Тот согласно кивал, но Владимир заметил, что на его губах мелькала насмешливая улыбка. Только позже до него дошёл смысл этой усмешки, и ему стало жалко Вальтера.
Николай изредка бросал взгляд на часы и, когда время подошло к трём часам ночи, развёл костёр.
– Теперь мой черёд заняться рыбной ловлей. Думаю, что моя рыбина будет покрупнее.
Прошёл ещё час. С верховья донёсся приглушённый звук идущего на малых оборотах катера.
Николай подбросил в костёр сухих веток, и он вспыхнул ярким пламенем. Вот на реке чётко обозначился силуэт судна. Оно повернуло на костёр, и скоро катер ткнулся носом в прибрежный песок. В катере было двое. Они наклонились и подняли объёмистый продолговатый свёрток. Он дёргался и изгибался, из него доносилось глухое мычание.
– Как прошла операция, Виктор? – окликнул Николай того, что был сзади.
– Немного пришлось повозиться.
– Без шума?
– За кого ты нас принимаешь, командир? Мы привыкли работать с ювелирной точностью.
– Сразу же возвращайтесь. Вот вам «алиби», – Николаи подал им мешок с рыбой, выловленной часа два назад Вальтером. – Удочки хоть захватили? А то жестоко лишать нашего Вальтера снасти.
– А как же! Целых четыре! Да ты не беспокойся, все будет тихо.
Катер отошёл. Свёрток остался на песке.
– Половина дела сделана! – констатировал Николай. – Теперь остаётся доставить его по назначению.
Свёрток приглушённо замычал.
– Он не задохнётся? – забеспокоился Вальтер.
– Ничего с ним не сделается. Мы можем теперь поспать до утра. Вы трое спите по очереди, а я буду спать весь остаток ночи, мне все-таки вести машину. – Сказав это, он завернулся в плащ и тут же заснул.
– Может быть, достаточно? Мы уже километрах в шестистах от лагеря. Он при всем желании не сможет вернуться, не имея компаса.
Николай кивнул и выключил реактивную тягу. Вертолёт сбросил скорость и пошёл на снижение. Они ещё часа два медленно шли над лесом на небольшой высоте. Владимир, вооружившись биноклем, рассматривал проплывающие внизу поляны.
– Вот здесь есть явные признаки их присутствия. Можно снижаться, – сообщил он.
– Вот мы и на месте, Приходько! – Николай снял с его головы мешок и вытащил изо рта кляп.
– Что все это значит? Вы ответите! – Приходько дёрнулся всем телом. – Развяжите меня, – потребовал он.
– Охотно! – Николай вытащил нож и разрезал путы.
Пленник попытался подняться, но затёкшие ноги не держали его, и он опустился на колени, упёршись руками в почву, маленькие глазки испуганно смотрели на Николая я его товарищей. Увидев Владимира, он все понял.
– Уже настучал, сука! – зло бросил он ему.
– Тихо, Приходько! – одёрнул его Николай.
– Да он все наврал вам!
– А мы сейчас проверим. Уверен, что такой жлоб не расстаётся с ней даже во сне. – Он подошёл к Приходько и, несмотря на его сопротивление, вытянул из-за пазухи запаянную в пластиковый водонепроницаемый конверт чековую книжку.
– Ого! Приходько, да вы, оказывается, миллионер, поздравляю, – сказал он, заглянув в неё. – Берите. Мне она не нужна, – он протянул её Приходько. Тот машинально взял её, раскрыл, посмотрел и небрежно бросил на землю.
– Теперь она мне тоже не понадобится, – спокойно констатировал он. – Судя по тому, что я нахожусь здесь. И на том спасибо! Думаю, что вы привезли меня сюда не для расстрела. Это вы могли сделать и в лагере. Достаточно было рассказать об этой книжке. Черт меня попутал похвастаться ею. Ну, да ладно! Дай закурить, – попросил он Николая. Взял сигарету, размял её пальцами и похлопал себя по карману. Николай протянул ему зажигалку.
Поведение Приходько было для Владимира полной неожиданностью. Он предполагал все, что угодно: угрозы, мольбы, но не эту спокойную реакцию.
Приходько между тем докурил сигарету, бросил её под ноги и тщательно растёр сапогом.
– Ну, так что же? Прощайте! – он сделал несколько шагов в сторону, но затем остановился и посмотрел прямо в глаза Николаю.
– Прости меня, Мыкола, шо так вот получилось. Подвёл я тебя! И ты пробач мени, хлопчику, – он повернулся к Владимиру. – Пробач за ту гнусность, шо я тоби казав на охоти. Нашему командиру ничего не говорите, пусть думае, шо пропав биз висти.
– Подожди, Степан! – остановил его Николай. – Что, так и уйдёшь? Ничего не скажешь, как же ты мог?
– А… долго рассказывать! Не сразу все получилось, Коля… Не сразу…
– И ты не жалеешь?
