А мы тут все в округе предпочитаем точно знать, где она окопалась.
– У меня.
Лусио только подмигнул ему в ответ:
– И пока сюда никто не суется, все спокойно.
– Она домоседка в известном смысле.
– Даже в сад не выходит. Подстерегает свои жертвы наверху, у вас на чердаке. А теперь у нее снова есть компания.
– Я.
– Вы, – подтвердил Лусио. – Но вы мужчина, она к вам особо приставать не будет. Она женщин с ума сводит. Главное, не перевозите сюда жену, послушайтесь моего совета. Либо продайте дом.
– Нет, Лусио. Мне он нравится.
– Упрям как осел, да? Откуда вы такой?
– Из Пиренеев.
– Высокие горы, – сказал Лусио почтительно. – Пытаться вас уговорить – пустая трата времени.
– Вы там бывали?
– Я родился по другую сторону, hombre. В Хаке.
– А что стало с телами семи старушек? Их хотя бы искали, когда начался процесс?
– Нет. В то время, в стародавнем веке, искали не так, как сейчас. Может, они все еще там лежат, – сказал Лусио, ткнув в сторону сада палкой. – Поэтому там лучше не копать. От греха подальше.
– И то верно.
– Вы как Мария, – улыбнулся старик, – вам все хихоньки. Но я часто ее вижу, hombre. Появляется какая-то дымка, морось, и вдруг я ощущаю ее ледяное дыхание, как зимой на горных пиках. А на той неделе я увидел ее по правде, когда писал ночью под орешником.
Лусио осушил свой бокал и почесал укус.
– Она так постарела, – заметил он почти с отвращением.
– Лет-то сколько прошло, – сказал Адамберг.
– Ну да. У нее лицо сморщилось, стало как грецкий орех.
– Где она стояла?
– На втором этаже. Ходила туда-сюда по комнате.
– Там будет мой кабинет.
– А спальня где?
– Рядом.
– А вы не робкого десятка, – сказал Лусио, поднимаясь. – Я вам хотя бы не нахамил? А то Мария будет недовольна.
– Ну что вы, – сказал Адамберг, ставший в одночасье счастливым обладателем семи зарытых трупов и одного призрака с грецким орехом вместо головы.
– Тем лучше. Может, вам удастся ее улестить. Хотя говорят, что с ней сможет покончить только дряхлый старик. Но это все легенды и мифы. Не верьте всяким россказням.
Оставшись один, Адамберг допил остатки остывшего кофе. Потом взглянул на потолок и прислушался.

IlI

Спокойно проспав всю ночь в ненавязчивом обществе святой Клариссы, комиссар отправился в Институт судебной медицины. Девять дней назад двум парням перерезали горло возле Порт-де-ла-Шапель – их трупы лежали в сотне метров друг от друга. «Да шпана это, мелкие жулики с блошиного рынка» – такова была краткая эпитафия полицейского из местного комиссариата. Адамберг твердо решил снова на них взглянуть, после того как комиссар Мортье из Отдела по борьбе с наркотиками пожелал забрать у него дело.
– Два подонка с Порт-де-ла-Шапель – мои, Адамберг, – заявил ему Мортье. – Тем более один из них черный. Чего ты ждешь, чтобы мне их передать? Первого снега?
– Жду, пока выяснят, почему у них земля под ногтями.
– Потому что они все грязные, как поросята.
– Потому что они рыли землю. А земля – это епархия уголовного розыска. То есть моя.
– Ты что, никогда не видел идиотов, которые прячут наркоту в цветочных горшках? Теряешь время, Адамберг.
– Ну и пусть. Я не против.
Два обнаженных тела покоились рядом в неоновом свете морга – белый и чернокожий, оба здоровенные, но один волосатый, а другой нет. Ноги вместе, руки вдоль туловища – казалось, после смерти им далось наконец недоступное ранее школьное послушание. «Вообще-то, – подумал Адамберг, созерцая покорные тела, – их жизнь несла на себе отпечаток классицизма наизнанку. Дни расписаны по часам: утром – сон, после обеда – торговля наркотиками, вечерами – девочки, по воскресеньям – матери. На задворках общества, как и везде, рутина берет свое. А это зверское убийство неожиданно положило конец мерному течению их унылой жизни».
Доктор Лагард смотрела, как Адамберг кружит вокруг тел.
– Что вы от меня хотите? – спросила она, беспечно барабаня пальцами по бедру огромного негра, словно успокаивая его напоследок. – Мелкие наркодилеры из подворотни, зарезанные бритвой, – клиенты Наркотдела.
– Вот именно. Они буквально рвут у меня дело из рук.
– Ну и что? В чем проблема?
– Во мне. Я им не хочу его отдавать. И вы должны мне в этом помочь. Раскопайте что-нибудь.
– Зачем? – спросила она, не снимая руки с бедра покойника, видимо, в знак того, что, пока он находится в ее ведении, ей одной пристало решать его судьбу и по своему усмотрению отдавать тело на милость уголовного розыска или Отдела по борьбе с наркотиками.
– У них свежая земля под ногтями.
