чувство безопасности. (13) Вот почему и считаю я
необходимым делать то же, что нередко делали, как я тебе писал, великие
люди: выбрать несколько дней и упражняться в воображаемой бедности, го-
товясь к настоящей. Это следует делать тем более, что мы изнежились в
удовольствиях и все нам кажется тяжелым и трудным. Душу нужно пробудить
от сна, встряхнуть ее и напомнить ей, что природа отпустила нам очень
мало. Никто не рождается богатым. Кто бы ни появился на свет, любой по
ее велению довольствуется молоком и лоскутом. Так мы начинаем - а потом
нам и царства тесны. Будь здоров.

Письмо ХXl
Сенека приветствует Луцилия!
(1) Ты полагаешь, что у тебя так много хлопот из-за тех людей, о ко-
торых ты пишешь? Больше всего хлопот ты доставляешь себе сам, ты сам се-
бе в тягость: чего хочешь - не ведаешь, все честное хвалишь, но к нему
не стремишься, видишь, где счастье, но дойти до конца не решаешься. А
так как ты сам не очень-то различаешь, что тебе мешает, я назову причи-
ну: ты думаешь, будто отказываешься от многого, и блеск той жизни, кото-
рую придется покинуть, удерживает тебя, словно тебе предстоит не давно
задуманный переход к безмятежности, а падение в нищету и безвестность.
(2) Ты ошибаешься, Луцилий: путь от прежней жизни к новой ведет наверх.
Между прежней и новой жизнью та же разница, что между блеском и светом:
свет имеет определенный источник и ярок сам по себе, блеск сверкает за-
емными лучами. Прежняя жизнь отражает приходящее извне сверканье и, едва
кто-нибудь его заслонит, погружается в плотную тень, а новая сияет
собственным светом. Твои занятия сделают тебя именитым и славным. Приве-
ду тебе пример из Эпикура. (3) Идоменею1, вершившему на службе у суровой
власти важные дела, он писал, призывая его от жизни, блистательной на
вид, к надежной и стойкой славе:
"Если тебя волнует слава, то мои письма дадут тебе больше известнос-
ти, чем все, чему ты служишь и что ставят тебе в заслугу". (4) Разве он
солгал? Кто знал бы Идоменея, если бы Эпикур не начертал его имени своим
резцом? Все вельможи и сатрапы и сам царь, от которого Идоменей получил
свой титул, поглощены глубоким забвением. Имени Аттика2 не дают погиб-
нуть письма Цицерона. Тут не помогло бы ни то, что зятем его был Агрип-
па, ни то, что внучка его была замужем за Тиберием и Цезарь Друз3 прихо-
дился ему правнуком: среди столь громких имен об Аттике и помину бы не
было, если бы Цицерон не связал его имя со своим. (5) Всех нас скроет
глубокая пучина времени, лишь немногие самые одаренные вынырнут из нее
и, хотя когда-нибудь их поглотит то же самое молчание, будут сопротив-
ляться забвению и надолго себя отстоят. То же, что мог обещать другу
Эпикур, обещаю и я тебе, Луцилий. Я буду дорог потомкам и могу увекове-
чить имена тех, кого приведу с собою. Наш Вергилий и обещал двоим нав-
сегда упрочить их память, и упрочил ее:
Счастье вам, други!
Коль есть в этой песне некая сила,
Слава о вас никогда не сотрется из памяти века,
Капитолийским доколь нерушимым утесом владеет
Род Энея и власть вручена родителю римлян.4
(6) Кого фортуна выносит наверх, кто причастен чужой власти как ее
орудие, тот дорог другим, покуда сам в силе; дом у таких полон людьми
при их жизни, но память о них умирает скоро по их смерти. А великие да-
рования ценят чем дальше, тем выше, и чтят не только их, но и все, что
причастно их памяти. (7) А чтобы Идоменей проник в мое письмо не зада-
ром, пусть заплатит тебе выкуп из своих средств. Это ему написал Эпикур
превосходное изречение, убеждая его умножить богатство Пифокла5, но не
обычным сомнительным путем: "Если ты хочешь сделать Пифокла богатым,
нужно не прибавлять ему денег, а убавлять его желания". (8) В этом изре-
чении все сказано слишком ясно для того, чтобы его толковать, и слишком
прекрасно для того, чтобы его подкреплять. Только об одном тебя предуп-
реждаю: не думай, будто это говорится лишь о богатстве; к чему ты ни от-
несешь эти слова, они не потеряют силы. Если ты хочешь сделать Пифокла
честным, надо не прибавлять ему новых почестей, а убавить его желания;
если ты хочешь, чтобы Пифокл жил, не переставая наслаждаться, надо не
прибавлять ему наслаждений, а убавить его желания; если ты хочешь, чтобы
Пифокл достиг старости, прожив весь срок, надо не прибавлять ему годов,
а убавить его желания. (9) Тебе нет причин полагать, будто слова эти
принадлежат лишь Эпикуру: они - общее достоянье. Я считаю, что в филосо-
фии надо делать то же, что в сенате; когда чье-нибудь предложение мне
нравится только отчасти, я прошу разделить его и присоединяюсь лишь к
тому, что одобряю. Я так охотно вспоминаю замечательные слова Эпикура,
ибо всем, кто обращается к нему с дурным умыслом, в надежде найти завесу
для собственных пороков, хочу доказать, что нужно жить честно, куда бы
они ни шли. (10) Когда они подойдут к его садам и увидят над садами над-
пись: "Гость, здесь тебе будет хорошо, здесь наслаждение считается выс-
шим благом", - их с готовностью примет радушный и человеколюбивый храни-
тель этого убежища, и угостит ячменной похлебкой, и щедро нальет воды, и
скажет: "Плохо ли тебя приняли? Эти сады не разжигают голод, а утоляют,
и напитки здесь не распаляют жажду - нет, ее утоляет лекарство естест-
венное и даровое. Среди таких наслаждений я состарился".
