Коммандер Молдин найдет сегодня подводную лодку. Он - и никто иной! Дьявол всем в пасть!
Как ни обидно, но, если быть честным, первым лодку заметил не он, а этот парень, сидящий у него за спиной.
- Командир, слева сорок - работа прожектора! - доложил Рольф. В стороне от лунной ряби ночную темень пронзал короткий лучик, быстро пробегал по воде, гас и вспыхивал снова. Молдин выключил бортовые огни, развернулся и пошел в пике на прожектор. На высоте двухсот метров он нажал кнопку «ночного солнца»: сто двадцать миллионов свечей вспыхнуло под правым крылом «Викинга», и в мощном конусе света промелькнула черная рыбина подводной лодки. Глаз успел выхватить скошенную вперед рубку, длинный хвост угря и змеиноголовый нос.
«Русская. Типа «Фокстрот»!» - ещё не веря счастливому видению, определил Молдин.
- «Фокстрот»! - радостно подтвердил Рольф.
Красноватая луна висела над крылом, словно шаровая молния.
Подводная лодка вела себя странно: она не ныряла в глубину, как это велит ей инстинкт самосохранения, она продолжала светить прожектором и позволила «Викингу» ещё раз спикировать.
Впрочем, Молдина не занимало ни поведение, ни судьба русского «Менуэта». Он сообщил на «Колумб» координаты лодки, и это было самое главное. В цифрах широты и долготы брезжило заветное имя - Эмилен…
Теперь пусть работают плэйбои из дозорного звена. Пусть принимают контакт и передают эсминцам первого эшелона. А там хваткие ребята. Будут молотить гидролокаторами, пока утопленнички не всплывут…
Молдин сбросил буй-маркер, который загорелся на чёрной воде малиновым пламенем, выпустил серию буёв-слухачей, записал их сигналы на бортовой магнитофон и лег на обратный курс.

14.
Очнулся Марфин под двумя одеялами, шинелью и меховой канадкой на нижней, боцманской, коечке. В старшинской стоял непривычный гул общего разговора.
- Ну, Константин! - заулыбался Ых, дорогой Степан Трофимыч. - Пеки штурманам пирог. Четко сработали. В точку погружения как по ниточке вышли.
- Стратилатову пеки! - вметался акустик Голицын. -
- Это он первый хватился.
- Доктору! - слабо запротестовал Стратилатов. - Пол-канистры «шила» на тебя извел.
- Командиру пирог, - рассудил боцман- Он режим скрытности нарушил. Теперь все шишки на его голову посыплются. Из-за тебя, такой-сякой, немазаный, сухой…
В первую минуту Абатуров не поверил докладу: оставить человека на поверхности! Такое могло быть только в анекдоте, но уж никак не наяву.
- Проверить все трюмы, ямы, выгородки! Может, уснул где-нибудь…
И, не дожидаясь ничьих сообщений, приказал всплывать…
Абатуров с детства помнил дедовскую пословицу: «Пришла беда - отворяй ворота». От радиограммы о начале «противолодочной недели» НАТО повеяло бедой, но все же это была не беда, а лишь вызов помериться силами. Даже самая грубая прикидка убеждала, что подводная лодка успеет выйти из зоны поиска. Ледяное дыхание беды Абатуров ощутил после доклада механика. Соляр неизвестного качества коксовал форсунки. Это было страшно - остаться без хода на пути противолодочной армады. Разумеется, никто бы их не тронул в нейтральных водах, но уж напотешились бы над беспомощной лодкой вдоволь - фотографировали бы в хвост и в гриву, снимали бы на кинопленку, забросали бы семафорами с издевательскими предложениями…
Пока не пришёл в каюту механик, Абатуров пережил мучительнейший час в жизни. «Сам виноват, сам виноват!»- стучало в висках. Наверное, прав был Мартопляс, не стоило принимать топливо без паспорта. Но правота механика, и Абатуров это чувствовал, была бескрылой, трусливой… Она исключала выбор, а выбор был: или пан, или пропал! Абатуров не боялся равновероятного расклада, он умел рисковать, зная, что риск - стихия военной службы, веря в свою счастливую звёзду. И это знание, и эта вера выручали его не раз… Даже когда доктор осложнил и без того аховую ситуацию докладом о необходимости срочной операции. Абатуров и тут не пал духом, хотя очень хотелось запереться в каюте, обхватить голову руками и забыть про все.
Потом он стыдился признаться себе в малодушном желании, ибо звезда удачи сияла как прежде. Механик переделал фильтры, а доктор успешно прооперировал мидчели-ста. Правда, время было потеряно, но у него оставалось немало шансов выйти из полосы поиска незамеченным. Игру с «Золотой сетью» теперь надо было вести на равных, только и всего. В конце концов, интересно проверить возможности механизмов, аппаратуры, экипажа в реальном поединке…
Ночью метристы дважды засекали локаторы патрульных самолётов, брали их на предельной дальности, и дважды лодка благополучно скрывалась в толще моря, пока на мостик не выбрался этот недотепистый кок.
