– А он-то был большой, Джим, большой-большой. И волос на нем рыжий был.
У другого поворота он рассказал мне, как переносил серебро.
– Вишь, Джим, Бену больше нечего делать было. Начал по одному слитку таскать. А после такую вроде суму сделал, через плечо, смотри, видишь?
Пришлось остановиться – он хотел показать мне плечо. Я нетерпеливо глянул – и отшатнулся. Глубокая впадина – словно колея от тележного колеса – осталась там, где сделанная из лиан лямка от сумы врезалась в тело. Должно быть, он тогда сильно страдал от этой раны.
– А что твоя мать, Бен? Она у… Она скончалась до твоего возвращения домой?
– Не знаю, Джим. Бену было не узнать. Ее не было, когда я стал искать. У меня ее Библия, Джим. Ее Библия мне веру принесла, Джим.
– А кто был твой отец, Бен?
– Не знаю, Джим. Никогда не знал. А мать – она добрая была со мной, Джим.
– А как же ты в море попал, Бен? – Нам нужно было пройти еще несколько ярдов до того места, где начинался трудный подъем.
– Ром, Джим, когда я совсем молодой был. Вербовщики меня забрали. Били. Всегда все Бена бьют, это уж так.
Мне хотелось дотронуться до его руки, как-то выразить сочувствие.
– А потом я в матросы к Флинту попал, с Билли Бонсом и Сильвером. Я уж тебе говорил. И там били. Да только тут, в этом вот месте, хуже всего было, Джим. Вера опять ко мне пришла, после того как я тут три года совсем один пробыл, Джим.
Образ Бена Ганна – мальчишки, которого допьяна напоили и отнесли на корабль вербовщики, его жизнь на море под постоянной угрозой порки линем, Линь (мор.) – веревка тоньше одного дюйма по окружности.

с ежедневными тычками да оплеухами от пьяного кока или помощника капитана, глубоко тронул мою душу. Я тут же решил, что, когда мы вернемся, Бен должен переехать жить к нам, в гостиницу «Адмирал Бенбоу». О бедном, милом старике никто никогда в жизни не заботился, а ведь он – совершенно безобидное существо!
К этому времени под деревьями стало темно. Там, куда никогда не проникали солнечные лучи, бьио холоднее, чем я мог припомнить. Мягкая земля уступила место камням, которые оказались столь трудны для мистера Колла и его матросов. Я чувствовал себя несколько пристыженным из-за того, как совсем недавно мчался по этим камням к морю, словно за мной гнались дикие звери.
После трудного восхождения мы добрались до почти вертикально идущей каменной тропы. Отсюда нам был виден угол деревянного строения. Я услышал, как Бен позади меня охнул так громко и выразительно, что я подумал – он что-то увидел.
Я быстро обернулся.
– Что случилось, Бен? – Но почему я говорил шепотом, и почему он ответил мне тоже шепотом?
– Запах, Джим! Дурной запах!
Я принюхался. Никакого иного запаха, кроме запаха влажной зелени и сырой холодной листвы, я не ощутил. Но ведь и мне, и моим друзьям известно, что у меня очень слабое обоняние. Я – человек, которому цветы доставляют наслаждение лишь своим видом.
– Вздор, Бен!
Однако я чувствовал себя вовсе не таким бодрым и веселым, каким притворялся. К тому же я вспомнил, как Колл зажимал нос.
– Джим! Этот запах! Тут очень плохо, Джим!
Если бы на уступе хватало места, Бен станцевал бы свой «танец волнения». Он было двинулся назад, но я схватил его за руку.
– Бен! Ты мне нужен! Пошли!
Он притих, и мы зашагали вперед, к скалам, откуда шла вверх последняя тропа, если ее можно так назвать. Здесь мы снова остановились, и он стал хвататься за меня и дергать за одежду, как раньше, когда я встретил его впервые, здесь, на острове.