(11) Я говорю с тобою о тех желаниях, которые нельзя утишить, которым
надобно что-нибудь поднести, чтобы они умолкли. А о чрезвычайных желани-
ях, с которыми можно повременить, которые можно подавить порицанием, я
скажу только одно: такое наслаждение естественно, но не необходимо 6.
Ему ты ничего не должен, а если что и уделишь ему, то лишь по доброй во-
ле. Желудок не слушает наставлений: он просит и требует своего, - и все
же не такой уж он докучливый заимодавец, ибо довольствуется малым, если
ты дашь ему, сколько должен, а не сколько можешь. Будь здоров.

Письмо XXII
Сенека приветствует Луцилия!
(1) Ты понял уже, что пора освободиться от всех этих на вид почетных,
на деле никчемных занятий, и спрашиваешь только, как этого достичь. Но
иные советы нельзя давать за глаза. Врач не может выбрать время для еды
или купания по письмам, он должен пощупать, как бьется жила. Старая пос-
ловица гласит: "Гладиатор принимает решение на арене"; здесь внима-
тельному взгляду что-то подскажет лицо противника, что-то - движение его
руки или даже наклон тела. (2) Что делается обычно, что подобает делать
- такие советы можно дать и через посредника, и в письме; общие настав-
ления даются не только отсутствующим, но и потомкам. Другое дело - ска-
зать, когда и как должно что-нибудь делать: тут нельзя убедить на расс-
тоянии и нужно решать смотря по обстоятельствам. (3) Только на месте, да
и то при неусыпном внимании, можно не упустить мимолетный случай. Так
высматривай его сам, а увидев, хватай и со всем пылом, изо всех сил ста-
райся избавиться от своих обязанностей. Выслушай же мой тебе приговор:
выбирай, уйти ли тебе от такой жизни или вообще из жизни. Но притом, я
полагаю, идти надо не спеша и то, что ты на горе себе запутал, - распу-
тать, а не разорвать, и только, если уж ничего нельзя будет распутать,
тогда все оборвать. Даже самый робкий предпочел бы один раз упасть, не-
жели все время висеть. (4) А покуда - самое главное! - не бери на себя
еще больше. Довольствуйся теми делами, до которых ты уже опустился, или,
как ты сам хочешь думать, в плену которых очутился. Незачем поднимать
все новые тяжести, не то ты лишишься этой отговорки и станет ясно, что
вовсе ты не в плену. Ведь неправда все, что говорится обычно: "Иначе я
не мог! Что с того, что я не хотел? Это было необходимо". Гнаться изо
всех сил за счастьем нет никакой необходимости. Пусть ты не противишься
фортуне, но даже остановиться и не мчаться с попутным ветром - уже нема-
лое дело.
(5) Ты не обидишься, если я не только сам приду к тебе с советом, но
и приведу тех, кто мудрее меня и к кому я обращаюсь, принимая любое ре-
шение? Прочти относящееся к нашему делу письмо Эпикура, обращенное к
Идоменею, которого он просит насколько возможно поспешить с бегством,
пока не вмешалась высшая сила и не отняла возможности уйти. (6) Впрочем,
он же добавляет, что, не выбрав подходящего для попытки времени, нечего
и пытаться, зато когда долгожданное время придет, нужно-сразу же вскаки-
вать. Замыслившему побег он запрещает дремать и надеется, что из самого
трудного положения есть спасительный выход, если не спешить прежде вре-
мени и не мешкать, когда время настанет. (7) Наверно, ты спросишь, како-
во на этот счет мнение стоиков. Ни у кого нет повода хулить их перед то-
бою за безрассудство: они скорее осторожны, чем храбры. Ты, быть может,
ожидаешь услышать: "Позорно отступать перед тяжелым грузом. Борись, что-
бы выполнить долг, раз уж взял его на себя. Нельзя назвать отважным и
решительным того, кто бежит от работы, чье мужество не возрастает от
трудности дела". (8) Но так тебе скажут, если твой труд заслуживает
упорства, если не придется ни делать, ни терпеть ничего такого, что не-
достойно человека добра. А иначе стоик не станет изнурять себя грязной и
унизительной работой и заниматься делами ради самих дел. И не будет он
поступать так, как ты предполагаешь: запутавшись в делах, навязанных
честолюбием, терпеть до конца все их превратности. Едва увидев, как тяж-
ко, сомнительно и ненадежно все то, в чем он погряз, он отступит и, не
бросаясь в бегство, незаметно отойдет в безопасное место. (9) Отойти от
дел, мой Луцилий, нетрудно, если пренебречь их плодами. Только они нас
держат и не пускают. - "Как же так? Отказаться от больших надежд? Уйти
прочь перед самой жатвой? Голо будет вокруг? Никого рядом с носилками?
