https://wodolei.ru/catalog/mebel/rakoviny_s_tumboy/80/
Пеллегрино тупо следил за приготовлениями. Я со смешанным чувством взирал на него, радуясь тому, что он наконец открыл глаза, и опасаясь за его здоровье.
– Готово, – с довольным видом заявил Кристофано и послал меня за водой, растительным маслом и капелькой меда.
Вернувшись, я с удивлением обнаружил, что Пеллегрино уже наполовину раздет и лекарь вовсю суетится вокруг него.
– От него никакого толку. Пособи мне держать его.
Я был вынужден помочь лекарю заголить заднюю часть моего хозяина, который в штыки принял подобное начинание. В ходе дальнейшего противостояния, выражавшегося скорее в пассивности со стороны Пеллегрино, чем собственно сопротивлении, я расспросил Кристофано о том, каковы его намерения.
– Да очень просто: добиться, чтобы он выпустил лишние газы, от которых его пучит.
Данное устройство позволяло благодаря трубкам, расположенным под прямым углом друг к другу, пользоваться им самостоятельно, без посторонней помощи, щадя свою стыдливость. Однако перед нами был тот случай, когда больной был не в состоянии сам о себе позаботиться, оттого этим приходилось заниматься нам.
– А пойдет ли это ему на пользу?
Удивившись моему вопросу, лекарь ответил, что клистир (таково было название устройства) может принести только пользу и никогда вред. По мнению Реди, он выводит телесные мокроты очень щадящим образом, способствуя испражнению на низ, не ослабляя внутренних органов и не старя их, как это бывает, когда лекарство вводится через рот.
Наполняя меха промывательным раствором, Кристофано не переставал нахваливать действие прочих процедур, также осуществляемых с помощью клистира, как-то: вызывающих жажду болеутоляющих, глистовыводящих, ветрогонных, заживляющих, очистительных и даже вяжущих. Лечебных же составов было великое множество: цветочные, лиственные, фруктовые, травяные и еще настои на бараньих рогах, кишках животных, вплоть до того, что в дело мог быть пущен и отвар из старого петуха, скончавшегося естественной смертью.
– Надо же, – выдавил я из себя, пытаясь не выказать гадливости.
– Кстати, – добавил он, закончив очередной экскурс в медицину, – в ближайшие дни выздоравливающему предписан особый режим питания, основу которого составляют бульоны, молочные жидкие кушанья и супы, дабы он оправился от истощения. Посему назначаю ему сегодня полчашки шоколада, вареную курятину и вымоченное в вине медовое печенье. Завтра – чашка кофе, суп из бурачника и шесть пар петушиных яиц.
Подкачав промывательной жидкости, Кристофано наконец оставил Пеллегрино с оголенным задом на мое попечение, наказав дождаться результатов лечения, сам же предусмотрительно вышел. Все произошло так скоро и с таким невиданным размахом, что я наконец уразумел, отчего мне было велено перебраться с пожитками в соседнюю комнату.
Позже я спустился в кухню, чтобы соорудить легкий, но питательный завтрак, подсказанный мне эскулапом: полба, сваренная во вкуснейшем миндальном молоке с сахаром и корицей, похлебка из барбариса на основе отвара из постной рыбы со сливочным маслом, травами и взбитыми яйцами, к которой полагались ломтики хлеба, нарезанные в виде кубиков и посыпанные корицей. Разнося обед по комнатам, я попросил Дульчибени, Бреноцци, Девизе и Стилоне Приазо назначить время, когда им будет удобно принять меня и получить из моих рук лечение, назначенное им Кристофано. Они отчего-то с раздражением выхватывали у меня из рук пищу, принюхивались к ней, и все, словно сговорившись, просили оставить их в покое. Мне пришло в голосу, а не связаны ли их лень и дурное расположение духа с моей неопытностью в поварском деле. А вдруг и впрямь аромат корицы не слишком-то облагораживал приготовленные мной блюда? Я положил обильнее сдабривать их в дальнейшем заморской приправой.
От Кристофано я узнал, что меня требует к себе отец Робледа, ему-де понадобилась питьевая вода. Наполнив графин, я отправился к нему.
– Входи, мой милый, – с неожиданной учтивостью пригласил он меня.
Вдоволь напившись, он предложил мне сесть. Немало удивившись тому приему, который был мне оказан, я поинтересовался, здоровится ли ему и как он провел ночь.
– О, столько усилий, мой милый, столько усилий, – лаконично ответил он, отчего я еще пуще насторожился.
– Понятно, – недоверчиво протянул я.
Робледа был необыкновенно бледен, веки у него набухли, под глазами залегли мешки. Он явно провел эту ночь без сна. Но о каких усилиях шла речь?
