Повинуясь полету мертвого шара, всколыхнулась и пошла вверх планктонная кисея жизни, а за ней ринулись из глубин стаи мальков, рыбешек, рыб, рыбин, косяки кальмаров и прочей живности.
Голицын услышал, как волшебный звуковой канал «поплыл», планктонная завеса заволокла его, словно марево ясную даль. Зато появились новые звуки - тусклое гудение, будто луна и в самом деле тянула за собой шумовой шлейф…
Абатуров снял головные телефоны и растер затекшие уши. Вахта кончалась. В коридорчике отсека сновал народ: новая смена готовилась на вахту. Голицын почувствовал на себе взгляд. Скосил глаза и увидел Белохатко. Всего лишь секунду разглядывал боцман Голицына и Абатурова, но Дмитрий понял: боцман ревнует командира.
Из всех лодочных мичманов наиболее близки к командиру корабля двое: боцман и старшина команды гидроакустиков. Если боцман на рулях глубины - это мозжечок субмарины, направляющий её подводный полет, то гидроакустик - её слух и зрение, слитые воедино. При обычном подводном плавании на первом плане - боцман, кормчий глубины; при выходе в торпедную атаку-акустик, главный наводчик на цель. Голицын всерьез задумался об этом первенстве, когда прочитал в глазах Белохатко неприязнь, смешанную с почти детской обидой: командир-де не сидит с ним в центральном посту, не величает Андреем Ивановичем, не ведет между делом разговоры «за жизнь», а просиживает в клетушке с «глухарями» лучшие вахты и вообще возится с этим беломанжетником, как с дитем, как с писаной торбой…
В мичманской кают-компании, в этой боцманской вотчине, день ото дня сгущались для Голицына неуют и холодок. В конце концов он решил столоваться в первом отсеке на одном баке с матросами-гидроакустиками.
Какими бы ровными и дружественными ни были у тебя отношения с подчиненными, они никогда не станут приятельскими, Я уже не раз убеждался - нельзя панибратствовать ни с кем, кто хоть как-то зависит от тебя по службе. Тем более не станешь фамильярничать с теми, кому подвластен сам. Вот и выходило, что Симбирцев был единственным человеком на лодке, с которым я мог быть на короткой ноге, говорить ему «ты» и жаловаться на жизнь.
И только теперь, лишившись его, я понял, как же он мне нужен…
К вечеру Абатуров приказал всплыть под перископ. Оглядел горизонт - никого. Акустик тоже подтверждает - горизонт чист.
Море спокойно.
- По местам стоять, под РДП становиться!…
РДП - работа дизеля под водой. Будем заряжать аккумуляторные батареи, не всплывая. Из обтекателя рубки выдвигается широкая труба воздухозаборника с навершием в виде рыцарского шлема. Она вспарывает штилевую гладь моря, открываются захлопки, и дизели жадно всасывают в свои цилиндры драгоценный морской озон. Кроме шахты РДП над водой торчат сейчас выдвижные антенны и оба перископа - зенитный и командирский. Все офицеры, включая доктора, посменно наблюдают в перископ за морем и небом. На акустиков надежда плохая - грохот дизелей мешает им слушать. Зато нас обнаружить нетрудно - за колоннадой выдвижных мачт тянется предательский белый бурун, шлифованная сталь отбрасывает зайчики. Появись патрульный самолёт - в низких лучах закатного солнца наш след будет виден долго-долго, даже если мы уйдем на глубину. Тут все решает, кто кого обнаружит первым.
Мы с Симбирцевым расписаны в одну смену. Он вжимает глаз в окуляр командирского перископа, я - в окуляр зенитного. Симбирцев следит за носовым сектором, я - за кормовым. Морской окоем мы поделили пополам - ему полукруг и мне полукруг. Тычемся в границы румбов, точь-в-точь как упирались за столом локтями, зло и молча.
В моем секторе - солнце и слепящая дорожка. Всякий раз, когда зрительный круг приближается к светилу, приходится зажмуриваться - лучи усилены мощными линзами.
Ходим вокруг перископных колодцев и час, и другой. Я нечаянно залезаю в сектор Симбирцева, вижу плосколицую головку, венчающую его перископ. Гоша тоже видит меня, точнее, мое овальное стеклянное око. Стоим рядом в боевой рубке, а взгляды наши престранным образом встретились в подсолнечном мире, над водой. Поворотная призма командирского перископа резко опускается и поднимается - будто подмигивает. Ну конечно, подмигивает! Я тоже «мигаю» в ответ.
- Ну что, Сергеич? Постоял у перископа - глаз горит, как у циклопа?
- Горит, - соглашаюсь я.
Разворачиваю перископ в сторону носа. Синюю гладь взрезают три чёрных плавника. Три круто выгнутые спины, блеснув на солнце, плавно скрываются в воде. Дельфины! Резвится целая стая. Подошли бы поближе! Или их пугают наши подводные выхлопы? «Чафф-чафф-чафф!» Торопливый дых натужного паровоза.
