Довелось ему попасть под Моздоком в терскую станицу. Молодая казачка, хозяйка квартиры, поила его парным молоком, жарила мясо дикого кабана с острыми приправами, какого ему никогда ни ранее, ни позже не доводилось пробовать.
Всю силу любви познал в те короткие дни Милютин и сладость жизни изведал. Искренне сожалел он, что не родился от простой казачки, была бы у него такая жена с её заботами и волнениями, а он бы пахал землю…
В императорском просторном шатре в массивных шандалах горели свечи, у входа дюжие лейб-гвардейцы несли караул. Милютин вошёл вслед за главнокомандующим и начальником штаба. Государь и цесаревич Александр уже ждали их.
– Прошу садиться, – император указал на стулья, расставленные вокруг стола. И, повременив, пока генералы усядутся, усмехнулся иронически: – Плохой подарок поднесли вы мне ко дню рождения. Меня тревожит сегодня положение под Плевной. Оборот событий после второго штурма заставляет нас задуматься.
Посмотрел на великого князя и Непокойчицкого. Главнокомандующий, насупившись, водил пальцем по столу. Все молчали. Наконец Николай Николаевич заговорил:
– В Ливадии, как помните, я настаивал на увеличении численности Дунайской армии.
Милютин подумал: сейчас великий князь потребует дополнительных войсковых соединений. Главнокомандующий сказал:
– Мы должны получить резерв, который обеспечит нам перевес над неприятелем. Не так ли, Артур Адамович?
– Совершенно верно, армия нуждается в пополнении.
– Прискорбно, только под Плевной наши потери составили шесть тысяч солдат, – вставил Милютин.
Главнокомандующий сделал вид, что не слышит. В разговор вступил император:
– Для усиления действующей армии мы приняли решение мобилизовать гвардейский корпус. Исключая кирасир. Дмитрий Алексеевич, что у вас?
– Мы ожидаем прибытия шестидесяти пяти батальонов, двадцати пяти эскадронов и нескольких батарей.
Великий князь махнул рукой:
– Знаю и то, что буду получать их малыми пакетами…
– Ваше мнение, господа?
– Считаю новый штурм Плевны возможным после тщательной разведки и подготовки. За это время подтянуть подкрепления. Данные разведки проверить через полковника Артамонова, – сказал Милютин. – Не грех усилить командование.
– Кого имеете в виду? – Главнокомандующий насторожился.
– Криденера, ваше высочество.
Уже расходились, когда император остановил Милютина:
– Дмитрий Алексеевич, вы назвали барона Криденера, и я не могу не согласиться с вами. Сколько горя он причинил мне. Говорят, под Плевной отличился генерал Скобелев. Князь Александр Константинович Имеретинский рассказывал, будто там, где наступал молодой Скобелев, турки начали отступать на Софийскую дорогу. Они готовились покинуть город. Ах, барон, барон, – сокрушался Александр.
– Генерал Скобелев, ваше величество, на месте рекогносцировки установил: к западу от реки Тученицы фронтом на юг и запад турки не имели укреплений, а посему предложил генералу Криденеру нанести главный удар по плевненскому укреплению именно здесь. При таком ударе мы принудили бы противника выйти из редутов, что нам на руку, даже имея равновесие сил.
И Милютин, указав на карте район Плевны, наиболее удобный для наступления российской армии, продолжил:
– Данные разведки Скобелева подтвердили местные болгары. Барон Криденер, однако, не принял предложений, как мне кажется, разумных, за что жестоко поплатился. Штурм плевненских редутов во второй раз дорого обошёлся российскому солдату.
– Князь Имеретинский говорил, у Осман-паши английские советники.
– Турецкую армию обучают английские инструкторы, ей продают винтовки и орудия Великобритания и Германия.
– Какое вероломство. Они подписывают с нами договоры, а сами торгуют оружием.
– Нам, ваше величество, необходимо изменить тактику. Рассчитывать только на храбрость российского солдата значит нести большие потери.
– Согласен с вами. Прошу помочь великому князю в разработке плана нового штурма Плевны…
Покинув Бялу, великий князь Николай Николаевич направился в Булгарени. В коляске главнокомандующего примостился полковник Скалон, его адъютант. Следом скакала сотня драгун. Сорокавёрстный путь проделали за пять часов. Скалону хотелось размять ноги, но главнокомандующий всю дорогу молчал. В ночной темени полковнику казалось, что великий князь спит.
Начало светать, всё вокруг поблёкло. Над землёй потянулся туман. Драгуны плыли в нём, подобно сказочным богатырям. Стало свежо.
– Митька плесни-ка чарку, зябко. – И, крякнув, пожаловался: – Державный братец насулил, а Милютин цифирью насытил, а по мне, лучше синицу в руку, нежели сокола в небе.
Повздыхал, выругался крепко:
– Ну, Митька, удружил твой дядюшка.