– Жалею, что вот ему рассказал, – честно признался Приходько, кивнув на Владимира.
– И больше ни о чем?
– Нет!
– Вот как?
– А ты что думал, что Приходько начнёт юлить, просить пощады? Никогда Приходько трусом не был. Да и потом без толку просить тебя. Не привёз же ты меня сюда для того, чтобы воспитывать? Я в воспитании не нуждаюсь. Меня сама жизнь воспитала. И, начнись все сначала, поступил бы так же, разве что ему ничего не говорил бы. С толку сбила меня его дамочка. Ой! И дурак же я! Такой дурак, что знала бы моя мама, какого дурака на свет произвела, то выкинула бы на втором месяце беременности.
– Так ты считаешь, что был прав?
– Прав – не прав, а делал то, что надо было делать. Насмотрелся я всего. Помнишь Шустера?
– Главу германской секции неогуманистов?
– Его! Кого же ещё? Не было такого преступления, какое бы он не совершил. Мы тогда его выпотрошили и конфисковали только в валюте полтора миллиарда. А ты знаешь, как он начинал? Рядовым профсоюзным работником. За душою ни гроша. Какие речи он говорил! Какие статьи писал в рабочий газеты! Правильные статьи. Почитаешь, так думаешь: побольше таких честных людей, и жизнь на Земле была бы раем. Вот тогда-то я и решил, что природу человеческую никому не дано изменить. А раз так, то ничего из нашего дела не выйдет. Уничтожим одну мафию, ей на смену придёт другая. Потому что у человека в крови живёт вечное желание жить за счёт других, есть вкуснее других, спать мягче, чем твой сосед, иметь дом получше, женщин помоложе и покрасивее и так далее. Вот и сказал я себе: не будь ты дурнем, Приходько. Сделай так, чтобы тебе жилось хорошо, детям твоим и внукам… Да что там говорить! Вот вернётесь на Землю и вспомните меня… Ну, так я пошёл?
Не дождавшись ответа, он не спеша двинулся к краю поляны и вскоре исчез среди деревьев.
Вертолёт летел на небольшой высоте. Все молчали, каждый думал о своём. Внизу проплывали обширные лесные массивы, чередующиеся с небольшими участками степи, на которых паслись стада копытных животных. Кое-где, отражая лучи полуденного солнца, сверкали озера, соединённые между собой узкими протоками. На берегу одного из них стояло селение, Владимир включил видеозапись и, вращая ручки, направил объектив съёмочной камеры на селение. На экране появилось изображение толпы лапифов, стоящих на площади возле мраморного жертвенника. Видно было, что они заметили вертолёт и теперь удивлённо таращились на него, задрав головы.
Вскоре селение исчезло, снова пошли бесконечные леса. Владимир не выключал камеру и с интересом продолжал наблюдать. Появилась поляна с резвящимися среди кустов фавнами, они гонялись за нимфами. Те ловко увёртывались от них. По лицам было видно, что забава доставляет им удовольствие.
– Приходько не будет скучно, – кивнул он на экран.
– Я вот думаю, – отозвался Вальтер, – а ведь он, может быть, в чем-то прав.
– Ничего он не прав! – резко возразил Николай. – Не может быть прав… иначе… – он вдруг разозлился. – Проклятый скунс. Не мог уйти, не навоняв напоследок!
– Ну зачем так? – упрекнул его Вальтер. – Ты сам спрашивал. Вот он честно и ответил. Должен признаться, что он далеко не трус.
– В нашем деле не место трусам. Но ты понимаешь, на что он намекал? На то, что все наши усилия были бесполезны.
– Не намекал, а прямо говорил. Ну что же, это его мнение.
– Ты, я вижу, начинаешь его разделять? Конечно разделяешь! – снова загорячился Николай. – Вчера утром ты говорил, что не хочешь возвращаться. Значит, ты не веришь, что на Земле, наконец, восторжествовала порядочность и справедливость?
– Сложный вопрос… Социальная справедливость стала на Земле законом ещё в начале нынешнего тысячелетия. Да! Стала законом, но не действительностью. Вот в вашей стране, Николай, в конце прошлого тысячелетия решили, что основой всех социальных бед является частная собственность…
– Не в нашей, а в вашей, Вальтер, но продолжай, пожалуйста.
