– Другая сестра Карла II вышла за одного из его кузенов, брата Людовика XIV. Еще одно кровосмешение.
Приступ кашля мешал ему продолжать. Он поднес ко рту платок, словно его тошнило, и оперся о комод.
– Однако же обратимся к Вене, – задыхаясь, вновь заговорил он. – Французские Бурбоны и Испанские Габсбурги – кузены Австрийских Габсбургов, первые четырежды, вторые – шесть раз. Мать императора Леопольда I Австрийского – сестра Людовика XIV. Но она также и сестра короля Филиппа IV Испанского, отца Марии-Терезии, то есть тестя короля-Солнца. Кроме того, она дочь сестры скончавшегося императора Фердинанда III, отца своего супруга. Сестра Леопольда I вышла за своего дядю по материнской линии, все того же Филиппа IV Испанского. А Леопольд I женился на своей племяннице Маргарите-Терезии, дочери все того же Филиппа IV и сестре жены Людовика XIV. Таким образом, король Испании – дядя, шурин и тесть императора Леопольда. Пересчитай-ка, какое бесчисленное количество раз три семейства перемешали свою кровь!
Голос Дульчибени зазвучал более резко, а взгляд остекленел. И вдруг он перешел на крик:
– Ну что? Хотелось бы тебе быть тетей и свояченицей своего зятя?
В приступе гнева он смел с комода попавшиеся ему под руку предметы (книгу, свечу), и те полетели в стену, а потом упали на пол. В комнате установилась тишина.
– Но всегда ли так было? – едва слышно вымолвил женский голосок.
Дульчибени вновь напустил на себя неприступный вид, характерный для него, и скроил гримасу горечи.
– Нет, дорогуша, – наставительно начал он. – В давние времена пеклись о своем потомстве, стремясь породниться с лучшими представителями феодальной знати. Каждый новый король был сосудом с самой чистой и благородной кровью, какая только имелась в его землях: во Франции государь был большим французом, чем его подданные, в Англии – большим англичанином, чем все остальные жители страны.
Не в силах более сдерживать любопытство, я сунул голову в щель и, не удержавшись, толкнул дверь. Одно лишь чудо позволило мне удержаться от падения и не влететь головой вперед в комнату Дульчибени. Я вовремя вцепился руками в косяк. Щель хоть и увеличилась, но не намного. Покрывшись холодным потом и задрожав от страха, я взглянул вправо от него, где должна была находиться его собеседница.
Потребовалось несколько минут, прежде чем я пришел в себя от оторопи: там никого не было, но висело зеркало. Дульчибени разговаривал сам с собой.
В следующие секунды мне далось еще большим трудом осознать суть того неподдельного душевного излияния, которому он предался, перебрав родственные связи правящих династий. Помутился ли его рассудок? С кем, по его представлению, он беседовал?
Был ли он одержим воспоминанием о дорогом существе (сестре, жене), которого уже не было на свете, воспоминанием настолько душераздирающим и сильным, что ему приходилось устраивать подобный спектакль, чтобы хоть как-то совладать со своей тоской? Я испытал стеснение и умиление при виде глубоко личного переживания, невзначай и ненадолго приоткрывшегося мне, словно заглянул в замочную скважину. Когда я пытался завести с ним разговор на эту тему, он уклонился, судя по всему, предпочтя мое общество обществу кого-то несуществующего.
– И что же? – вновь невинным и смущенным девичьим голоском заговорил уроженец Марша.
– И что же, и что же? – передразнил сам себя Дульчибени. – А то, что все они поддались одолевавшей их жажде власти, потому и вступали в близкие родственные связи. Возьми, к примеру, австрийский правящий дом. Ныне его смердящая кровь оскверняет могилы храбрых предков: Альбрехта Мудрого, Рудольфа Великодушного, Леопольда Храброго и его сына Эрнста I Неумолимого, вплоть до Альбрехта Терпеливого и Альбрехта Прославленного. Кровь эта начала гнить три столетия назад, когда появился на свет несчастный Фридрих Пустые Карманы, Фридрих с Висячей Губой, а затем его сын Максимиллиан I, почивший в бозе, объевшись дыней, от этих двоих и пошло нездоровое желание объединить все владения Габсбургов, когда-то мудро разделенные Леопольдом Храбрым с братом. Эти владения могли существовать вместе лишь как некое тулово, которому спятивший хирург пришил бы вдруг три головы, четыре ноги и восемь рук. Дабы утолить свою жажду, Максимиллиан I трижды женился, и жены принесли ему в качестве приданого Нидерланды и Франш-Конте, а также выступающий и загнутый кверху подбородок, напоминающий калошу, обезобразивший лица его потомков. За свою короткую жизнь (двадцать восемь лет) его сын Филипп Красивый успел занести длань над Испанией, женившись на Иоанне Безумной, дочери и наследнице Фердинанда Арагонского и Изабеллы Кастильской, матери Карла V и Фердинанда I. Карл V и увенчал и похоронил мечту своего деда Максимиллиана I: отрекшись от престола, он поделил королевство, над которым никогда не заходило солнце, между своим сыном Филиппом II и братом Фердинандом I. Он поделил земли, но не свою кровь. Безумие неумолимо овладело его потомками: брат вожделеет к сестре, и оба – к своим собственным детям. Сын Фердинанда I, Максимиллиан II, император Австрийский, женится на сестре своего отца – от этого брака с теткой у него рождается дочь, Анна-Мария Австрийская, ставшая женой Филиппа II, короля Испании, своего дяди и кузена (он был сыном Карла V). От этого гибельного для рода брака родился Филипп III, король Испании, который женился на Маргарите Австрийской, дочери брата своего деда Максимиллиана II, – от этого брака на свет появились король Филипп IV и Мария-Анна Испанская, которая вышла за Фердинанда III, императора Австрийского, своего двоюродного брата, поскольку он приходился брату ее матери сыном, – от этого брака родились нынешний император Леопольд I Австрийский и его сестра Мария-Анна…
Меня вдруг взяла гадливость. Эта оргия инцестов между дядьями, племянниками, свояками, шуринами и кузенами была настолько отвратительна, что у меня просто закружилась голова. Осознав, что Дульчибени разговаривает с зеркалом, я стал слушать вполуха, его мрачный перечень был мне не только в тягость, но и в новинку.
Лицо Дульчибени из мертвенного стало багровым, взгляд потерянно всматривался в пустоту, голос не слушался: вот до чего довел его избыток гнева.
– Не забудь и того, – выдавил он наконец из себя каким-то жалким дискантом, – что Франция, Испания, Австрия, Англия и Голландия, земли, веками вызывавшие зависть членов противоположных родовых кланов, ныне управляются одним родом, лишенным чувства родства и клятвы. Эта кровь именуется autadelphos – кровь дважды брата самого себя, каковой была кровь детей Эдипа и Иокасты Эдип (греч. миф.) – сын фиванского царя Лая и Иокасты, убивший отца и женившийся на матери

