– Ага, – только и сказал Слава.
Понимая, что на убитой в хлам машине путь лежит до первого мента, мы ехали в Усть-Марью. Решение созрело после встречи с дохляком. Он вышел на дорогу, странно переступая тонкими, не гнущимися в коленях ногами. Казалось, его качало ветром. Одет он был в грязную нижнюю рубаху и кальсоны.
Чтобы не сбить бедолагу, Слава сбросил скорость.
– Дистрофик какой-то, – пробормотал Гольдберг.
– Зимогор, Зимогор – босяк, горюющий зимой, не имеющий заработка бродяга.

– высказался Слава. – Че за чудо?
Я положил на колено пистолет и снял с предохранителя.
Зимогор отступил к обочине, но все равно пришлось остановить машину, чтобы на него не наехать. Он подошел к кабине с моей стороны, явно намереваясь о чем-то спросить. Одичалый мужик был бородатым, волосы на голове свалялись колтунами. Лицо было высохшим, почти черным.
– Здорово, братва, – прохрипел зимогор, с ходу вычислив, что мы не менты, а вольные урки. – Я в лесу заплутал. Где лагпункт второй?
– Нет уже второго лагпункта, – припомнил я карту старого Гольдберга. – Закрыли давно, после смерти Сталина.
– Смерти? – Лицо зимогора слегка дрогнуло одеревенелыми мышцами. – Это что ж… крякнул Усатый?
– Было такое в пятьдесят третьем году, – невозмутимо ответил я, подняв ствол «Макарова» почти вровень с окном. Дернись этот чудной прохожий открыть дверь, мгновенно схлопотал бы пулю в голову. Я его боялся. Мир вокруг нас стремительно менялся и реагировать на его перемены следовало так же стремительно.
– В пятьдесят третьем?
– Какой сейчас год, по-твоему?
– Сорок восьмой.
– Как ты в лесу оказался, помнишь?
– В лесу-то?.. – дохляк с видимым усилием напряг память. – На больничке я был… Не, не помню, должно, занесло как-то… На работы, должно, вывели…
– Все понятно, – сказал я. – Слава, поехали.
Корефан без лишних слов переключил передачу, и странный бродяга остался позади.
– Че за наркоман примороженный? – спросил корефан.
– Он не наркоман, он просто мертвый, – после встречи с Лепяго я уже ни в чем не сомневался. – Знаете, господа, похоже, мы выпустили из пещеры очень нехорошую силу.
– Да я уже понял, бляха, – угрюмо буркнул Слава и сплюнул в окошко.
– Предлагаю ехать в Усть-Марью. Если этот зимогор действительно пришел оттуда, откуда я думаю, то есть отрылся с зэковского кладбища, в поселке сейчас полный Армагеддон и Апокалипсис. Они все туда пойдут, и ментам не поздоровится. А нам представляется возможность половить рыбку в мутной воде и, если сильно повезет, поймать шанс выбраться не пустыми. Сделаем как в прошлый раз, остановимся на окраине, Вадик будет охранять груз, а мы пойдем на разведку.
– Лады, – сказал афганец.
– Пистолет дай, – заартачился Вадик. – Чем я буду охранять?
– Крестом и молитвой, – я справедливо считал, что «Макаров» в поселке пригодится куда больше.
– Я атеист! – гордо ответил Гольдберг.
– Тогда посылай их чеканить шаг в направлении мужских гениталий и в выражениях не стесняйся. Нечисть мата сильно боится.
– Иди ты знаешь куда со своими советами!
– Вот, уже получается!
Усть-Марья встретила нас настороженной тишиной. Загнав машину в лес, мы со Славой вышли через задворки, с огородов частного сектора.
– Не слишком людно, – заметил я.
Действительно, поселок будто вымер. Вдалеке, наверное, за Примой, поднимались в небо столбы черного дыма. Там горели дома. Где-то в той же стороне простучала очередь. Потом еще. Работали уже два ствола. Автоматы молотили яростно, а потом вдруг смолкли. Мы стояли, прислушиваясь.
– Ладно, – выждав, Слава двинулся вперед. – Похряли. Ильюха, поглядывай в левую сторону, я буду правую держать.
Труп мы увидели, выйдя из проулка. Человек в окровавленном камуфляже приткнулся под забором, рука была неестественно заломлена за спину.
– Из местных, «прапорщик», я его знаю. – Слава успел перезнакомиться со всеми надзирателями, выделяемыми на работы в пещеру, а я и половины в лицо запомнить не смог.
Мы стояли над трупом, представляя, какую страшную и мучительную смерть принял этот бедняга.
– Руку сломали, – заметил я.
– Его грызли, похоже, – Слава пригляделся. – Точняк, грызли. С ума сойти! Потом башку свернули. Или душили и шею сломали…
– Жуть! – сказал я.
– В натуре, беспредел, – вздохнул корефан.
– Ну, а чего бы ты хотел от шаманской администрации?
– Думаешь, демоны его так? – покосился на меня Слава. – Эти… харги твои?
– Отнюдь, – указал я. – Вот разгадка шкандыбает.