– Джим, Бен просит тебя. Не проси его туда подняться, Джим!
– А ты уже поднимался туда раньше, Бен?
Он по-прежнему говорил шепотом.
– Ох, нет, Джим, нет! Ох, Джим, этот запах!
Теперь и я что-то почуял, но не мог разобрать, что это такое. Если этот запах поразил Бена более сильно, чем меня, я мог его только пожалеть. Что это было? Дохлое животное? Коза, свалившаяся в пропасть где-то поблизости? Однако для этого запах был слишком сладким – густой, тошнотворный аромат. Он стал вызывать у меня отвращение, и я подумал, что смог ощутить его, потому что все мои чувства были сейчас обострены более, чем когда-либо.
– Бен! Один, последний подъем. Пойдем со мной, чтобы доказать, что я не сошел с ума. Доказать, что там нет другого пути с плато. Нам надо все обыскать, Бен. Капитан Рид разлюбит нас, если мы этого не сделаем.
Мне пришлось рассказать ему – так сказать, ничего не рассказывая, – зачем мы сюда пришли. Вглядываясь в глаза доброго старика, я увидел в них борьбу двух страхов. Какой из них победит? Страх перед наказанием капитана Рида или перед безымянным запахом и призраками этого места?
Потянувшись из-за моей спины, Бен взял меня за руку, словно ребенок, переходящий через поток, и мы поднялись по последним крутым, неровным «ступеням». Вскоре мы уже стояли перед грубо сколоченным деревянным строением. Бен содрогнулся при виде черепа, лежащего на земле, содрогнулся и я, но по другой причине. Кусок красной ткани от куртки Тома Моргана исчез. Неужели его забрал боцман со своим отрядом? Я устремил взгляд в небо. Может быть, птица – сорока или подобная ей птица этих краев – подобрала ткань и утащила с собой? Я слышал, что есть экзотические птицы, которые, чтобы привлечь самца, строят гнезда из всего, что только смогут найти.
Мой страх стал сильнее, чем прежде. Теперь на мне лежала ответственность за судьбу бедняги Бена. Было бы слишком жестоко, если бы ему, сумевшему выжить на острове в течение такого долгого срока, пришлось снова стать его жертвой из-за того, что я опять привез его сюда. Я решил, что нам надо как можно скорее выполнить свой долг и убраться отсюда подобру-поздорову. Надо будет последовать плану капитана Рида и обойти на «Испаньоле» вокруг острова.
– Бен! – Я заговорил бодро, чтобы развеять настроение, охватившее нас обоих. – Вот что мне нужно, чтобы ты проверил. Подойди сюда.
Я подвел его сначала к пропасти на одной стороне плато, потом на другой.
– Ну, Бен, скажи, ты видишь там хоть какие-то следы человеческого присутствия? Или несчастного случая с людьми?
На нашем пути наверх я внимательно оглядывал все вокруг, но не нашел никаких следов отряда, который возглавлял боцман. Бен тоже смотрел повсюду вокруг. И надо отдать ему должное, делал это с большим тщанием.
– Нет, Джим. Нигде человека нету. Нет, Джим.
– А теперь, Бен, осмотри вот это. – Я подвел его к скальной стене, поросшей ползучими растениями, плющом и колючим кустарником, которая образовывала заднюю стену плато. – Посмотри наверх, Бен. Посмотри вниз, посмотри вокруг, как я это сделал. Мне нужно твое свидетельство.
Бен выполнил мою просьбу с такой тщательностью, что лучшего и желать было нельзя. Он посмотрел вверх – вплоть до пика Подзорной трубы; посмотрел и на высокий склон холма и постарался тщательно разглядеть кустарник на этом склоне, выросший меж редкими соснами, которые когда-то росли на горе поодиночке; он осмотрел скальную площадку, на которой мы стояли; он ходил то в одну сторону, то в другую, словно разведчик, и, собрав все свое, далеко запрятанное мужество, делал это без спешки.