– Вчера мы с тобой беседовали кое о чем, – приступил он наконец к делу, – но прошу тебя не придавать большого значения моим речам, возможно, излишне свободным. Пасторская миссия частенько приневоливает нас прибегать к несвойственным нам изначально риторическим фигурам, к чрезмерной концептуальной выхолощенности, неупорядоченному синтаксису, дабы облегчить юным умам доступ к новым и более плодоносным пластам. К тому же юношество не всегда готово воспринять эти благотворные поощрения ума и сердца. Да и положение, в коем все мы оказались, невольно способствует неверному истолкованию мыслей другого человека и не совсем удачному формулированию собственных. Я только прошу тебя, мой милый, об одном: забыть о нашем разговоре, а в особенности о том, что было сказано о Его Святейшестве, драгоценном папе Иннокентии XI. И еще – и это самое главное – я бы очень тебя просил не передавать моих ничтожных и мимолетных умозаключений другим постояльцам. То физическое разделение, которое мы вынуждены соблюдать, чревато неверным истолкованием, ну ты понимаешь…
– Да не печальтесь вы, я и не помню, о чем мы говорили, – солгал я.
– Ах вот что! – воскликнул Робледа, явно задетый за живое но тут же взял себя в руки. – Так-то оно лучше. Заново передумывая сказанное, я ощутил некий гнет, какой бывает, когда спускаешься под землю, в катакомбы, и нечем дышать. – С этими словами он двинулся к двери, чтобы выпустить меня.
Я же стоял как громом пораженный последней фразой, показавшейся мне разоблачительной. Робледа выдал себя. Нужно было немедля возобновить разговор и заставить его еще больше раскрыться.
– Я сдержу обещание молчать, но у меня к вам вопрос по поводу Его Святейшества Иннокентия XI или скорее по поводу папства вообще, – успел я выговорить до того, как он распахнул дверь.
– Я слушаю.
– Так вот… стало быть, – забормотал я, стараясь что-нибудь выдумать, – я вот размышлял, а существует ли способ различать понтификов – этот хорош, тот лучше некуда или вовсе святой.
– Любопытно, что ты задал именно этот вопрос. О том же думалось ночью и мне, – отвечал он, как мне показалось, скорее самому себе.
– В таком случае вы, я уверен, сможете объяснить мне, – проговорил я, стараясь затянуть нашу беседу.
Иезуит снова предложил мне сесть и стал приводить доводы того, что за века, на протяжении которых существует папство, накопилось немалое количество рассуждений и предвидений относительно понтификов прошлого, настоящего и будущего.
– Причина в том, что все люди, и в частности жители этого города, знают или полагают, что знают, каков папа, в данный момент восседающий на троне. Но они также сожалеют о папах былых времен и надеются, что следующий будет лучше и даже что это будет ангельский папа.
– Ангельский папа?
– То бишь тот, кто вернет Римскую Католическую Церковь ее первоначальной святости.
– Не понимаю, – прикинулся я дурачком. – Ежели всякий раз сожалеют о прежнем папе, который, в свою очередь, заставлял сожалеть о тех, которые были до него, значит, папы все хуже и хуже. Как же в таком случае можно надеяться на появление лучшего?
– В том-то и состоит порочная суть пророчеств. Рим издавна был мишенью для идейного воздействия со стороны еретиков. Так, Super Hieremiam и Oraculum Cyrilli Высший Иеремия и Оракул Кирилла (лат.)
давно предсказали падение города. Томмазо да Павиа предвещал крушение Латеранского дворца, якобы представшее ему в видениях, Робер д'Юзес и Джованни Рупешисса заявляли, что город, заложенный Петром, превратился в город двух колонн, место пребывания Антихриста.
Тут вдруг на меня что-то нашло, и я ощутил себя способным поддерживать разговоры подобного рода, правда, лишь когда передо мной была определенная цель – в данном случае побольше разузнать о похитителе ключей и жемчужин. Отец Робледа основательно приступил к рассмотрению вопроса, поведя его от второго пророчества Карла Великого, исполненного загадочной силы, согласно которому император якобы совершит в день Страшного суда славное путешествие в Святую Землю, где будет коронован ангельским папой. А согласно видениям святой Бригитты, Рим будет разрушен германским потомством.
Но все эти мрачные видения о крушении и очищении Рима, развращенного алчностью и сластолюбием, были лишь бледными измышлениями по сравнению с Apocalipsis nova Новым Апокалипсисом (лат.)
Амедео Блаженного, из которого следовало, что Господь изберет для своей паствы такого пастыря, который освободит Церковь от всех грехов, разъяснит все тайны и внемлет всем пожеланиям. Владыки мира явятся к нему на поклон, Восточная и Западная церкви составят одно целое, над неверными будет одержан верх усилиями одной лишь веры, и придут наконец unum ovile et unus pastor единая паства и один пастырь
.
– И этот папа будет ангельским, – вставил я, желая упорядочить свои мысли и предчувствуя, что иезуит клонит к чему-то иному.
– Вот именно.
– И вы в это верите?
– Но, сын мой, можно ли задавать подобные вопросы? Многие из этих, так сказать, ясновидящих преступили грань и оказались в стане еретиков.