По соседнему двору на негнущихся ногах ковылял голый до пояса, обросший седой человек, здорово смахивающий на встреченного по дороге зимогора. Он направлялся к нам.
– Гля, вон еще, – как-то весело сказал Слава, кивнув на бредущего с другого конца улицы дохляка в нижнем белье.
Афганец улыбнулся, и я понял, что он готов к бою. Сейчас загремят выстрелы, и для нас все кончится, как для тех собровцев за рекой. Я уже догадался, куда поехали утром спецназовцы и кто стрелял на правом берегу Примы. Однако проверять на собственной шкуре живучесть умерших еще при Сталине зэков не хотелось.
– Не гони коней, Слава, – я вспомнил лесного зимогора и сунул руку с пистолетом в карман. – Опусти ствол. Попробуем поговорить.
Я двинулся к седому, который выглядел более авторитетно. Сорокадневная борода при ближайшем рассмотрении оказалась вымазана красным. Мы остановились друг напротив друга, нас разделял забор. Седой был высок и широк в кости. Из под татуированной кожи выпирали ребра и ключицы с воровскими восьмиконечными звездами. Кальсоны были выпачканы землей. В руке блатной упырь держал большой кухонный нож, чиф из толстой нержавейки, весь в потеках и разводах.
– Здорово, – сказал я. – Менты в Усть-Марье еще остались?
– Здоров, – прохрипел седой. – Ментов тут нет. Ментов я режу.
– Добро, – согласился я, сзади вразвалочку подошел Слава, держа автомат на плече. – Ты машину грузовую видел здесь где-нибудь?
– С какой целью интересуешься? – медленно, но внятно спросил седой. Напротив сердца у него виднелся еле различимый на темной коже профиль Сталина. На лице Сталина была дырка. Еще две дырки оказались на животе. Они были крошечные, словно игольные, от пуль 5,45 мм, со стянувшейся вокруг пробоя кожей.
– Хотим с корефаном сорваться отсюда.
– Обоснуй, почему я должен тебя греть?
«Начались кружева, – подумал я. – Точно – из блатных и засиженных. Сейчас будет ходить вокруг да около, а потом про воровское благо зальет мне в уши. Вот она арестантская натура, даже после смерти хочет что-нибудь вымогнуть! Неправду говорят в народе, что горбатого могила исправит. Жадность могилой не лечится».
– Извини, если побеспокоил, – вежливо сказал я. – Я по воле воровской ход поддерживал и к тебе чисто по-босяцки обратился.
– Там стояла, – махнул когтистой лапой седой куда-то за дом. Когти у него были длинные, белые, отросшие в могиле. – Легавые на нем приехали.
– Благодарю, – серьезно и с признательностью ответил я. – Удачи!
– И тебе всех благ. – Седой утратил к нам интерес и отчалил от забора.
– Эй, уважаемый, мы через твой участок пройдем? – окликнул упыря Слава.
– Конечно, – разрешил седой. – Участок не мой, ходи где хочешь.
Сохраняя невозмутимый вид, мы со Славой просквозили через двор, обошли дом и выбрались через покосившуюся калитку на следующую улицу. Там копошились сразу три зимогора над красной кучей в канаве. Наше появление они восприняли мирно, осмотрели с любопытством и вернулись к прерванному занятию. Из чердачного окошка за ними наблюдал перепуганный местный житель. От дохляков его отличало розовое выбритое лицо и нормальная гражданская одежда. Сами зимогоры почему-то не спешили принаряжаться, а ходили в лагерном исподнем, в котором их похоронили.
«Сюр, – крутилось у меня в голове, пока мы шли по улице. – Не впервой меня в Усть-Марье охватывает ощущение сюрреализма. Это место с такой судьбой или нам не по-детски фартит как избранным?»
Машину мы увидели – знакомый собровский «Урал». Кабина была нараспашку.
Держа наготове оружие, мы обошли грузовик, заглянули в кузов, – пусто, только вещмешки валяются. Мы развязали один. В мешке был сухпаек.
– Хавка, зашибись! – Слава распотрошил картонную коробочку, достал банку с колбасным фаршем и ловко взрезал ее «Скримишем». – Порубаем сейчас, Ильюха, а то ноги еле таскаем.
Я не стал возражать. Мы открыли другую консерву и умяли прямо в кузове, заедая каменными галетами.
– Вон там они держали оборону, – указал афганец на избу с выбитыми окнами.
Забор напротив окон был выметен взрывом, уцелевшие доски с краев покрошены пулями. Приглядевшись, я увидел, что на крыльцо вылезает нижняя половинка сорванной с петель, упавшей внутрь двери.
Возникла мысль зайти и поискать оружие посерьезнее моего ПМ… И тут же пропала. Даже если зимогоры принимали нас за социально близких, соваться в устроенную ими бойню было небезопасно. Вдруг в избе сидит агрессивно настроенный упырь, не отошедший от мясни и жаждущий крови?
Поев, мы переместились в кабину спецназовского грузовика.
– Давай, нажимай свою кнопку, – сказал я.
– У них тумблер, – спокойно ответил Слава. – Видишь, слева под рулем?