. Она чужая истории каждого из этих народов, но от нее зависит история их всех. Эта кровь лишена чувства родины и клятвы в верности подданных, это предательская кровь.
Помои с кусками дерьма… Так были оценены мои усилия заменить хозяина, и это при том, что я допустил страшный перерасход драгоценной корицы.
Оправившись от чувства отвращения, вызванного во мне пространными рассуждениями Дульчибени с самим собой, я вновь мысленно вернулся к тому неприятию, которое помимо моего желания вызвала моя стряпня у постояльцев, и вознамерился поправить дело.
С этой целью я перво-наперво спустился в закомары постоялого двора, в самую нижнюю их часть, оборудованную глубоко под землей, где было так свежо и промозгло, что я чуть не превратился в сосульку, исследуя их содержимое, за тот час с небольшим, который ушел у меня на это. Я заглянул в самые потаенные уголки этого помещения с низким потолком, пробрался туда, куда ранее не ступала моя нога, дотянулся до самых высоких полок, до донышка прощупал все лари и кадушки, наполненные прессованным снегом. За несметным количеством различного вида бочек с вином и кувшинов с растительным маслом, горшков с зерном, сушеными овощами, вареньями, соленьями, за мешками с макаронными изделиями, лазаньями и всякой диковинной непортящейся снедью было устроено широкое углубление, в котором я обнаружил немалое разнообразие мяса – присоленного, подкопченного, подсушенного, потушенного. Оно хранилось в снегу – либо просто под мешковиной, либо в жбанах. Подобно ревнивому любовнику мой хозяин скрывал здесь от посторонних глаз языки в желе, молочных поросят, куски сладкого мяса оленины и козлятины, требуху, ножки, почки и мозг дикобраза, вымя коровье и козье, языки бараньи и кабаньи, окорочка лани и серны, медвежьи печень, лапы, лопатки и пасть, а также хребтовую и филейную часть косули.
Там были также и тушки кроликов, горных петухов, индийских пулярок, каплунов, голубей, как диких, так и домашних, бекасов, куликов, павлинов, гоголей, дроф, уток, водяных кур, гусят, гусей, цесарок, кроншнепов, гаршнепов, перепелов, горлиц, дроздов-ореховиков, кавказских рябчиков, ортоланов, ласточек, иволг, воробьев, древесных щевриц из Кипра и Кандии.
Сердце у меня забилось и сжалось при мысли о том, что бы сотворил из всего этого мой бедный хозяин, как бы он отварил, потушил, запек, подкоптил, приготовил в виде паштета, котлет, филе, рагу, фрикасе, мусса, рулончиков, обжарил «с кровинкой», в пергаменте, на решетке, на вертеле, в тесте, на противне, на рашпере, обернув тушку тонкими ломтиками шпика, припустив, протерев через сито, нафаршировав, вымочив, отбив, выдержав в маринаде, приправив пряностями, перевязав бечевой, нашинковав, нашпиговав, обмазав яичным желтком и подав, к примеру, с зеленью петрушки, растолченной вместе с чесноком и луком-шалот, либо с инжиром.
От сильного запаха копченой дичи и даров моря у меня потекли слюнки; как я и думал, вскоре под слоем снега и мешковины отыскалось великое множество представителей подводного царства: иглицы, гребешки, черенки, мулы, окуни, улитки вырезубы, креветки, устрицы, крабы, железницы, морские миноги, плоскуши, мурены, сиги-песочницы, гольцы, мелюзга, камбала, щуки, мерланы, умбрии, морские блюдца, меченосы и султанки в виде филе, палтусы, скорпены, сардины, макрель, осетры, черепахи, раковины песчанки и лини, не считая всякой мелочи.
До этой поры я преимущественно имел дело со свежими продуктами. Я сам открывал поставщикам служебный вход. Запасы же если и приходилось видеть, то лишь мельком, когда хозяин поручал мне принести что-нибудь из погреба (что, увы, случалось редко) или когда я сопровождал Кристофано, черпавшего там материал для снадобий и зельев.
Раздумье напало тут на меня: когда и кому собирался скормить все эти припасы Пеллегрино? Может, он лелеял надежду принять у себя одну из тех роскошных делегаций армянских патриархов, которыми гордился «Оруженосец» времен г-жи Луиджии, о чем до сих пор еще в округе ходила молва. Сам не знаю отчего мне пришло в голову, что Пеллегрино, вылетев со своего места стольника, резавшего мясо, в доме кардинала, позаимствовал там всю эту уйму невиданных богатств.
Выбор мой пал на коровье вымя. Вернувшись в кухню, я обмыл его, очистил от соли, обвалял в муке и слегка припустил. Одну его часть нарезал тонкими ломтиками, посыпал мукой, обжарил до золотистой корочки и приготовил в виде фрикасе под соусом. Другая часть пошла на рагу с подливой из пряных трав, жирного бульона и яичных желтков. Третью часть я проварил в печи с белым вином, виноградными косточками, лимонным соком, фруктами, изюмом, ядрами сосновых шишек и столбиками ветчины. Четвертая часть пошла на начинку для пирожков из теста, состряпанного мною из хлебного мякиша, муки, пряной смеси, бульона и сахара. Оставшееся нашпиговал ветчиной и гвоздикой, обернул сеточкой и надел на вертел.
После чего силы изменили мне, и я опустился на пол возле камина. Там меня в поту, в полуобморочном состоянии и нашел Кристофано. Он проинспектировал выставленные в ряд блюда и бросил на меня по-отечески нежный взгляд.
– Пойди отдохни, мой мальчик. Я сам займусь разноской.
Поскольку во время готовки я много раз пробовал, что у меня получается, и в какой оно стадии готовности, я был, можно сказать сыт по горло и потому побрел к лестнице, не прикоснувшись ни к одному из приготовленных мною кушаний. Но сразу к себе я не пошел. Пристроившись на ступенях так, что меня никто не мог видеть, я позволил себе насладиться триумфом: добрые полчаса слушал, как весь «Оруженосец» довольно уплетал за обе щеки, чавкал, прищелкивал языком и постанывал от удовольствия. Когда же наконец хор вырвавшихся из желудков постояльцев звуков – веселых, ворчливых, трубных – возвестил о том, что пора собирать посуду, у меня на глазах выступили слезы.
Не желая отказать себе в удовольствии самолично собрать букет комплиментов в свой адрес, я уже вознамерился обойти комнаты, как вдруг замер у дверей аббата, заслыша его пение, исполненное неизбывной тоски:

Ах, так это правда, Правда, правда…

Он повторял на разные лады одну и ту же строфу.
Сами слова привлекли мое внимание, возникло ощущение, что я уже где-то когда-то слышал их. И тут меня осенило: да ведь Пеллегрино рассказал мне, что старик Муре, он же Фуке, в предсмертном усилии выговорил по-итальянски те самые слова, которые теперь, то и дело видоизменяя мелодию и темп, выводил Атто: «Ах, так это правда».
Но отчего последние слова были произнесены Фуке по-итальянски? Разговаривали-то они по-французски. Я сам слышал, застав Атто склонившимся над умирающим.

Ах, так это правда,
Душа моя,
Стала думать ты иначе,
Предмет любви тая?

Атто задохнулся от рыданий. Движимый состраданием, но сдерживаемый стеснительностью, я не смел ничего предпринять. Глубокое сочувствие к этому давно уже перешагнувшему возраст молодости и зрелости евнуху захлестнуло меня: чудовищный акт, произведенный скорее всего отцом над бедным детским телом, стал залогом его будущей славы, но навсегда обрек на постыдное одиночество. Может статься, не было никакой связи между тем, как Атто изливал свое горе в песне, и последней фразой Фуке, выражавшей лишь удивление перед переходом в мир иной, что было не редкостью среди умирающих, как мне довелось слышать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88