– сказал расстроенно:
– Следит за нами, подлец!
Вероятно, так оно и было: сначала он крутился около нас там, на месте происшествия, потом явился во двор. Даже загадочный телефонный звонок я готов был приписать «типу в майке». И в самом деле, кто же ещё знал о том, что мы интересуемся исчезновением машины? Да никто не знал. А «тип» подслушал наш разговор у квасной бочки. Более того, ухитрился подслушать его продолжение в Ганиной комнате. Как он это сделал – ещё одна загадка, думаю, непосредственно связанная с первой. Но если первую разгадывает милиция с каким-то научным институтом, то вторая – целиком наша. И никто не сможет помешать нам её расследовать…
– Слушайте! – Ганю осенило. – Давайте всё-таки позвоним в милицию. Дозвонимся – хорошо, сообщим о «типе» и о его угрозах. А если опять встречный звонок помешает, значит, «тип» и вправду телепат.
– А я его покараулю, – сказала Люда.
Действительно, если вкрадчивый телефонный голос принадлежал нашему преследователю, то, стало быть, в тот момент он в домино играть не мог. Как я ни уважаю его предполагаемые сверхчеловеческие способности, в раздвоение личности не поверю, не убеждайте. Я снова подошёл к телефону и снял трубку. В ней застыла тишина – ни гудков, ни привычного потрескивания, Я пощёлкал рычагом – никакого эффекта.
– Похоже, у тебя телефон не работает, – сказал я Гане.
Ганя тоже послушал тишину и высказал предположение:
– Это он его поломал.
– Не говори глупости, – возмутился я. – Как, по-твоему, он мог это сделать?
– А так: позвонил и отключил.
– Значит, он всемогущ?
Тут рациональная Люда неожиданно встала на защиту Гани:
– Вы отрицаете такое предположение? Лично я – нет. Он, конечно, не всемогущ, но может значительно больше, чем обычный человек.
– Новый супермен, – сыронизировал я, но ирония вышла какой-то слабой и неубедительной.
– Нет, не супермен. Но почему бы вам не предположить, что он так или иначе связан с пропажей машины? Что это не вульгарная кража, а хорошо поставленный опыт.
– Был бы опыт, милицию вызывать не пришлось бы…
– А если это не наш опыт?
– Чей же тогда? Учёный-маньяк из некой капстраны, жаждущий мирового господства, так, что ли?
– Глупо, – сказала Люда, – пошло и глупо. Пишите об этом в своих рассказах, может, кто и поверит.
– А кто поверит в ваши бредни об экспериментаторах из чужого мира? – Я обозлился и не заметил, как высказал собственную догадку: Люда ещё не успела ничего объяснить. Конечно, она тут же воспользовалась моим промахом:
– Вот видите, вы сами верите в эти «бредни». Верите, верите: это же ваша идея.
Ганька гнусно хихикнул и сунул кулак в рот: сдерживался воспитанный мальчик. Я хотел его осадить, но понял, что уже остыл, перегорел. Да и догадка моя не лишена оснований, если вспомнить о недавних приключениях в пространственном мешке, связывающем два мира, две Земли. Но раз так, значит, пропажа машин – запланированная часть опыта. Или незапланированная, так сказать, побочный эффект. Непредусмотренный расчётами. Но и в том и в другом случаях они должны вернуться назад, иначе пропадает тайна эксперимента. А в сохранении тайны они – участники опыта – явно заинтересованы. Подумайте сами: мы двое – Ганя и я – случайно открыли существование пространственного мешка, волею чего-то непонятного соединившегося с моей квартирой. Будем считать – это только рабочая гипотеза, – что наше невольное «открытие» совсем не входило в планы тех, кто управляет «мешком». Однако два свидетеля ещё не опасны: кто им поверит, да и видели они, в общем, не слишком много, чтобы их выводы переросли зыбкий уровень домыслов и догадок. Точно так же рассуждали мы с Ганей, когда решили не рассказывать никому о нашем приключении. Ганька слова не сдержал, поделился с Людой. Но сие не беда: она девочка умная и попусту не болтает.