Пусто в прихожей?" - Со всем этим расстаются неохотно и, кляня невзгоды,
любят приносимую ими выгоду. (10) На свое честолюбие люди жалуются,
словно на любовницу, а если посмотреть их подлинные чувства, обнаружится
не ненависть, а мимолетная обида. Испытай сетующих на то, чего сами же-
лали, и твердящих о бегстве от всего, без чего им не обойтись, - и ты
увидишь, что они по доброй воле медлят сбросить бремя, которое, по их
словам, им так больно и горько нести. (11) Да, это так, Луцилий: немно-
гих удерживает рабство, большинство за свое рабство держится. Но если ты
намерен от него избавиться и без притворства любишь свободу, а советчи-
ков созываешь лишь затем, чтобы, сделав дело, не испытывать вечной тре-
воги, то почему бы не ободрить тебя всей когорте стоиков? И Зеноны и
Хрисиппы будут уговаривать тебя действовать неопрометчиво, честно и к
твоей же пользе. (12) Но если ты изворачиваешься ради того, чтобы выс-
мотреть, сколько надо взять с собою, большие ли деньги потребны, чтобы
всем обставить свой досуг, ты никогда не найдешь выхода. Никто не выплы-
вет с ношей. А ты вынырни для лучшей жизни, и пусть боги будут к тебе
благосклонны, - только не как к тем, кому они с добрым и кротким видом
посылают пышные невзгоды, имея одно оправдание: что все эти костры и
пытки даются лишь по просьбе.
(13) Я уже запечатывал это письмо, однако приходится его вскрыть:
пусть придет к тебе с обычным подарком и принесет с собою какое-нибудь
замечательное изречение. Одно мне уже вспомнилось, не знаю, чего в нем
больше, красноречия или правды. Ты спросишь, чье оно? - Эпикура. Я до
сих пор присваиваю чужие пожитки. (14) "Каждый уходит из жизни так,
словно только что вошел". Возьми кого угодно - хоть юношу, хоть старика,
хоть человека средних лет: ты обнаружишь, что все одинаково боятся смер-
ти, одинаково не знают жизни. Ни у кого нет за спиною сделанных дел: все
отложили мы на будущее. А мне в этих словах больше всего по душе то, как
в них корят стариков за ребячество. - (15) "Каждый уходит из жизни та-
ким, каким родился". - Неправда! В час смерти мы хуже, чем в час рожде-
ния. И виновны тут мы, а не природа. Это ей пристало жаловаться на нас,
говоря: "Как же так? Я родила вас свободными от вожделений, страхов, су-
еверий, коварства и прочих язв; выходите же такими, какими вошли!" -
(16) Кто умирает таким же безмятежным, каким родился, тот постиг муд-
рость. А мы теперь трепещем, едва приблизится опасность: сразу уходит и
мужество, и краска с лица, текут бесполезные слезы. Что может быть по-
зорнее, чем эта тревога на самом пороге безмятежности? (17) А причина
тут одна: нет у нас за душой никакого блага, вот мы и страдаем жаждой1
жизни. Ведь ни одна ее частица не остается нашей: минула - унеслась
прочь. Все заботятся не о том, правильно ли живут, а о том, долго ли
проживут; между тем жить правильно - это всем доступно, жить долго - ни-
кому. Будь здоров.

Письмо ХХIII
Сенека приветствует Луцилия!
(1) Ты думаешь, я буду писать тебе о том, как мягко обошлась с нами
эта зима, не слишком холодная и недолгая, какой коварной оказалась весна
с ее поздними холодами, и о прочих глупостях, по примеру ищущих, о чем
бы сказать. Нет, я буду писать так, чтобы принести пользу и тебе, и се-
бе. Но тогда о чем же мне писать, как не о том, чтобы ты научился пра-
вильно мыслить? Ты спросишь, в чем основание этой науки. В том, чтобы "е
радоваться по-пустому. Я сказал "основание"? Нет, вершина! (2) Достиг
вершины тот, кто знает, чему радоваться, кто не отдает своего счастья на
произвол других. Не знает покоя, не уверен в себе тот, кого манит надеж-
да, если даже предмет ее рядом, и добыть его легче легкого, и никогда
раньше она не обманывала. (3) Вот что, Луцилий, сделай прежде всего: на-
учись радоваться. Ты думаешь, я тебя лишаю множества наслаждений, если
отвергаю все случайное и полагаю, что нужно избегать надежд - самых
сладких наших утех? Совсем наоборот: я хочу, чтобы радость не разлуча-
лась с тобой, хочу, чтобы она рождалась у тебя дома.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80