Только, выйдя из дома, мы шли к нему же. Что-то вроде ленты Мёбиуса, только посложнее. Может быть, какой-нибудь пространственный её вариант; я не математик, не знаю. На такой ленте, если ты помнишь, – тут уж и я не пожалел сарказма, – можно двигаться от одной точки по внешней стороне ленты, а вернуться к той же точке, но уже с другой стороны – с внутренней. Так сказать, к изнанке точки.
– У ленты Мёбиуса есть только одна сторона – в этом-то весь секрет. – Физик не преминул поправить зарвавшегося журналиста. – И потом, как бы мы тогда могли видеть одновременно два торцовых дома, если он всего один?
Тут уж я возмутился ненаблюдательности студента.
– Ты видел два дома? Лично я – нет. Из первого окна я заметил только дома по сторонам: четыре справа и четыре слева. А второй торцовый особнячок появился, лишь когда мы прошли пол-улицы. Не веришь – сбегай проверь.
Ганя не поленился: перелез через окно, исчез, а через несколько минут возник снова, запыхавшись, плюхнулся в кресло.
– Всё точно. Там есть место, где из поля зрения сразу пропадает половина улицы. Сделаешь шаг – и только лес и небо. Шагнёшь назад – и снова дома появляются. С другой стороны – то же самое. Как будто улица сначала в гору идёт, да ещё как круто, а потом – резко вниз.
– А на самом деле ни подъёмов, ни спусков, так?
– Ровней не придумаешь, – согласился Ганя. – Вы объясняйте дальше, у вас здорово получается. Например, почему из того окна посёлок виден, а из этого – лес?
Здесь в моей гипотезе было слабое место. Но раз уж у меня «здорово получается», главное – не молчать.
– Видимо, мы вышли с «лицевой» стороны дома, а пришли к «тыльной». Та же лента Мёбиуса, помнишь: «изнанка точки…»
– Так что ж, выходит, здесь и заблудиться нельзя?
– Выходит, нельзя, – вздохнул я.
– А если в лес пойти? – не сдавался Ганя, почему-то возжелавший непременно заблудиться в этом мире.
– Думаю, опять в посёлок выйдешь.
– Куда же мы попали?
Куда мы попали, я не знал. Пока не знал. Но зато как устроено это «куда», я мог растолковать.
– Это – мешок, Ганя. Мешок в пространстве. Пузырь на воздушном шарике. Пространство почему-то прорвалось, и мы попали в этот аппендикс. Как по нему ни броди, всё равно выйдешь назад, в мою квартиру, а значит, в наше пространство. Может быть, разрыв противоестествен и нам стоит поторопиться, а то зарастёт дырка, и останемся мы навеки в этом мешке-посёлке.
– Я пошутил, но мгновенно сообразил, что в шутке крылась немалая доля правды: разрыв мог «срастись». А мне ещё хотелось опознать хозяев мешка.
– Да погодите вы! Рано паниковать, – отмахнулся Ганя. Он уже загорелся и тоже начал фантазировать. – С мешком мне понятно: тут масса вариантов. Вот вы сказали: аппендикс. А вдруг таких мешков много? Они – как болезнь пространства, аппендиксы в организме Вселенной. И время от времени какой-то из них прорывается. Скажем, люди у нас пропадают, корабли, самолёты. Вон в «Технике-молодёжи» раздел есть: «Антология таинственных случаев». Ищут какого-нибудь «Чёрного принца», а он преспокойно в мешке болтается, а?
А я ещё упрекал его в рационализме и сухости!
– Не заносись, – успокоил я его. – В конце концов, кто из нас учёный? Давай-ка лучше поторопимся. Времени, может быть, действительно мало. Кто знает? А я хочу ещё по домам походить.
– Они же закрыты, – напомнил Ганя.
– Это же моя квартира. А в моей квартире есть и топор, и дрель, и ещё масса полезных слесарных инструментов.
Я принёс из кухни ящик с инструментами и вооружился топором и ломиком. Интеллигент Ганя взял стамеску и клещи. Уже привычно мы вылезли из окна в лес, очутились на улице (всё как в моей гипотезе!), дошли до ближайшего особнячка и разложили своё хозяйство на веранде. Начать решили с двери. Взломщик из меня неважный, и я охотно доверил работу Гане, привыкшему в институте ко всякому техническому рукомеслу. Ганя долго возился, елозил по полу, тыкался носом в щели и, наконец, сообщил:
– Дверь не открывается.
– Слабо? – спросил я.
– На «слабо» дураков ловят, – обиделся Ганя. – Это же камуфляж: можете проверить.
Ганя не ошибся: дверь и вправду оказалась камуфлированной. Как будто кто-то неизвестно зачем вырезал аккуратные желобки щели в ровной и толстой стене, навесил петли и ручки: вот вам и дверь – для чужого глаза. Взламывайте, пытайтесь, крушите стену!
Но ещё оставались ставни. Я подцепил одну из них ломиком, напрягся… Что-то хрустнуло в ней, и она легко распахнулась, закачалась на петлях, едва меня не задев.