Разворачиваюсь в свой сектор. Алый диск солнца вот-вот коснется горизонта. Дорожка уже не слепит, море выстлано красными бликами. С хрустким шорохом вращаются перископные трубы. Подлодка идет, полагаясь только на наши - мои и Гошины - глаза. Не прозевать бы самолёт. Все время чудятся чёрные точки, возникающие в плотной небесной синеве. Это от напряжения. Иногда для подстраховки меняемся секторами.
Ходим вокруг перископных колодцев, как кони, вращающие ворот. В тесноте рубки то и дело ощущаю широкую симбирцевскую спину. Сразу чувствуешь себя увереннее.
Я регулярно наведываюсь в трюм мидчелистов, где живет теперь Жамбалов. Дамба косится на мои офицерские нашивки, и я прихожу в обычной комбинезонной куртке без знаков различия. Но это помогает мало. Жамбалов соглашается со всеми моими аргументами против переселения душ, безразлично кивает круглой стриженой головой. Азиатский человек.
Лишь однажды Жамбалов оживился и в его глазах вспыхнул интерес, когда я принес ему номер «Науки и религии» с фотографией во весь разворот. На снимке застыл в горестном оцепенении буддийский старец. Он сидел в зале бангкокского пресс-центра в окружении фотостендов, где были запечатлены жертвы головорезов Пол Пота. Тела монахов, прикрытые оранжевыми мантиями, были уложены в ряды, и ряды эти, словно оранжевые лучи, разбегались от старика во все стороны. Полпотовцы вырезали монастырь поголовно, уцелел только этот старик.
Я оставил журнал Дамбе и выбрался из трюма.
За вечерним чаем, ковыряя вилкой омлет из яичного порошка, лейтенант Васильчиков заметил, что район, в который мы забрались, делит дурную славу Бермудского треугольника. Суеверный и падкий до всяких таинственных историй, механик подхватил тему, и Абатуров, против обыкновения, не только не высмеял их обоих, но и предупредил всех офицеров, а затем по трансляции и весь экипаж о том, что лодка входит в зону сильных вихревых течений, и потому на боевых постах необходимо удвоить бдительность. Вскоре и в самом деле стало происходить необычное. Лодку затрясло, будто она съехала на булыгу. Стрелки отсечных глубиномеров, всегда тихие и плавные, вдруг задергались, запрыгали. На пост горизонтальных рулей вне смены был вызван боцман, но и в его опытных руках субмарина с трудом держала глубину: то проваливалась метров на десять, то выскакивала под перископ, то дифферентовалась на корму, то стремительно клонилась на нос. Сквозь сталь прочного корпуса невооруженным ухом было слышно, как клокотала за бортами вода, булькала, журчала, будто лодка попала в кипящий котел. Время от времени снаружи что-то било по надстройкам, и стонущие звуки этих непонятных ударов разносились по притихшим отсекам.
Как ни менял Голицын диапазон частот - в наушниках стоял сплошной рев подводного шторма. Потом вдруг развертка помигала-помигала и начисто исчезла с экрана индикатора. Из центрального поста перебрался к ним Абатуров и возглавил консилиум. Сошлись в одном - неисправность надо искать за бортом, в акустических антеннах.
Дождались темноты. Всплыли.
- Ну что, земляк?! - сжал Голицыну плечо командир. - Надевай «турецкие шаровары» - и вперед с песней! А Андрей Иваныч тебя подстрахует. Надстройка - его хозяйство.
«Турецкие шаровары» - комбинезоны химкомплекта - Голицын и Белохатко натягивали в боевой рубке. Качка наваливала их друг на друга, на стволы перископов, но Дмитрий все же изловчился и, перед тем как всунуть руки в прорезиненные рукава, демонстративно поправил манжеты. Боцман криво усмехнулся.
Они выбрались на мостик и запьянели от солоноватого озона. Полная луна выплыла из океана в частоколе беззвучных молний.
Как ни странно, но подводная свистопляска давала о себе знать на поверхности лишь короткой хаотичной волной. Острые всплески не помешали мичманам перебежать по мокрой палубе к носу. Боцман быстро отдраил лаз в акустическую выгородку, и Голицын опустился туда, где совсем недавно нежился в ночной «купальне». Теперь здесь звучно хлюпала и плескалась холодная чернь. Шальная волна накрыла нос, и в выгородку обрушилась дюжина водопадов, толстые струи хлестнули по обтянутой резиной спине. Дмитрий взял у Белохатко фонарь и полез, цепляясь за сплетения бимсов, вниз, поближе к антенной решетке. Для этого пришлось окунуться по грудь; стылая вода плотно обжала живот и ноги. Она была очень неспокойна, эта вода, и все норовила подняться, затопить выгородку до самого верха. Вот она предательски отступила, обхватив ноги всего лишь по колени, и вдруг резким прыжком метнулась вверх, поглотила с головой, обожгла едким рассолом рот, глаза, свежевыбритые щеки… И сразу подумалось, как в войну вот так же кто-то забирался в цистерны, в забортные выгородки, зная, что в случае тревоги уйдет под воду в железном саване…
- Ну как там? - крикнул Белохатко сверху, с сухого насеста.