Судьба, случай, фортуна, стихия - все эти понятия сливались для Абатурова в единое: Море. Море было разумно, могуче и жестоко. Однако с этим коварным божеством можно было потягаться, поспорить, побороться.
Абатуров верил, что он и его корабль, живущий в недрах этого таинственного существа, находятся в неком негласном сговоре с Морем. В тот момент, когда луч корабельного прожектора нащупал в волнах голову Марфина, а прожектор «Викинга» осветил лодку, Абатуров вывел для себя, что Море решило сыграть с ним баш на баш: за жизнь мичмана - потеря скрытности.
Как только окоченевшего кока спустили в боевую рубку, Абатуров велел доставить на мостик автомат и сам расстрелял пылающий буй-маркер. Малиновое пламя зашипело, погасло… Лодка тут же ушла на глубину. Едва затих в цистернах рев воды, как все услышали сквозь сталь прочного корпуса предательский писк «квакеров», радиогидроакустических буёв. Серебристые поплавки, сброшенные «Викингом», выставив из воды усы антенн, выстреливали в эфир один и тот же сигнал: «Здесь лодка!», «Здесь лодка!», «Здесь лодка!». И на тревожный этот зов уже летели самолёты дальнего дозора, уже поворачивали эсминцы первого пояса, вызванные по радио счастливчиком Киви. Разнотональные писки «квакеров» напоминали Абатурову первые такты грустной песни: «В кавалергардах век недолог…» Позавчера в кают-компании крутили новый фильм, и теперь во всех отсеках мурлыкали, насвистывали, напевали: «Не обещайте деве юной любови вечной на земле…»
«Квакеры» не унимались. Никакой другой звук не сообщит уху подводника столько щемящей тревоги, сколько это вкрадчивое попискивание, пронзающее толщу воды и сталь корпуса. Странно или нет, Абатуров прислушивался к ним почти с радостью. После многих месяцев одиночного плавания, сплетенных из нудного жужжания приборов, забортной тишины да сыромятной тоски отсечных будней, море наконец-то обещало живое дело, погоню отнюдь не условную, поединок вовсе не учебный.
«В кавалергардах век недолог…» - пророчили сигналы буёв-шпионов. И душа Абатурова наполнялась дерзостным ликованием: «Это мы ещё посмотрим, долог или нет!»
Пищали не «квакеры», гремели охотничьи рога, и будоражащие их клики гнали прочь сонную одурь малоподвижной жизни.
И ещё окрыляла небывалая командирская свобода: за спиной не стояли осторожные советчики, здесь не было рамок полигонных границ и теснот рекомендованных фарватеров. Все решал он, капитан 3 ранга Абатуров - куда уклониться, каким курсом, на какой глубине, с какой скоростью. То была упоительная свобода пилота, бросающего свою машину по наитию опыта, отваги и страсти.
От барьера из буёв, выставленных «Викингом», Абатуров ушёл довольно быстро. Но уходить надо было в самое невероятное для погони место.
Карта, мудрая, немая пифия, подсказывала одно: безопаснее всего там, где опаснее всего. Красная сыпь «поднятых» штурманом банок покрывала южную часть района. Ещё вчера, перейдя на новый лист путевой карты, лейтенант Васильчиков обвел и растушевал красным карандашом мелководные поднятия дна. Среди них не было рифов; вершины подводных гор не доходили до поверхности метров на десять. Над ними без особой опаски могли пройти и фрегаты, и эсминцы, но подводники всегда предпочитают держаться от таких мест в стороне. Ошибись в счислении на пару миль, не ровен час, напорешься на подводную скалу, не обозначенную к тому же на карте. Уйти туда, к черту на рога?!
Абатуров поймал взгляд Симбирцева и прочел то, о чем только что подумал. В низенькой бочкобокой штурманской рубке над походной картой сам собой собрался «малый военный совет». Лейтенант Васильчиков вжимался в закуток между автопрокладчиком и радиоприемником, уступая место командиру, Башилову и крутому плечу старпома.
Карта… В минуты тревог и сомнений она притягивает к себе, как костёр в ночи. Возле неё собираются без приглашения…
- Товарищ командир! - Васильчиков вырвал листок из блокнота. - Вот последний расчет нашего места.
Это был подарок судьбы! Увалень-штурман, пока искали Костю Марфина, успел поймать в секстант звёзды. И какие - самые надежные, любимые Абатуровым - Полярную и Бегу! Теперь световой крестик автопрокладчика обозначал точнейшие, получасовой давности, координаты лодки; с такой привязкой можно было рискнуть войти в желоба и каньоны подводного хребта. Неровности дна, банки, расщелины разбрасывали посылки гидролокаторов, рассеивала их, путали, дробили. Кто-кто, а Абатуров, старый акустик, звал об этом не понаслышке.
- Ну что, Вячеславич, укроемся в шхерах? - спросил Абатуров, почти не сомневаясь, что старпом, рисковый парень, мысленно давно молит его об этом. Симбирцев просиял.

15.
…Светало. Жёлто-красная радуга плотно охватывала землю по восточному горизонту. Молдин много раз наблюдал с высоты, как рождается утро. Сначала над скруглением планетного тара брезжит голубоватая дуга. Дуга желтеет, а затем начинает играть цветами побежалости, точно стальная лента на огне.