Но кто бы мог подумать, что свидетелем «побочного эффекта» с машиной окажется тот же Ганя? И что он немедленно посвятит меня в суть происшедшего. Это совпадение может вызвать у нас соответствующие ассоциации, натолкнуть на разумные выводы. Причём только нас двоих натолкнуть: ни милиция, ни товарищи из института не гуляли по улочке с двумя рядами дощатых домов, а стало быть, никак не связывают пропажу машин с существованием некоего соседнего мира. А мы связываем это несомненно. Значит, мы стали опасны. Значит, за нами нужно последить. И последнее «значит» – «тип в майке» оттуда…
– Ну-ка проверь телефон, – сказал я Гане.
Телефон молчал по-прежнему, и нам оставалось только одно. Во всяком случае, мне так казалось, что одно.
Я подошёл во дворе к доминошникам и спросил тихонько «типа в майке»:
– Можно вас на минуточку?
Он обернулся испуганно, но, увидев меня, а позади – Люду с Ганей, заулыбался:
– А-а, свидетели… Ну, чего?
Он подошёл к нам, смешно косолапя и переваливаясь – грузчик или матрос, где ему сотку за восемь секунд одолеть! – спросил (вот тоже: «подошёл и спросил»):
– Может, обсудить происшествие желаете? Так без полбанки трудненько будет…
– Обойдётесь, – строго сказала Люда, а вечно спешащий Ганька перебил её, бухнул:
– Вы зачем нам телефон испортили?
Даже я оторопел от Ганькиного заявления, а «тип» – так тот прямо глаза на лоб вытаращил:
– Какой телефон? Ты что, малый, в уме?
– Он шутит, – исправила положение Люда, – он у нас шутник, балагур. Вы не обращайте внимания.
– Почему не обращать, – заорал обиженный Ганя, – ещё как обращать! – Он рванулся к «типу», схватил его за майку: – Ты почему машину увёл, гад?
Я невольно оглянулся: не слышит ли кто? Но двор в эту жаркую обеденную пору был пуст, а трое оставшихся доминошников, собрав чёрные костяшки игры, уже шли по своим квартирам.
«Тип в майке» легко отодрал от себя Ганины руки, сказал высокомерно:
– Опомнитесь, юноша! Мне странно слушать ваши намёки… – И чёрт бы меня подрал, если он говорил не тем знакомым баритоном, который полчаса назад звучал в телефонной трубке.
А «тип» словно понял что-то, подмигнул мне хитро – мол, вспомнил, Володя, ну и молодец! – хлопнул в ладоши и… пропал. А потом появился вновь – уже у ворот на улицу, помахал нам и скрылся в воротах. И догонять его было бы так же бессмысленно, как бессмысленно оказалось Ганькино упрямое любопытство.
Но Ганя, видно, считал иначе. Он рванулся вперёд, протопал по высохшему газону, пугнул из-под куста дворовую бесхозную кошку и вдруг притормозил у ворот, оглянулся растерянно, потом махнул рукой и… тоже пропал.
Этого я перенести не мог, крикнул оторопевшей Люде:
– Стойте здесь!
Побежал к воротам в предвкушении чуда и не ошибся: чудо начиналось сразу от полутёмной, прохладной даже в тридцатиградусную жару арки ворот. За ней – как это было всегда! – не шумела Лесная улица, за ней стояла сонная и тугая тишина, да и сама арка напоминала скорее вход в подземный гараж: асфальт, полого уходящий вниз, непрозрачная темнота, чуть подсвеченная тусклым вольфрамом электрической лампочки, подвешенной к своду.