– Продолжу. Ну и что? Чего добились? Заменили частную собственность собственностью государства и решили, что это социализм. А в результате создали огромную монополию, экономически отстали, чуть не погубили сельское хозяйство. Дошли до того, что стали покупать хлеб в Соединённых Штатах. Я уже не говорю о бесчеловечных репрессиях, стоящих на грани геноцида. С тех пор прошло триста лет. Вроде бы все устроилось. Социальная справедливость стала законом, исчезли армии, государства, границы, существуют чёткие законы против монополии, и что же? Возникают подпольные организации. Ну хорошо! Мы уничтожили самую мощную и самую страшную из них. Но где гарантии, что они снова не возникнут? Здесь какой-то замкнутый круг. Лиши человека частной собственности – он потеряет инициативу, и общество становится из года в год беднее. Оставь её ему, и он будет стремиться увеличить её. Вроде бы все общество богатеет, но снова возникают резкие контрасты, и появляется власть денег. В условиях Мирового Сообщества эта власть не может быть законной и официальной, но она обретает реальность, становится фактической. У нас давно действует принцип: «От каждого – по способности, каждому – по той пользе, которую он приносит обществу». Что и говорить, принцип справедливый. Вот, скажем, изобретает человек новый станок или создаёт новую технологию. Прибыль общества измеряется сотнями миллионов. Сколько платить изобретателю? Если мало, то он больше изобретать не станет. Ведь настоящее изобретение иногда уходит вся жизнь. Глядя на него, и другие не будут лезть из кожи, чтобы подарить обществу эти сто миллионов. Справедливо дать изобретателю миллионов десять и тем самым обеспечить его и его детей. Не так ли? Так у нас и делается. Но здесь следует такое: этот изобретатель, человек, в общем, умный, иначе бы он и не изобрёл такой штуки, при помощи этих десяти миллионов делает ещё сто, потом ещё сто и так далее. Запретить ему этого нельзя уже по чисто экономическим соображениям, так как запреты подавят инициативу, а к чему такое подавление ведёт, мы уже знаем.
– Но согласись, что многие социальные вопросы решены.
– Я разве возражаю? У нас нет бездомных, голодных и раздетых. Основные потребности человека удовлетворены. Это так, не спорю. Более того, удовлетворены и культурные потребности. Любой достаточно способный человек может получить соответствующее образование. То есть каждому в этом отношении предоставлены равные возможности. Одарённым выплачивается крупная стипендия. Человечество, наконец, стало ценить мозги. Но это не все. Ты вот жил, насколько я знаю, в маленькой комнатушке, а другой имел виллу на берегу океана в двадцать комнат. Ты ел синтетическую пищу, а он уплетал за завтраком камчатских крабов. Повторяю, ты не испытывал ни голода, ни холода. Перед тобой были открыты двери всех музеев планеты, все её библиотеки, но у тебя не было собственной яхты и длинноногой секретарши. Политически ты был равноправен с любым мультимиллионером и твой голос, переданный по персональному компьютеру в Центральный вычислительный центр, весил столько же, сколько и голос богача. И учти, что мультимиллионером он стал на вполне законных основаниях и его миллионы – это только малая часть от тех миллионов, которые он принёс обществу.
– Он мог и наследовать их.
– Да, конечно. Но нельзя же отказать родителям в праве передавать своё имущество детям. Я хочу подчеркнуть, что в основном состояния создаются у нас законным путём. Это не результат финансовых махинаций или грабежа. Бандиты Каупони были исключением и понесли за это кару. Но не всегда можно отделить законно нажитое от незаконного. Единственное – это запретить частную собственность и передать её государству. Но к чему это приводит, мы уже знаем. Поэтому я и говорю, что создаётся замкнутый круг, из которого нет выхода. Приходько в том прав, что человеческая природа не изменилась. Все социальные процессы идут на базе одной и той же биологической сущности человека. Человечество уже несколько тысяч лет твердит о равенстве, но по своей природе органически его не приемлет. Оно неоднородно. И если уравнять всех материально, вне зависимости от инициативы, то она исчезнет, а вслед за этим идёт апатия и нищета. Труд только тогда является органической потребностью человека, когда он видит результаты, распоряжается и пользуется ими. Если же за него пользоваться и распоряжаться начинают чужие дяди, то человек уже трудится не по убеждению, а по принуждению и ничем не отличается фактически от древнеримского раба. И безразлично, кто выступает в роли рабовладельца – частный или государственный сектор.
– Было бы справедливее, если бы каждый человек начинал с нуля! – вмешался в разговор Александр.
– То есть дети не наследовали бы родителей? – уточнил его мысль Вальтер.
– Конечно. Ну, допустим, папаша – гениальный изобретатель или там ещё что, неважно, а его сын – балбес и оболтус, пользуется всеми благами, которые он лично не заработал. Разве это справедливо?
– Это стало бы возможным, если бы не было семьи. Сократ так и предлагал. Он считал, что истинное равенство может быть только тогда, когда дети не знают своих отцов. То есть, предлагал установить групповой брак.
– За что и был казнён! – заметил Николай.
– Да, именно за это! Древние греки поняли, что отмена семьи приведёт к хозяйственному краху. Официально Сократа казнили за развращение юношества, но я думаю, что они учли и экономические последствия такой реформы. Семья и собственность неразрывно связаны. Энгельс недаром объединил эти понятия. Правда, он мечтал о таком обществе, где в основу семьи будет положена только любовь. Это, конечно, красиво, возвышенно и делает честь нравственным представлениям Энгельса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55