– Стало быть, вы не верите в ангельского папу? – разумеется, нет. Те, кто намеревался создать атмосферу всеобщего ожидания его, были еретиками, если не сказать хуже. На самом деле их целью было по капле вводить мысль о необходимости разрушить институт церкви и о недостойности папы.
– Которого из них?
– Увы, богопротивным нападкам подверглись все понтифики.
И Его Святейшество папа Иннокентий XI?
У Робледы вытянулась физиономия, а в глазах мелькнула тень подозрения.
– Иные предсказания претендовали на то, чтобы объять все времена, и прошлые, и грядущие, вплоть до конца света. И потому в них упоминаются все папы, и в том числе Иннокентий XI.
– А каково содержание этих предсказаний?
Я подметил, что эта тема вызывает в отце Робледе некое сладострастие и в то же время принуждает давать сдержанные оценки. Чуть более густым голосом он принялся излагать мне суть одного из многочисленных предсказаний, претендующего на всеобъемлющий охват преемников святого Петра, начиная с 1100 года и до скончания веков. Он затянул такую долгую литанию, что, ей-богу, создавалось впечатление, что ничем иным он долгие годы не занимался: «Ex castro Tiberis, Inimicus expulsus, Ex magnitudine montis, Abbas subburranus, De rure albo, Ex tetro carcere, Via transtiberina, De Pannonia Tusciae, Ex ansere custode, Lux in ostio, Sus in cribro, Ensis Laurentii, Ex schola exiet, De rure bovensi, Comes signatus, Canonicus ex latere, Avis ostiensis, Leosabinus, Comes laurentius, Jerusalem Campaniae, Draco depressus, Anguineus vir, Concionator gallus, Bonus comes...»
– Но ведь это не имена пап, – прервал я его.
– А вот и нет. Пророчество вырвало их из будущего, до того, как они явились в мир, и назвало их с помощью зашифрованных выражений, которые я только что произнес. К примеру, первый в этом ряду Ex castro Tiberis, что означает «из замка на Тибре». Речь идет о Целестине II, появившемся на свет в Читта ди Кастелло, то есть в городе замка, на берегах Тибра. – Смотри-ка, прямо в точку.
– Ну да. Как и следующий Inimicus expulsus – не кто иной, как Луций II из рода Каччанемичи, если перевести с латыни – Изгоняющий врагов. Третий в этом ряду Ex magnitudine montis – это Евгений III, родом из замка Граммон, Большая гора. Четвертый…
– Видать, это все папы очень давних веков. Впервые слышу такие имена.
– Верно. Но с такой же точностью предсказаны и нынешние папы. Jucunditas crucis, идущий в пророчестве под номером 82, не кто иной, как Иннокентий X, был возведен на престол 14 сентября в праздник Крестовоздвижения. Montium custos – хранитель гор, номер 83, Александр VII, основатель ссудной казны, ломбарда. Sydus olorum – созвездие лебедя, номер 84, Климент IX, проживавший в Лебяжьих покоях Ватикана. Климент X, номер 85, зашифрован в выражении De flumine magno, то есть «на большой воде». Родился в доме, стоящем на берегу Тибра как раз в том месте, где река всегда выходила из берегов.
– Надо же, прямо не верится, – изумился я.
– Кое-кто считает себя последователем этого предсказателя. И, по правде сказать, таких немало.
Тут отец Робледа мигнул и прикусил язык, явно ожидая вопроса с моей стороны. Перечисляя пап, он остановился на 85-м номере и понял, что мне не устоять перед искушением расспросить его по поводу номера 86.
– А под каким названием идет номер 86? – не в силах удержаться, поинтересовался я.
– Ну раз ты сам об этом спрашиваешь… – вздохнул иезуит. – Довольно любопытное название.
– И какое же?
– Belua insatiabilis, ненасытный дикий зверь, – бесцветным голосом произнес он.
Я с трудом скрыл свое удивление и испуг. Если все другие папы получили вполне безобидные имена, то наш горячо любимый понтифик был награжден столь жутким и угрожающим.
– Возможно, это не имеет отношения к его нравственным качествам! – возмутился я, не столько возражая, сколько желая не струхнуть, не дать себя напугать.
– Вполне возможно, – мирно согласился Робледа. – И в самом деле это скорее относится к гербу его рода: лев с леопардовой раскраской и орел. Два диких представителя фауны. Да-да, вполне, даже наверняка так оно и есть, – совершенно флегматично заверил меня иезуит, в устах которого это выглядело большим глумлением, чем любая насмешка. – Как бы то ни было, не бери в голову, а то не будешь спать, ведь согласно предсказанию будет всего сто одиннадцать пап, а сегодня у нас лишь восемьдесят шестой.
– А кто же будет последним? – не унимался я. Робледа снова сделался задумчивым и мрачным.
– В перечисление входит сто одиннадцать пап, начиная с Целестина II. Под конец придет Pastor angelicus, о котором мы с тобой уже толковали, но он не последний. За ним следуют еще пять пап in extrema persecutione Sacrae Romanae Ecclesiae sedebit Petrus romanus, quipascet oves in multis tribulationibus;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88