Море застыло под крыльями, заблестело, словно синее битое стекло. Два фрегата тянули за собой рваные белые борозды. Они неслись туда, где уже кружили над погасшим маркером шилохвостые «Викинги». А может, шли на подмогу дозорным эсминцам, которые уже запустили свои электронные пальцы «рыбке» в жабры. Молдин покачал кораблям крыльями: «Спешите, ребята, спешите!»
«Колумб» запрашивал удаление.
«Колумб» разрешал посадку.
Отдав приказание на руль, Абатуров перебрался из штурманской рубки в рубку акустиков. Голицын привычно потеснился, уступив место за экраном и штурвальчик шумопеленгатора. Абатуров сам поворачивал сферическое антенное «ухо», наводя его на источник любого подозрительного шума. В тесном винтовом креслице он чувствовал себя так же уверенно, как в казачьем седле его дед, донской сотник.
Абатуров пригнулся к пульту станции, словно к шее коня. Он уводил своих людей от погони.
«Квакеры» давно стихли, но они сделали свое шпионское дело: навели на след лодки эсминцы первого пояса.
Первым услышал «американца» Голицын. Он перехватил абатуровскую руку на штурвальчике пеленгатора:
- Задержитесь, товарищ командир!
Абатуров вслушался и в гулких вздохах глубины разобрал едва различимые посылки гидролокатора.
«Ти-ннь… ти-нннь… ти-нннь…» Будто кто-то пощелкивал ногтем по краю хрустального бокала. Потом и по другому пеленгу возникли такие же нежно-певучие замирающие стоны: «ти-нннь… ти-нннь… ти-нннь…»
Ищут. Безобидно-печальные ловчие звуки завораживали, точно пение сладкогласных сирен. Абатуров передернул плечами, стряхнул гипноз, источаемый коварными манками,
- Штурман, - нажал он кнопку микрофона, - по пеленгам… работают гидролокаторы эсминцев. Дистанция…кабельтовых.
- Есть! - бодро откликнулся Васильчиков, герой дня.
Посылки нарастали, приближались. Они вонзались в барабанные перепонки, словно иглы измерителя в карту… Хотелось втянуть голову как от свиста пуль.
«Ти-нннь… ти-нннь… ти-нннь…»
Нащупывают. Так ночной самолёт ловят в клещи прожекторов.
Куда уклониться? Подвсплыть или уйти на предельную глубину? Замереть или рвануть самым полным ходом?
«Ти-нннь… ти-нннь… ти-нннь…»
- Товарищ командир, цель номер два - пеленг не меняется! На нас прет.
- Слышу… Боцман, ныряй на глубину… десять метров!… Объявляю режим «тишина». Свободным от вахт лечь в койки!
Неужели взяли?…
Море, мудрое великое могучее Море, ты не выдашь дочь своих глубин! Укрой же её плотным соленым слоем, как плащом, поглоти, рассей лучи чужих вибраторов! Ты чудотворно, Море, твои игры со звуком непредсказуемы, тайны живых твоих недр неподсудны электронному мозгу.
Не возвращай им эхо, Море! «Ти-нннь… ти-нннь… ти-нннь…»
Ну вот и настал наш час! Дуэль антенн. Пока антенн… Я перебираюсь в центральный пост.
В тусклом свете боевого освещёния поблескивают стекла приборов, шлифованная сталь механизмов, тлеют сигнальные лампочки. Жарко. В многослойных наростах кабельных трасс, трубопроводов, агрегатных коробок затерялись люди. Мокрая спина боцмана сутулится над шкалами дифферентометров. Мартопляс вперил невидящий от усталости взгляд в стрелку глубиномера; на голых его ногах, открытых шортами, темные следы от ударов об острое и горячее машинное железо. Трюмный мичман Ых, не снимая рук с вентилей воздуха высокого давления, привалился к ограждению перископной шахты.
Гоша Симбирцев в голубой майке и таких же небесных трусах загромоздил собой половину штурманской рубки. Лейтенант Васильчиков - тоже не тростиночка! - ютится на краешке прокладочного стола. Почти соприкасаясь лбами, они вглядываются в серую от графитовой пыли карту. Карандашные линии изображают надводную обстановку: поисковые галсы кораблей охранения… Не очень-то Симбирцев верил штурманской графике. И дело даже не в том, что Васильчиков молод. Все эти линии прочерчены по докладам акустика - по слуху… А как там на самом деле? Что там - на поверхности?
Хорошо летчикам. У них легкое мировосприятие - сверху вниз. Мир под ними. Над подводниками мир нависает всей своей мощью, всеми своими дамокловыми мечами - килями противолодочных кораблей, океанской толщью… Давит. Все время поглядываешь вверх, словно и впрямь чего-то увидишь…
«Ти-нннь… ти-нннь… ти-нннь…»
Будто натянули нервы на арфу и щиплют… Могу поручиться, из памяти Симбирцева ушло сейчас все, что не связано с выходом из зоны поиска.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52