– Наркотдел знает, что делает. Они стояли у них на учете?
– Вот именно, что нет. Они мои, и все тут.
– Меня предупреждали на ваш счет, – спокойно сказала она.
– В каком смысле?
– В том смысле, что у вас проблемы со смыслом. Отсюда и конфликты.
– Ариана, нам с вами не впервой.
Носком она притянула к себе табурет на колесиках и устроилась на нем, скрестив ноги. Двадцать три года назад Ариана казалась Адамбергу красавицей, да и сейчас, в свои шестьдесят, элегантно восседая на морговской табуретке, она была совсем недурна.
– Вот оно что. Вы меня знаете.
– Да.
– А я вас нет.
Она зажгла сигарету и задумалась на несколько секунд.
– Нет, – заключила она, – ничего в голову не приходит. Извините.
– Мы общались несколько месяцев, двадцать три года назад. Я помню вас, ваше имя, фамилию и что мы были на «ты».
– До такой степени? – спросила она холодно. – И чем же мы таким занимались?
– Мы страшно разругались.
– Любовная сцена? Жалко, что я забыла.
– Профессиональная разборка.
– Вот оно что, – повторила она, нахмурившись.
Адамберг опустил голову, отдавшись воспоминаниям, внезапно пробужденным ее громким голосом и повелительным тоном. Его, молодого тогда человека, привлекла и сбила с толку ее двойственность – строгий костюм и растрепанные волосы, высокомерный тон и непринужденность, тщательно отрепетированные позы и естественные жесты. Впору было задаться вопросом: что она такое – блестящий ум или просто трудоголичка, которой плевать, как она выглядит? Уже не говоря о бесконечных «вот оно что», которыми она часто начинала фразу, – непонятно было, чего в этих словах больше – снобизма или провинциальности. Не один Адамберг побаивался ее. Доктор Ариана Лагард была самым известным судебным медиком страны, вне конкуренции.
– Мы были на «ты»? – переспросила она, стряхнув пепел на пол. – Двадцать три года назад я уже была состоявшимся медиком, а вы, верно, простым лейтенантом.
– Меня как раз назначили бригадиром.
– А вообще вряд ли. Я с трудом перехожу с коллегами на «ты».
– Мы неплохо ладили. Но все закончилось диким скандалом в Гавре – стены бара ходили ходуном. Я даже пиво не допил. Хлопнул дверью, и мы расстались навсегда.
Ариана раздавила ногой окурок и устроилась поудобнее.
– Я случайно не сбросила на пол вашу кружку с пивом? – спросила она с неуверенной улыбкой.
– Так точно.
– Жан-Батист, – сказала она по слогам. – Юный кретин Жан-Батист Адамберг, истина в последней инстанции.
– Что ты мне и заявила, прежде чем кокнуть кружку.
– Жан-Батист, – повторила Ариана еще медленнее, потом встала и положила руку ему на плечо. Она, казалось, готова была его поцеловать, но тут же снова засунула руку в карман халата.
– Ты был мне симпатичен. Ты, сам того не сознавая, разбирал мир на составные части. И судя по тому, что мне рассказывали о комиссаре Адамберге, у тебя это не прошло. Теперь я понимаю: он – это ты, а ты – это он.
– Можно и так.
Ариана облокотилась о прозекторский стол, отпихнув для удобства тело белого парня. Как и все патологоанатомы, она не выказывала покойникам ни малейшего уважения. Зато, воздавая должное, на свой лад, бесконечной и непостижимой сложности каждого человека, она неутомимо копалась в тайнах их тел, и равных ее таланту не было. Трупы простых смертных прославились благодаря трудам доктора Лагард. Пройдя через ее руки, они прямиком попадали в Историю. Увы, посмертно.
– Потрясающий был труп, – вспомнила она. – Самоубийца оказался муниципальным советником – его скомпрометировали, разорили, и он вспорол себе живот на японский манер, оставив утонченное прощальное письмо. Тело обнаружили в спальне.
– Надрался джину для храбрости.
– Как сейчас его вижу, – мечтательно продолжала Ариана. С такой интонацией обычно припоминают забавный случай из жизни. – Самоубийство по учебнику, отягченное застарелой компульсивной депрессией. Муниципальный совет с облегчением узнал, что дело никуда передано не будет, помнишь? Я сдала отчет, не придерешься. Ты снимал ксерокопии, подшивал дела, выполнял поручения, но не больно-то меня слушался. По вечерам мы выпивали на набережной. Я шла на повышение, ты увяз в мечтах. В то время я в пиво добавляла гренадин, пены было…
– Ты и потом изобретала всякие смеси?
– Еще как, – сказала Ариана с ноткой сожаления в голосе, – но на этом поприще я успеха пока не добилась. Помнишь «Фиалку»? Взбитое яйцо, мята и малага.
– Меня никогда не тянуло это попробовать.
– С «Фиалкой» я завязала. Больно энергетический напиток получался. Но для нервов – самое оно. Чего мы только не смешивали в Гавре!
– Кое на что мы так и не решились.
– Вот оно что.
– На смешение тел.