– Нет, Джим. Бен ничего не видит, Джим.
– Спасибо, Бен. Думаю, мы можем теперь уйти.
По правде говоря, я не знал, что теперь делать или что должно за этим последовать. Мы – я – потеряли небольшой отряд матросов; судно потеряло почти всю свою команду. Два отряда матросов под руководством профессиональных командиров пришли сюда и исчезли. Как, черт возьми, может капитан Рид вернуться в Бристоль с таким сообщением? И как, с такими ничтожными средствами, можно ему помочь?
Неожиданно Бен окликнул меня:
– Джим! Смотри, Джим! – Он встал на колени и показал пальцем.
Я подошел к нему. На скальной площадке поблескивал свежий белый шрам, будто выцарапанный чем-то твердым и тяжелым.
– Джим, смотри!
Через несколько дюймов от первого поблескивал второй шрам, а за ним – еще один. Я отошел, чтобы убедиться, не образуют ли они какой-то рисунок. Бен опустился на четвереньки и пополз через площадку к ее задней стене, словно по тропе.
– Как ты думаешь, что это может быть, Бен? Могли это сделать козы?
– Нет, Джим. Глубокие очень. И твердо тут. Козьего – они на ногу легкие. – Он поискал еще. – Э-э-э! И еще один!
К этому моменту он добрался почти до вертикальной скалы в конце плато. Он отвел в сторону пару кустов и быстро отдернул руку.
– Ой-ой-ой!
Вся рука была в шипах – огромных и острых, как корабельные гвозди.
– Осторожно, Бен!
Зловоние, шедшее от скалы, сгустилось и стало ужасающим.
Бен поднялся на ноги. Он волновался сильнее, чем я когда-либо видел.
– Джим, теперь хватит? – спросил он. – Хватит уже, Джим?
– Да, Бен. Еще минуту.
Сколько горьких дней и ночей, сколько печальных полдней и грустных рассветов пережил я, жалея об этих двух словах: «Еще минуту».
Бен дернул меня за одежду, но я стряхнул его руку, так как что-то у куста, который поранил его, возбудило мое внимание. Зеленая поросль – но лишь при более пристальном взгляде на нее – казалась не столь плотно прилегающей к скале, как зелень по соседству. Я вытащил из ножен свой кортик и несколько раз ткнул им в колючие ветви. Никакой стены – кортик не царапнул по камню.
– Бен! Иди сюда! Скажи мне, что ты здесь находишь?
Бен подошел и проделал то же, что и я, потом отступил назад. Он ничего не сказал, но по состоянию его одежды я увидел, что бедняга не смог справиться с мочевым пузырем.
Мысли мои сменяли одна другую. В одну секунду я пришел к выводу о том, что могло здесь произойти. Наши товарищи – оба отряда – обнаружили этот вход в какие-то глубокие пещеры и либо все еще оставались там, либо прошли через них и сейчас ожидают помощи на дальней, самой суровой и негостеприимной стороне острова.
– Бен, мы, кажется, сделали открытие. – Он бросился было бежать, но я схватил его за руку. – Нет, Бен. У нас с тобой все в порядке. – Он остановился.
Я кортиком отвел в сторону куст и обнаружил настоящую арку. Теперь странный запах ударил мне в нос, видимо, так же, как говорил мне об этом Бен. Сегодня, когда я слышу упоминание о мертвой человеческой плоти, этот запах снова ударяет мне в ноздри.
– Бен! Это пещера!
Я пролез в арку и придержал куст, чтобы он мог пройти. С какой же неохотой Бен последовал за мной!
С минуту мы постояли там, давая дневному свету возможность проникнуть в этот мрак. Однако мы не могли двинуться вперед без того, чтобы куст снова не возвратился на свое место: мой кортик был слишком слаб, чтобы отсечь его напрочь.