– Учись, – сказал я Гане. – Здесь не через двери ходят; разве ты не заметил?
– Заметил, – согласился он. – Только куда ходят, не объясните?
Я было зарёкся не удивляться, но тут прямо оторопел. В чёрном стекле где-то далеко внизу – будто мы смотрели не в дом, а из дома, да ещё с высоты птичьего полёта – я увидел знакомый двор, двенадцатиэтажную башню с двумя подъездами, кирпичные коробочки гаражей, недостроенное здание поодаль. Видно было плохо: как будто дымка за ним повисла, – как будто в телевизоре с отрегулированной резкостью. Внезапно эта странная картинка закачалась, расплылась, а серая дымка медленно густела, превращаясь в уже привычный туман, который час назад вот так же плыл мимо окна моей квартиры настоящей, московской, а не этой – из пространственного мешка.
И вдруг что-то меня толкнуло: может быть, внутренний голос, как некогда писали в старых душещипательных романах. Я бросил ломик, крикнул Гане:
– Бежим! – и рванулся по пыльной улице к особнячку с открытым окном, за которым – я всё-таки надеялся на это! – была моя комната.
Мы успели. Перелезли через окно: я первый, Ганя за мной. Он только спросил сердито:
– Что за спешка?
Вместо ответа я указал на окно: смотри, мол, сам. А за окном качался серо-сизый туман, и снова, как и час назад, что-то в нём переливалось, искрилось, а потом туман загустел, застыл уже знакомой плотной «занавеской», и я торжествующе сказал Гане:
– Слушать старших надо, студент. Промедли мы ещё, пришлось бы вековать в мешке невесть сколько. Хороша перспектива?
– С чего вы взяли? – Ганя всё ещё злился: не сознавал миновавшей опасности, что ли?
– Видишь: разрыв зарастает. Мы бы сейчас его не прорвали.
Мы бы сейчас уже ничего «не прорвали» – нечего прорывать было. Я даже не заметил, как рассеялся туман-«занавеска» – всего за несколько секунд. За окном моросил тёплый солнечный дождь, и, конечно же, тётя Варя не ошибалась: дело шло к грибам. И пейзаж превратился в давно привычный, прочный, обжитой – тот, что мы успели напоследок увидеть в чёрном стекле камуфлированного дома.
Короче, мешка больше не было.
– Приехали с орехами, – глупо сказал Ганя.
Понятно: ему было жаль расставаться с чудесной и странной сказкой про пустой посёлок, тёмный лес и синее-синее небо. Со сказкой, которая началась и кончилась в моей комнате. И кто знает, повторится она ещё раз или останется всего лишь загадочным и радостным воспоминанием.
Повторится? Я усмехнулся нечаянной догадке: конечно, повторится, но не здесь и не с нами. И может быть, сказка будет другой – не про посёлок и лес, а, скажем, про море и остров. Или про поле и дорогу во ржи – кто знает!
А ведь кто-то наверняка знает. Кто-то попадал в такие мешки; мы не первые, не верю, что первые. Да и вдруг догадка Гани верна: про «Чёрный принц», про таинственные случаи? В конце концов, пропажа инструментов для моей жены так и останется таинственным случаем: ведь не стану же я, в самом деле, рассказывать ей о нашем путешествии. А стал бы – не поверит. Да и кто поверит? Наверное, только тот, кто сам побывал в такой переделке, кто видел пустой посёлок с фальшивыми особнячками.
А кстати, откуда они взялись, эти особнячки? Какой меценат построил их в пространственном аппендиксе, да и для чего весь этот камуфляж? Он создан человеческими руками – сомнений нет.
Только какого человечества – вот вопрос. Нашего? Сомневаюсь: мы бы знали о таком поистине сенсационном открытии. Шутка ли – новое свойство пространства! Да за сведения о них учёные головы прозаложат! А потом засекретят это открытие – тоже вариант. Но особая секретность предлагает особую бдительность, а два чудака с Лесной улицы беспрепятственно бродили по аппендиксу и не наткнулись даже на табличку с извечной надписью: «Вход запрещён».
Значит, человечество не наше.
Так чьё же?
В конце концов, параллельность и множественность соседствующих рядом миров отнюдь не предполагает идентичность их во времени. Да и вообще идентичности быть не может. В одном мире есть будущий физик Ганя, а в другом он – химик или музыкант, а в третьем его и вовсе нет, а у папы-композитора родилась дочь по имени Виола, сокращённо от «виолончель». Мир, который выстроил посёлок в мешке, далеко впереди нашего суетливого двадцатого века. Этот мир научился управлять пространством, научился использовать для себя даже его паразитарные образования вроде нашего мешка. Случайно попав в него, посёлок не выстроишь – незачем и некогда. Значит, мешок используется постоянно. Для чего?
Сегодняшнее утро я вполне мог считать весьма продуктивным: никогда меня не посещало столько добротных идей. Мешок использовался для связи с соседними мирами, ясно? Просто и на поверхности, даже копать не надо. Два дома – вход и выход, а остальные – для наводки в пространстве, переходник, тамбур, смотровая площадка. А значит, дождь-потоп, «занавеска» из белого тумана не случайны, как не случайно наше путешествие по запылённой смотровой площадке. То есть само наше путешествие, конечно, не запланировано хозяевами мешка. Оно, так сказать, стало бесплатным приложением к основной цели неведомых экспериментаторов. А цель эта – наш мир.
