством училки на конкретном примере были способны понять взаимосвязь качества своей работы и оплаты за нее.
Все обязательные и необязательные предметы: русский, английский, математику, физику, семейную и деловую психологию, основы права и прочие предметы, - преподавали для каждого класса как минимум два учителя, на выбор. А экзамены принимали комиссии из приглашенных со стороны известных педагогов и ученых.
И учащиеся, зная, что от правильного выбора преподавателя зависят их оценки, а следовательно, и деньга-шишки, и степень свободы, и привилегии, ходили на занятия тех, кто учил лучше: понятнее, интереснее и толковее.
Ну, а чем больше учеников, чем лучше их успехи, тем весомее зарплата преподавателя, чем меньше - тем вероятнее увольнение. Таковы суровые законы конкуренции. С другой стороны, если кто-то из детей и сам не успевал, и другим мешал, таких безжалостно отчисляли под ка- ким-нибудь благовидным предлогом, вроде чрезвычайной одаренности к рисованию, которая требует срочного перевода в художественную школу.
На таких жестких условиях найти учителей было не так-то просто. Выпускники пединститутов в подавляющем большинстве предпочитали жаловаться на мизерные ставки в школе, а не вкалывать и зарабатывать деньги там, где можно было это сделать.
Но уж если кто приживался в "Сосновом бору" - учитель или ученик - для него это место делалось в полном смысле родным домом и альма-матер...
Несмотря на малолетство, а Иван был почти самым младшим, он быстро уловил здешнюю специфику.
И, получив отказ от директрисы, к которой он набивался в курьеры, начал доставать наставников вопросом, почему Лариса Генриховна не взяла его на работу?
Юный хитрец не делал этого публично, на уроках. Ему не хотелось, чтобы однолассники восприняли его как неудачника, которому все во всем отказывают. Он отдавливал преподов в коридоре или на улице, задавал вопрос и, пытливо глядя в глаза, ждач ответа. Но почему-то они все как один увиливали от ответа.
Учитель психологии, очень ласковый, добрый дядечка в бороде, как у Карабаса-Барабаса. ниже пояса, дружелюбно посмотрел с высоты своего двухметрового роста и улыбнулся:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30