С ленцой вытянув руку, он поднял вверх тумблер зажигания, удобно расположенный рядом с рулевой колонкой. Закрутился стартер. Когда движок схватился, отпустил.
– Ну, поехали, – корефан двинул длинный рычаг переключения передачи.
«Урал» двинулся по узкой улице Левой стороны. Нам оставалось только развернуться и полным ходом помчаться к заждавшемуся нас Вадику, когда в голову мне пришла блестящая идея.
– Поехали в музей!
– Ты че, Ильюха, с дуба рухнул? – удивился корефан.
– Слава, – рассудительно и проникновенно сказал я. – Там, в музее, уникальная нумизматическая коллекция лежит. Глупо бросать такое сокровище на произвол судьбы. Золотые Врата – это хорошо, спору нет, но если придется убегать, их по-любому надо будет бросить. А монеты можно унести с собой. Тогда хоть как-то наваримся на экспедиции. Кроме того, монетами не надо делиться с Гольдбергом. Об этом договора не было.
– Понял, – Слава закрутил баранку в другую сторону.
Клоака левобережных кварталов показалась пасторальным раем в сравнении с благополучными прежде районами ментовской части Усть-Марьи.
Чем дальше мы ехали по поселку, тем сильнее меня охватывал мандраж. Идея посетить музей уже не казалась мне такой разумной. Однако при воспоминании о монетах на витринах нумизматического зала страхи тут же развеивались. Жадность и в самом деле была сильнее смерти.
За окошком «Урала» проплывали виды разоренной Усть-Марьи. Буквально за сутки шаманской власти Проскурин навел в своей вотчине новые порядки. Поселок из милицейского красного стал беспредельно черным, и не только в смысле воровской масти. Поднятые с гулаговского кладбища зимогоры истребили ненавистных ментов, начиная с сотрудников колонии и заканчивая собровцами, так некстати выдвинувшимися на захват мятежного хозяина с его золотом. Только вот на Правой стороне цириками не ограничились, порвали и членов семей, нутром чуя социального врага. Если на Левой стороне мы обнаружили двух убитых, то здесь даже из едущей машины были видны валяющиеся на тротуаре окровавленные тела, жуткие в своей неестественности обломки мебели, черные провалы выгоревших окон. На дальнем краю, у реки, что-то отчаянно и мощно горело. Очаги пожаров поменьше обсадили Правую сторону гибельной сыпью. Я не думал, что за день так много можно сделать. Теперь это стала земля мертвых. Почти все дома носили следы штурма. Хотя, скорее всего, не одни зимогоры постарались, наверняка в погроме активно участвовал лагерный контингент, мстивший легавым за свое прошлое. Только люди куда-то делись. Может быть, спали в алкогольном коматозе после пира во время чумы, а может быть, свалили из Усть-Марьи еще вчера. Зимогоры встречались повсюду, но враждебности не проявляли, должно быть, наши рожи способствовали. И все равно мои нервы были на взводе, и нумизматическая коллекция не казалась достойным оправданием глупого риска.
Зашипев тормозами, «Урал» остановился возле Дома офицеров.
– Прибыли. – Слава спрыгнул с подножки, повертел головой.
Я последовал его примеру. Аура поселка была страшной. В машине это не так сильно чувствовалось, но сейчас я ощутил себя в царстве мертвых. Гнетущая, мрачная тишина. Выбитые стекла. Зимогоров и трупов возле Дома офицеров почему-то не было, но все равно атмосфера была сырой и холодной, как в стылом погребе.
– Давай в музей, – я поежился. – Чем быстрее начнем, тем быстрее закончим.
Мы вошли в Дом офицеров, ступая по выбитой с косяком двери. Кажется, ее изнутри запирали на засов, но не помогло. Держа оружие наготове, мы прошли по гулкому коридору. Расслабляться не стоило, внутри здания можно было встретить кого угодно – кладбищенских зэков в исподнем или потерявшего рассудок цирика с дробовиком, стреляющего во все, что движется.
Двустворчатые двери музея были распахнуты настежь.
– Похоже, зря ехали, – Слава осторожно оглядел первый зал и только тогда переступил через порог.
Музей после визита своего преобразившегося директора претерпел плачевные изменения. Экспозиция, посвященная быту аборигенов, оказалась обобранной. Парка, которую я видел на Лепяго, была явно сорвана с чучела. Оттуда же ушли штаны и унты. Кукла эвенка валялась распотрошенной, во всей своей неприглядной красе. Она были сшита из матрасовки, сквозь швы и разрывы торчала солома. Некогда с любовью расставленная утварь была разбросана, словно ее грубо столкнули с дороги, а потом в гневе распинывали ногами по всему залу.
Пока я осматривался, Слава прошел через анфиладу комнат до нумизматического зала. Заметив, как разочарованно опустились плечи друга, я поспешил к нему.
У меня захолонуло сердце.
Интересно, на что я надеялся, как наивный юноша, когда решил ехать в музей? Можно было даже не гадать, залежится или нет знаменитая на всю округу денежная коллекция, когда наступит смута.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44