Я бросился к двери, оставив Ганю недоумевать (потом объясню!), сбежал по лестнице (благо первый этаж: дверь с улицы просматривается!), тронул за плечо тётю Варю, которая по-прежнему вязала, поглядывая из подъезда во двор:
– Вы давно здесь сидите?
Она оторвалась от будущего носка или варежки, спросила подозрительно:
– А что?
– Да ничего особенного, – успокоил я её. – Не видели, из нашей квартиры сейчас кто-нибудь выходил?
– Сначала вы с Ганькой туда-сюда шныряли, а минут пять назад ещё двое каких-то вышли. Один в плаще, а другой в куртке – это в жару-то! Друзья, что ли?
– Друзья, – кивнул я и пошёл домой.
Моя догадка оправдывалась: в наш мир явились гости. Один в плаще, а другой в куртке. Искать их бессмысленно и незачем: всё равно им придётся возвращаться и, вероятно, тем же путём. А значит, стоит их подождать.
Мы с Ганей так и решили. И дождались. Но это уже совсем другая история.

2. Дырка от бублика

Я писал серьёзную статью для серьёзного журнала о чрезвычайно серьёзной научной проблеме. Серьёзность моего положения заключалась ещё и в том, что писать мне совсем не хотелось: ртутный столбик в термометре намертво застрял у цифры «тридцать три», а серьёзная журналистика пока не позволяла заработать на домашний кондиционер воздуха. Вот почему я обрадовался, когда жена вернулась из похода по магазинам и сообщила абсолютно несерьёзную новость:
– А сегодня на Бутырском валу машина пропала…
– Угнали, что ли? – поинтересовался я.
– Да не угнали – пропала. Ехала себе по Ново-Лесной, а у поворота на Бутырку исчезла, как растаяла.
– Какой марки машина? – почему-то спросил я.
– Какая разница! – возмутилась жена. – Я серьёзно, а ты паясничаешь. Пойди посмотри сам, сейчас там как раз милиция колдует…
Это был хороший предлог для того, чтобы не работать. Я закрыл пишущую машинку и не спеша пошёл к месту происшествия, внутренне убеждённый в том, что жена наверняка чего-нибудь напутала. А собственно, как же иначе? Растаявшая в воздухе машина – это мистика. А милиция мистикой не занимается. Её стихия – реальные действия, подробно описанные в Уголовном кодексе.
На углу Ново-Лесной улицы и Бутырского вала толпились любознательные. Движение было перекрыто. Я протолкался вперёд и увидел двух милиционеров, один из которых неторопливо сворачивал жёлтую ленту рулетки, а второй что-то сосредоточенно писал в блокноте. Ещё двое в штатском стояли около белой «Волги» и переговаривались вполголоса. Я прислушался и поймал обрывки фраз:
– …а может, не было машины?
– Свидетели не врут… след торможения…
– …позвонить в институт… Опять эта мистика…
Я был неправ: милиция иногда занималась и «мистикой», судя по невольно подслушанному слову. Расспросив соседей, я выяснил, что час назад здесь действительно исчез автомобиль марки «Москвич-407» с номерным знаком «ЮАИ 42–88», цвет голубой. Исчез он как раз в том самом месте, где кончался чётко отпечатанный на асфальте след протекторов: видимо, водитель почему-то резко затормозил, хотя до поворота на Бутырку оставалось ещё метров десять – пятнадцать.
Свидетели происшествия, возбуждённые общим вниманием, охотно делились впечатлениями. Свидетелей было четверо: старушка с авоськой, небритый мужчина в синей майке, хорошенькая девица лет двадцати и мой сосед по лестничной площадке студент-физик Ганя. Последнее, впрочем, меня не удивило: Ганя обладал феноменальной способностью попадать в самые фантастические ситуации. Нормальный человек, вроде меня, страдал бы от этой невольной «способности», а Ганька искренне получал удовольствие, суетился, что-то придумывал – словом, вёл себя, как классическая рыба в классической воде.
«Моя милиция» села в «Волгу» и уехала. Потерявший зрелище любознательный народ постепенно и неохотно расходился. Ганя заметил меня и радостно заорал:
– Видали?
– Не видал, – сознался я. – А что?
Он подбежал ко мне, а хорошенькая девица-свидетельница почему-то последовала за ним и встала поодаль, выжидающе глядя на нас.
– Это Люда, – небрежно сказал Ганя и, сочтя объяснение исчерпывающим, затараторил: – Мы с ней шли ко мне, остановились хлебнуть квасу, а бочка заперта, тётка ушла куда-то, интересно, на что начальство смотрит, а «Москвич» прёт за сотню, я ещё издалека заметил, думал, псих какой-то, и вдруг – на тормоза изо всех сил, я обернулся, а он исчез!
1 2 3 4 5 6 7 8