Я осторожно вошёл в этот «гараж», в темноту. Собственно, особой темноты не было: тоннель – а больше всего это сооружение походило на тоннель – освещался слабым желтоватым светом, как и у входа. Только у входа висела лампочка, а здесь свет шёл ниоткуда, что в моём представлении вполне соответствовало атрибутам чуда. Идти было легко, и я довольно быстро пробежал метров двести до первого поворота. Отсюда под прямым углом уходил в жёлтую темноту такой же тоннель. Возвращаться было глупо, да и Ганька явно ушёл дальше, и я свернул в новый коридор-тоннель. Он тоже тянулся не более двухсот метров и в конце так же под прямым углом заворачивал в сторону. Потом я жалел, что не осмотрел как следует стены и пол тоннеля, из чего они сделаны. Но тогда мне было не до осмотров: я торопился догнать Ганю. То есть это я так себя убеждал, а на самом деле мной владело то боязливое любопытство, которое иногда приводит к поразительным открытиям.
Поразительное открытие я сделал в конце третьего двухсотметрового отрезка. Коридор внезапно сузился и посветлел. Белый квадрат обрезал его по периметру. Я вошёл в квадрат и… натолкнулся на Ганю. Ганя стоял посреди незнакомой комнаты и смотрел в окно. Из окна виднелись последние этажи нашей кооперативной башни, и я понял, что, если подойти к окну, увидишь пустой двор, засохшие клумбы на жёлто-зелёном газоне, поодаль – коробочки гаражей. Короче, мы попали в одну из квартир соседнего дома, отделявшего наш двор от гомона Лесной улицы. Вот так: вошли в арку под этим домом, долго и нудно спускались куда-то вниз, а очутились в том же доме, но несколькими этажами выше.
«Как мы здесь очутились?» – я только хотел спросить, но не успел: Ганька приложил палец к губам, зашипел:
– Тс-с!
Где-то, видимо на кухне, пела женщина. То есть пением это назвать было трудно: женщина что-то готовила и вполголоса сама себе напевала.
– А сейчас замесим тесто… – натужно голосила она. Бухнуло что-то тяжёлое. – Ох, тяжёлая кастрюля, просто руки оборвались! – Потекла вода из крана, звонко разбиваясь об эмаль раковины. – Сейчас мы руки вымоем и полотенцем вытрем!
– Женщина перешла на плясовой ритм, и Ганька махнул мне: мол, идём, больше стоять нельзя.
На цыпочках мы вышли в переднюю. Женщина на кухне перестала петь. Мы замерли. В желудке у меня противно заныло, похолодело, лопнуло и оборвалось: я впервые чувствовал себя вором. Чувство оказалось малоприятным. Женщина помолчала секунду и снова запела:
– Видно, померещилось что-то от жары… – Подумала чуть-чуть, закончила в рифму: – Отдохнуть мне надо бы, видно, до поры. – Засмеялась, довольная.
Нас совсем не устраивал её предполагаемый отдых. Я толкнул Ганю в бок. Он дёрнулся, потянул за язычок замка. Мы снова замерли в страхе, но дверь не скрипнула, открылась бесшумно, и мы выскользнули на площадку, бросились бежать по лестнице, уже не осторожничая, громыхали подошвами по ступенькам. Внизу остановились, перевели дыхание. Я спросил:
– Какой был этаж?
– Десятый. – Ганя облизнул пересохшие губы. – Ну и дела…
Глубокомысленное замечание его как бы подвело черту под нашими приключениями: ворота вновь стали воротами и за ними всё так же шумела улица, громыхал трамвай номер пять и орали про футбол любители крепких напитков. Люда послушно стояла там, где я её оставил, ждала.
Доминошники снова заняли позицию за столиком под берёзой, но то были другие доминошники, и нашего «типа» среди них не оказалось.
– Чудо окончилось, – сказал я, – пошли подводить итоги.