- Антенна вроде в порядке… Посмотрю кабельный ввод.
Голицын поднялся к боцману и посветил аккумуляторным фонарем под палубу носовой надстройки. Толстый пук кабелей, прикрытый коробчатым кожухом, уходил в теснину меж легким корпусом и стальной крышей отсека. В полуметре от сальников кусок кожуха, сломанный штормом, пилой ерзал по оголившимся жилам верхнего кабеля. Голицын даже обрадовался, что причина неполадок открылась так легко и просто. Надо было лишь добраться до перелома и оторвать край кожуха.
Обдирая комбинезон о железо, Дмитрий протиснулся в подпалубную щель. Чтобы отогнуть обломок, пришлось приподнять извив трубопровода и подпереть его гаечным ключом. Просунув руки между трубой и обломком, Голицын соединил порванные жилы почти на ощупь, потому что фонарь съехал от качки в сторону и луч вперился в баллоны ВВД. И в ту минуту, когда Дмитрий попытался поправить свет, ключ-подпорка вылетел со звоном, и трубопровод, словно капканная защелка, придавил обе руки. Запонка на левом запястье пребольно впилась в кожу, а правую кисть прижало так, что пальцы бессильно скрючились.
- О, ч-черт! - взвыл Голицын и попробовал вырваться. Но западня держала крепко. А тут ещё нос лодки вдруг резко просел, и в следующий миг в подпалубную «шхеру» ворвалась вода, затопила, сдавила так, что заныло в ушах, как при глубоком нырке. Дмитрий не успел набрать воздуха и, теперь с ужасом чувствуя, что вот-вот разожмет зубы и втянет удушающую воду, рванулся назад, не жалея рук, но так и остался распластанным на железе. Нос лодки зарылся, должно быть, в высокую волну и томительно, не спеша вынырнул наконец.
- Жив?… - Голицын едва расслышал сквозь залитые уши голос боцмана. - Чего затих?!
- Порядок… Нормально… - отплевывался Дмитрий, все ещё надеясь обойтись без помощи Белохатко.
- Мать честная! - охнул боцман, выглянув из лаза. - Транспорт идет… на пересечку курса!
Острым глазом сигнальщика он выловил среди тёмных взгорбин неспокойного моря зелено-красные искринки ходовых огней. Не вчерашние ли то фрегаты? Едва боцман крикнул, а Голицын услышал, как мысли у них, точно спаренные шутихи, понеслись по одному и тому же кругу: засекут, погонят, вызовут патрульные самолёты… Оба представили себе лицо Абатурова, искаженное тоскливым отчаянием. Прокопались…
- Шевелись живее! - застонал Белохатко.
Голицын яростно рванулся. От тщетного и резкого усилия свело судорогой локти.
- Не могу я, Андрей Иваныч! - прохрипел Дмитрий, даже не удивившись, что впервые в жизни назвал боцмана по имени-отчеству. - Руки зажало…
Белохатко сунулся было под настил, но самое просторное место уже занимало голицынское тело. Рядом оставался промежуток, в который бы не влезла и кошка. Боцман рванул с плеч резиновую рубаху, сбросил китель, аварийный свитер… Он сгреб с привода жирную мазь и, выдохнув почти весь воздух, втиснул щуплое тело под стальные листы. Как он там г прополз к трубопроводу, одному богу известно. Нащупав голицынские руки, смазал их остатками тавота.
- Кости-то целы?
- Кажется…
- Тогда - рви!!!
И обожгло, ошпарило, будто руки выскочили не из-под трубы, а из костра…
Они переодевались в своей кают-компании. Голицын, потряхивая ободранными кистями, отстегнул и бросил в кандейку манжеты, красные от крови и бурые от тавота.
- Лодка чистеньких не любит, - беззлобно усмехнулся боцман.
- Жаль, нет второй пары! - не то поморщился, не то улыбнулся Голицын.

Глава третья
1.
В разгар походного лета штурман распял на прокладочном столе карту Средиземного моря - моря посредине земли. На здешних берегах родились все главные боги человечества - Ра, Осирис, Зевс, Христос, Яхве, Магомет… Здесь родились люди, начертавшие имена своих богов и героев на звёздном небе, папирусе, пергаменте. Они сочиняли мифы, не подозревая, что сегодняшняя явь во многом превзойдет фантазию древних. На острове Крит обитало под землей кровожадное чудовище Минотавр. Сегодня под складами острова Таволара обитают в подземных укрытиях атомные минотавры - американские атомарины.
Средиземное море - хоровод континентов: Европа, Африка, Азия сцепили полуострова, как руки вокруг лазурной чаши. С некоторых пор эта чаша стала сродни той, что испил Сократ. Только вместо цикуты - уран лодочных реакторов американских, английских, французских…
У меня в каюте лежит папка с газетными материалами для политзанятий. Там же хранится и карта, вырезанная из «Лайфа». На ней помечены радиусы досягаемости баллистических ракет, которые нацелены на нашу страну с акватории Средиземного моря.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52