– Я была еще замужем и, как больная собака, хранила верность. Зато для составления полицейских отчетов мы были парочка что надо.
– До тех пор, пока…
– Пока один кретин, мелкая сошка по имени Жан-Батист Адамберг, не вбил себе в голову, что гаврский муниципальный советник был убит. А почему? Потому что ты подобрал на портовом складе десяток дохлых крыс.
– Дюжину, Ариана. Дюжину крыс, заколотых ударом клинка в живот.
– Ну, дюжину, ради бога. Из чего ты заключил, что убийца тренировался на крысах, прежде чем пойти на дело. И еще. Рана показалась тебе слишком горизонтальной. Ты говорил, что советник должен был бы держать клинок наклонно и бить снизу вверх, а он был пьян в стельку.
– И тогда ты бросила мою кружку на пол.
– Черт, как я называла свой коктейль из пива с гренадином…
– «Гренадер». Ты сделала все, чтобы меня выперли из Гавра, и сдала отчет без меня, подтвердив версию самоубийства.
– Да что ты соображал тогда? Ничего, ровным счетом.
– Ничего, – согласился Адамберг.
– Пошли, выпьем кофе. Расскажешь, чем тебе так приглянулись эти трупы.

IV

Лейтенанту Вейренку поручили охранять молодую женщину, и вот уже три недели он торчал в чулане метр на метр на ее лестничной площадке. Вейренк видел ее раз десять на дню. Она смущала его покой, и он сам на себя злился за излишнюю впечатлительность. Лейтенант поерзал на стуле, пытаясь усесться поудобнее.
Собственно, беспокоиться было не о чем, подумаешь, мелкие помехи – заноза в ступне, соринка в глазу, птица, попавшая в мотор. А расхожее утверждение, что самая маленькая птичка, несмотря на все свое очарование, может взорвать турбину самолета, – миф, чепуха, чего только люди ни выдумают, чтобы самих себя напугать. Делать им нечего. Вейренк мысленно отмахнулся от назойливой пташки, открутил колпачок ручки и принялся усердно чистить перо. Вот ему точно больше нечем было заняться. В доме царила тишина.
Он закрутил колпачок, сунул ручку во внутренний карман пиджака и закрыл глаза. Ровно пятнадцать лет прошло с того дня, как он забылся в коварной тени орехового дерева. Пятнадцать лет упорного труда, этого у него не отнять. Придя в себя, он излечился от аллергии на древесный сок, со временем научился справляться со страхами и скрутил себя в бараний рог, чтобы перестать дергаться. За эти пятнадцать лет паренек с впалой грудью, стыдящийся своей шевелюры, превратился в здорового телом и духом мужика. Он уже не тот закомплексованный идиот, которого носило по миру баб, лишившему его в итоге всяких эмоций и измотавшему своей сложностью. Очнувшись в тот день под ореховым деревом, он объявил забастовку, словно выбившийся из сил работяга, который до срока выходит на пенсию. Избегать опасных вершин, разбавлять водой вино чувств, растворять, дозировать, сводить на нет навязчивые желания. Он считал, что преуспел в этом, вдали от неприятностей и хаоса, добившись почти идеальной безмятежности. Безобидные, мимолетные связи, уверенный заплыв к цели, труд, чтение, стихотворчество, ну не прелесть ли?
Цели он достиг, его перевели в парижский уголовный розыск под начало комиссара Адамберга. Ему там нравилось, но он не переставал удивляться. Тут царил совершенно особый микроклимат. Под ненавязчивым руководством шефа полицейские занимались чем бог на душу положит, позволяли себе капризничать и дуться. При этом они добивались неплохих результатов, но скепсиса у Вейренка не убавлялось. Еще неизвестно, были ли эти успехи следствием особой стратегии или даром провидения. Последнее явно закрывало глаза на тот факт, например, что Меркаде, разложив на втором этаже подушки, спит там по несколько часов в день, ненормальный кот гадит на стопки чистой бумаги, а майор Данглар прячет заначку в подвальном шкафу. На столах валялись документы, не имеющие никакого отношения к текущему расследованию, вроде объявлений о недвижимости, списков покупок, статей по ихтиологии, личных упреков, геополитических обзоров, спектра радуги – чего только ему не попалось за первый месяц работы. И такое положение вещей, судя по всему, никого не волновало, разве что лейтенанта Ноэля, известного грубияна, который всех встречал в штыки. Уже на второй день Ноэль бросил Вейренку что-то оскорбительное по поводу его волос. Лет двадцать назад он бы заплакал, а сейчас ему было плевать с высокой колокольни или почти плевать. Лейтенант Вейренк сложил руки и уперся головой в стену. Неуязвимая сила свернулась в уютный клубок.
Что касается комиссара, то он с трудом вычислил его. На первый взгляд Адамберг не представлял собой ничего особенного. Он уже несколько раз сталкивался с невысоким типом со сложносочиненным рельефом лица, нервным телом и замедленными движениями, но ему даже в голову не приходило, что стоящий перед ним человек с затуманенным взглядом и в мятой одежде и есть тот самый – знаменитый или пресловутый – комиссар уголовного розыска.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40