Мы расселись по креслам в Ганиной комнате, выпили в молчании остывший кофе, закурили вкусные сигареты «Пэл мэл», которые Ганя взял из кабинета отца-композитора, и я рассказал Люде о тёмном трехсекционном тоннеле за аркой ворот.
– Что ты, физик, думаешь о нашем путешествии? – Я намеренно начал с путешествия, оставив истории с машинами на потом.
– Мы опять выскочили из нашего мира.
– Согласен. Куда выскочили?
Он пожал плечами:
– В очередной «мешок».
– Предположим. Но тебе не кажется, что «мешок» на этот раз искусственного происхождения?
– Кажется. Только зачем он нужен?
– Разумный вопрос. Давай-ка ответим на него, а потом подумаем о том, как тоннель связан с пропавшими машинами.
– Думаете, связан?
– Конечно.
Тут Люда подала голос:
– Меня не оставляет ощущение, что «тип в майке» пошутил с вами. Устроил вам прогулку по четвёртому измерению.
– Основания? – Я был строг с оппонентами.
– Очевидная бессмысленность путешествия!
– Тогда цель шутки?
– У шутки может не быть цели, на то она и шутка. Но, если хотите: чтобы вы, наконец, прекратили лезть в чужие дела.
Люда была невежлива, но справедлива. Мы, конечно, мешали кому-то и нам сунули «конфетку»: полакомьтесь, ребятки. Но «конфетка» эта казалась мне вынутой из той же коробки, что и случай с машинами. Логика такова: вы хотите узнать, как это делается? Пожалуйста, погуляйте по тоннелю. Вот так и машины пропадали, понятно?
– Не очень понятно… Как же всё-таки пропадали?
Я поделился сомнениями с ребятами. Люда в ответ только плечами пожала:
– Вас принцип интересует? Да разве в нём дело? Главное – цель опыта. А она-то мне неясна.
– А принцип ясен? – Тут даже Ганя не выдержал.
– Ясен. – Люда оставалась невозмутимой. – Например, треугольник Пенроузов.
Сумасшедший Ганя вскочил с кресла, обнял Люду, чмокнул в щёку, заорал радостно:
– Ну, Людка! Ну, молодец! Это же гениально просто, а я, дурак, не допёр…
Я тоже «не допёр» и тоже почувствовал себя дураком.
– Ладно, гении, сдаюсь. Объясните непосвящённому вашу абракадабру.
Видно, потому, что догадка пришла не к нему, а к Люде, Ганя не стал выламываться, по своему обыкновению, и объяснил:
– Это одна из так называемых «невозможных фигур». Представьте себе модель нашего тоннеля: два перпендикулярных бруска в одной плоскости. Третий брусок перпендикулярен второму и образует с ним другую плоскость, тоже перпендикулярную первой. Если посмотреть на эту фигуру в определённом ракурсе, то наш глаз соединит в одной точке два свободных бруска. Получится треугольник, вернее, проекция на плоскость треугольника, составленного из прямоугольных брусков.-Тут Ганя вооружился карандашом и нарисовал «невозможную фигуру». Вот эту, я сохранил рисунок.
Потом перевернул листок бумаги и начертил мне ещё одну картинку. Вот эту.
– А вот так она выглядит на самом деле. – Ганя полюбовался на рисунки. – Здорово, а?
– Здорово, – согласился я. – Очень впечатляет. Но какое отношение всё это имеет к нам?
Ганя хотел было ответить, но вмешалась Люда.
– Я считала, что вы соображаете быстрее, – презрительно сказала она, и я молча проглотил явное оскорбление: мне хотелось узнать, что они придумали. – Ваш тоннель – трёхмерная модель четырёхмерной фигуры, с помощью которой машины перемещались в пространстве.
Я, конечно, был глуповат, а она умна, образованна, пытлива, изобретательна и ещё миллион определений из толкового словаря. Я был глуповат и нахален. Я честно признался:
– Ничего не понял.
1 2 3 4 5 6 7 8