Скалон оторопел. Не иначе, отстранит великий князь генерала Криденера от командования корпусом. Но Николай Николаевич кашлянул в кулак, сказал со смешком:
– Быть бы биту барону, да не хочу потакать военному министру. На твоего дядюшку обозлился…
Криденера разыскали в госпитальной палате. Он пил утренний чай, когда ему доложили о прибытии главнокомандующего. От испуга полное лицо генерала побагровело. Скалон подскочил к нему, помог сесть. Криденер жалобно пролепетал:
– Я, ваше высочество, хотел государю к его именинам Плевну поднести…
– Вижу, вижу, голубчик, вы и сами переживаете. Однако ж, барон Николай Павлович, на расправу ты жидок. Но не будем поминать прошлое, генерал, надо подумать, как положение исправлять.
По войскам служили молебен о даровании победы российскому оружию, попы провозглашали здравицу государю и самодержцу всея Руси и прочая и прочая Александру Николаевичу.
Днём император отстоял обедню в царской походной церкви – просторной зелёной палатке. Протоиерей собора Зимнего дворца Никольский сочным баритоном пропел «многая лета» государю и его семейству; благословил императора.
Звонили колокола в Тырново и Габрово, Систово и по всей земле болгарской, освобождённой от ига османов…
Вечером в Главной квартире император устроил приём. Пенилось в хрустальных бокалах шампанское, гости и свитские генералы были весьма оживлены.
Румынский князь Карл, чьи дивизии встали под Плевной, азартно доказывал американскому наблюдателю капитану Грину, что именно ему, князю Карлу, Румыния обязана своим государственным возрождением.
Американский наблюдатель ел серебряной ложкой чёрную азовскую икру с жёлтым вологодским маслом, на вопросы не отвечал, только хмыкал. Наконец, насытившись, поднял на князя глаза, заметил с издёвкой:
– Ваше сиятельство, военное счастье изменчиво, тому пример Плевна и Забалканье. Вы не думаете об отходе русских за Дунай и Прут?
Специальный корреспондент английской газеты «Дейли Ньюс» сэр Ферб Арчибальд откинулся на мягкую спинку стула, звонко рассмеялся. Американца поманил адъютант главнокомандующего полковник Скалон. Вышли в тёмный садик. Полковник непочтительно тряхнул американца за отвороты френча, сказал, пересыпая речь непечатными словами:
– Стыдно капитан, наше жрать и на нас же с… – И с правой в челюсть: – Вот те за Дунай! – С левой: – А это за Прут!
– Митя! – Выплёвывая с кровью зубы, промычал Грин, ещё не совсем соображая, за что его бьёт полковник, с которым не раз лакали русскую водку.
– Запомни, – Скалон поднёс увесистый кулак к носу американского наблюдателя, – бил я тебя, чтоб не пустословил ехидно. Да наперёд запомни: я тебе не Митя, а Дмитрий Алексеевич. И ещё, капитан, советую наперёд не забыть всего доброго, что сделала Америке Россия, спасая вас от старой прожорливой Англии.
Горький осадок остался на душе у Милютина после посещения госпиталя в Бяле. Будто самого с кровоточащей раной протащили по соломенным подстилкам. Всё слышалось жиканье пилы по кости: не покидал военного министра назойливо-едкий запах хлороформа и человеческого пота.
В госпиталь они приехали с императором и свитой, как раз когда прибыл транспорт с ранеными из-под Плевны. Раненые лежали на фурах, стонали от боли и ругались, несмотря на высокопоставленных гостей. Санитары торопились перенести их до появления царя, да не успели.
Император выбрался из кареты; оставив носилки, санитары вытянулись во фрунт. Александр Николаевич небрежно козырнул, пожал руку главному врачу, немолодому, с усталыми глазами и бледным от бессонницы лицом капитану, обвёл взглядом госпитальный городок: палатки, навесы, мазанки. Главный врач посетовал:
– Раненых прибывает много, ваше величество, не хватает транспорта для их отправки в Яссы.
Император в сопровождении свиты наскоро прошёлся по переполненным палаткам. Раненые лежали в грязном белье, на окровавленной соломе, тесно. Стонали от боли. Увидев, однако, царя, смолкали.
– На всё воля Божья, солдаты, – приговаривал на ходу Александр. – Помните святое Евангелие: «…если угодно воле Божьей, лучше пострадать за добрые дела, нежели за злые». Терпите, терпите…
Какой-то бойкий солдатик кинул вслед:
– А нам, ваше величество, только и остаётся, что терпеть.
В хирургической, где в этот момент у солдата вырезали пулю, едко пахло хлороформом, и царь поспешил на воздух. Под навесом Александр залюбовался сноровкой сестры милосердия. Стоя на коленях, она бинтовала раненого.
– Кто такая?
– Неелова, ваше величество, – ответил главный врач. – К нам прибыла из Ясс. У нас в госпитале пять сестёр милосердия, они не жалеют себя.