Бен сделал шаг вперед, вглядываясь из-под поднесенных ко лбу ладоней. Я стал уже приспосабливаться к кромешной тьме. Мы осторожно подвигались внутрь – как знать, ведь впереди, у самых наших ног могла быть пропасть. Но тут руки, протянувшиеся из самых глубин преисподней, схватили нас, и я выронил кортик.

18. Бездна зла

Все во мне замерло – мысли, чувства и, может быть, даже сердце. Во тьме я не видел того, кто напал на Бена, а тот, кто атаковал меня, подошел сзади и теперь держал нож у моего горла. Никто не промолвил ни слова. Все, что я мог разглядеть в темноте, были белые штаны Бена и лезвие у меня под подбородком, такое широкое, что им легко можно было бы отрезать мне голову.
Потом я увидел, как Бен мелкими шажками стал подвигаться вбок словно краб: не было сомнений, что его к этому принуждает приставленный к горлу нож. Он исчез во мраке. Разумеется, теперь и меня также понуждали двигаться, но одним лишь лезвием, никакого тела за этим ножом я не ощущал, не чувствовал руки, надавливающей на нож. И все же он упорно понуждал меня двигаться боком, первые несколько шажков очень медленно. Позади себя я слышал чье-то дыхание на такой высоте, какая говорила о существе по меньшей мере моего роста.
В пещере посветлело. Все, что я мог разобрать, было то, что я, едва перебирая ногами, двигаюсь по довольно широкой каменной тропе. Впереди плотным черным покрывалом простирался мрак.
Вскоре тропа расширилась, и меня заставили остановиться. Нож убрали от горла. Теперь я почувствовал прикосновение его острия к моей голове, к самой макушке: ощущение было такое, будто меня колют иглой. Нажим острия указывал, что я должен опуститься на землю. Сначала я встал на колени, затем сел на пятки. Нож был убран, но голову и горло у меня саднило от его металла.
Позади что-то чиркнуло – то ли кремень, то ли спичка. Загорелся тусклый огонек; он был поднят над моей головой. Подождав, пока огонек разгорится, я увидел прямо перед собой Бена. Он тоже сидел на земле, и я услышал, как он охнул. Мы сидели боком на узком выступе скалы. Под нами зияла пропасть. Теперь запах определился. Перед нами, на уступе, лежала разлагающаяся человеческая рука. Я почувствовал уверенность, что нас заманили в склеп, где совсем недавно погибли люди. Беднягу Бена, казалось, разбил паралич.
Я пытался прислушаться к окружающей тьме. Так как я не мог далеко видеть, не мог осмелиться к чему-либо прикоснуться, а обоняние мое страдало от отвратительного запаха, самым полезным моим чувством оставался слух.
Сначала я услышал тишину этой пещеры – я слышу ее по сей день. В любом месте всегда есть какие-то свойственные ему звуки. Я бывал на утесе над Логовом Китта в самые погожие на свете зори, когда не слышно было ни ветерка, ни птичьих трелей, и все же там было какое-то звучание – звучание живого мира. Я стоял на дороге перед «Адмиралом Бенбоу» в такие ночи, когда мороз одевал инеем звезды, а волны погружались в сон, и все же там были слышны звуки – звуки ночи и ночной темноты.
Здесь же, в глубине холма Подзорная труба, на Острове Сокровищ, у этой пещеры тоже было свое звучание – самое страшное в мире звучание – звучание небытия.
Однако, если нам отказывают одни способности, улучшаются другие (вот почему слепцы могут собирать часы). Сейчас мой слух обрел дополнительную силу, и я стал слышать другие звуки. Сначала я услышал, как дышит за моей спиной тот, кто захватил меня в плен, – спокойно, легко, примерно в ярде от меня; так дышит человек, сознающий свою власть. Затем я услышал отдаленный стон, слишком далекий, чтобы предположить, что это стонет Бен Ганн, чье испуганное молчание походило на молчание самой пещеры.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42