– Похвально. Их патриотизм отечество и благодарные народы России и Болгарии не забудут.
– Может, ваше величество, вы соизволите побеседовать с одной из них? Вот хотя бы с Нееловой. Позвать?
– Не стоит, пусть перевязывает.
Ни император, ни военный министр, ни главный врач, да и никто не мог знать, что спустя пять месяцев сестра милосердия Неелова умрёт от сыпняка и похоронят её скромно в Бяле, в одной могиле с сестрой милосердия Вревской. Той самой баронессой Юлией Петровной…
Его величество государь Александр Николаевич, не прощаясь, направился к экипажу. Семенивший за ним начальник госпиталя что-то пытался ещё сказать. Милютин уловил жалобу на нехватку медикаментов, бинтов, плохое снабжение продовольствием. Император молчал. Адъютант распахнул перед ним дверцу. Достав белоснежный, пахнувший французскими духами носовой платок, Александр вытер руки. Милютину стало неловко. Он повернулся к начальнику госпиталя, сказал тихо:
– Я учту вашу жалобу.
Возвращались из Бялы в одной карете с императором. Кони бежали резво, экипаж покачивало на мягких рессорах.
– Господи, сколько же мужества у этих женщин, – посочувствовал Милютин. – Перевяжи и напои, раздай лекарства и накорми. Сопроводи транспорт и утешь. Зовут её, к ней тянутся, к сестре милосердия. Я думаю, ваше величество, нам необходимо увеличить финансы на медицину. А ведающему санитарной частью князю Голицыну необходимо указать: госпитали повсеместно в антисанитарном состоянии – нечистоты, грязное бельё, солома в мазанках и под навесами…
Стамбул торжествовал. В мечетях правоверные воздавали хвалу аллаху, даровавшему победу над гяурами. Аллах един, аллах вечен!
Стамбул славил мудрость султана. Во дворце великий Абдул-Хамид принимал иностранных дипломатов. Посол Великобритании сэр Лайард, удостоенный высоких султанских милостей, не скрывал довольства. Теперь, когда Сулейман-паша заставил русских очистить Забалканье и вскорости отбросит за Дунай, великие державы подтолкнут Россию принять условия капитуляции или мира, а Лондон принудит хитрого канцлера Горчакова отказаться от своего меморандума, и на российских верфях прекратят строить военный Черноморский флот.
Кабинет Биконсфилда через министра иностранных дел Великобритании лорда Дерби уже дал понять российскому послу в Лондоне Петру Шувалову о реакции, какая последует за поражением России в войне с Оттоманской Портой.
Сулейман-паша в гневе. Высшее военное управление и тайный совет при султане не посчитались с его, Сулеймана, мнением. Ему навязали тактический план, противоречивший здравому рассудку: лобовым ударом овладеть Шипкинским перевалом. Но те, кто издал такой приказ, не имеют понятия о том, что такое военное искусство.
У Сулейман-паши, чья армия насчитывала семьдесят пять отборных таборов (что, по русским понятиям, равнялось семидесяти пяти батальонам), пять эскадронов, полторы тысячи черкесов и множество башибузуков, был иной план. После разгрома отряда генерала Гурко Сулейман-паша намеревался идти на соединение с Мехмет-Али-пашой и, нанеся удар по левому флангу Балканского отряда генерала Радецкого, разрезать Дунайскую армию и уничтожить её по частям.
– Шипка – сердце Балкан, – сказал Сулейман– паша, – но чтобы овладеть им, необязательно мостить дорогу телами моих воинов. Надеяться на лёгкий успех наступления на Шипку – значит обманывать себя.
Однако, как ни возмущался Сулейман-паша, нарушить указание верховного командования и высшего тайного военного совета не посмел.
Хотя Александр II лично присутствовал при неудачной попытке третьего штурма Плевны, он ещё раз пожелал посетить место боя.
Императора сопровождали главнокомандующий, начальник штаба, румынский князь Карл и генерал Зотов.
Дорогой Александр спросил:
– Как же допустили Шефкет-пашу в Плевну? Ведь он привёл на помощь Осман-паше пятнадцать таборов! Он не только прорвался, но ещё и потрепал полки, пытавшиеся не пропустить его в город! – Царь посмотрел на Зотова: – Небось Осман-паша встретил Шефкета как героя. Не так ли, генерал?
– Естественно, ваше величество.
– Это нам урок, ваше величество, – перебил Зотова великий князь Николай Николаевич.
– Смотрите, как бы Сулейман-паша не прорвался к Шипке, Осман-паша этого и ждёт.
Натянув повод, император остановил коня и, подняв к глазам подзорную трубу, зорко вглядывался в позиции неприятеля. Милютин понимал: царь, имевший неплохую военную подготовку, ставший ещё в молодые годы генералом, уже разобрался в сложности ситуации, в какой оказалась российская армия под Плевной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86