— Значит, вы его продадите, могу ли я его купить?
— Что ты собираешься построить из камней, многие из которых пролежали со времен завоевания Англии? — спросил Жозеф.
Но Ванье покачал головой.
— Их все равно нельзя купить, потому что они предназначены для другого.
— Если не секрет, для чего?
Подрядчик ответил не сразу. Он немного подумал, потом пожал своими тяжелыми плечами. — Поскольку меня на сей счет ни о чем не предупреждали, то мне нет причин от вас скрывать, хотя это и довольно странно: камни привезут сюда, чтобы использовать их в качестве балласта для огромных конусов, на которые будет опираться дамба…
Наступило молчание, так как Тремэн просто остолбенел, и ему потребовалось несколько секунд для того, чтобы осмыслить новость.
— Вы хотите сказать, что госпожа д'Уазкур сносит замок своих предков, чтобы утопить его в море? — Не знаю, она или нет. Я имел дело лишь с нотариусом. Признаться, такое не часто случается: в здании есть старые камины, древние скульптуры, которые заслуживают того, чтобы их сохранить…
Антрепренер покачал головой с видом человека, который сожалеет о том, что вынужден делать, но не собирается спорить.
— Очень жаль! Но на меня не рассчитывайте, ничем воспользоваться не удастся: дерево сожгут, камень потопят. Все должно исчезнуть, даже служебные постройки… Кроме одного…
— Чего?
— Старой часовни, где покоятся прежние графы де Нервиль и, конечно же, последняя графиня.
— Часовня? Я ее не заметил, когда ездил в Нервиль.
— Потому что она в стороне, почти на краю парка. Как вам объяснить?.. Вы знаете, где находится дом Периго, тот, что еще давно был отдан управляющему замка и который у него забрал граф Рауль, когда его последнего сына сослали на галеры?
— Я слышал о нем, но никогда там не бывал. Все равно, ваши объяснения мне не пригодятся, ведь вы, наверное, и его разрушите?
— Кому бы он ни принадлежал теперь, нотариус приказал мне его не трогать, также как и часовню: она больше не относится к постройкам Нервиля. А теперь прошу прощения, мне пора ехать в порт…
Когда он удалился, Тремэн и Ингу некоторое время ели молча. В душе первого назревала гроза, и наконец он отодвинул свою тарелку, где, впрочем, не осталось ничего, кроме пустого панциря.
— Куда же, черт возьми, могла подеваться эта женщина?.. Нотариус, нотариус! К кому бы я ни обращался, все только о нем и твердят! А я даже не знаю, о ком идет речь. Впрочем, я мог у него спросить…
— Тебе бы это мало что дало. В силу своего занятия нотариус — человек скрытный и, так же как и адвокат, обязан хранить профессиональную тайну. Если ты, как я полагаю, имеешь в виду юную госпожу д'Уазкур, ту, что неудачно вышла замуж и так быстро испарилась, то лучше как следует поразмыслить.
— Над чем? Она в монастыре, уж это наверняка. Я так же не могу туда вломиться, как заставить говорить кого-нибудь из твоих коллег. Странно, что ты, который всегда все знаешь и мог бы даже открыть бюро расследований, ничего о ней не слышал. Между тем интересный случай для таких любознательных, как ты.
Жозеф Ингу потребовал новую бутылку вина и яблочный пирог, отведал и того, и другого, обслужил Гийома, потом, глядя на свой стакан, который он подставил под упавший сквозь открытое окно солнечный луч, наконец произнес:
— Что ты собираешься делать? Вернешься к себе или останешься взглянуть на нашего доброго короля?
— Было бы странно, если бы ты не сменил тему разговора! Я намерен вернуться и никого не хочу видеть. Даже Бугенвилей, которые приглашали меня к себе.
Адвокат подскочил на стуле, чуть не перевернув свой стакан.
— Черт меня побери вместе с судейской шапочкой моего отца! Ты знаком с прелестной госпожой де Бугенвиль и молчишь? А я-то два дня, потеряв голову, ищу, кто бы мог меня ей представить! Она самая изысканная женщина из всех, что я видел, самая свежая, самая… — Бесполезно перечислять эпитеты! Обойдешься я без меня. Я возвращаюсь в дом На Семи Ветрах…
— Не делай этого! Послушай, предлагаю тебе сделку: останься до завтра… мне хватит времени, чтобы поцеловать ее восхитительную ручку, а я обещаю тебе обыскать все монастыри Котантена!
— Каким образом тебе удастся это сделать? — спросил Гийом, которого позабавила тоска друга, обычно бесстрашного, непринужденного и даже холодного. Очаровательная Флора решительно опустошала сердца…
— У меня в епископстве есть родственник. За бочонок-другой его любимого вина он мне поведает, где находится юная вдова.
— А если она не в Нормандии?
— Вряд ли этот пресловутый нотариус получает распоряжения издалека. Если хочешь звать мое мнение, она, возможно, даже ближе, чем мы думаем. По рукам?
Отказать было трудно. Гийом согласился переночевать у Ингу, жившего в красивом старом доме на площади Голгофы. Гувернантка, еще менее приветливая, чем судебный следователь, но умевшая готовить, гладить и изумительно вышивать, великолепно содержала холостяцкое жилище. Поскольку ее достоинства заметно превосходили обслуживание в лучших гостиницах, Тремэн смирился с этим без особого труда. Вечером, когда все собрались, чтобы увидеть шествие короля, Жозеф, одетый в безукоризненный ярко-красный фрак, как нельзя лучше подходивший к его черным глазам, наконец-то смог поклониться даме своей мечты под слегка насмешливым взглядом Тремэна. Последний неожиданно для себя освободился от чар молодой женщины, во власти которых находился после их первой встречи. Он был слишком поглощен новой, поставленной Агнес задачей, чтобы ухаживать за кем-либо еще. По-прежнему восхищаясь очарованием и красотой Флоры, он смотрел на нее более отстраненно.
Король прибыл на закате солнца и проехал через триумфальную арку высотой двенадцать и шириной одиннадцать метров, построенную специально для него и замечательно украшенную. Он уверенно и ловко держался на высоком крепком коне, который мог бы выдержать рыцаря его роста и комплекции. Это был человек высокий и плотный, казавшийся старше своих тридцати двух лет, но ежедневные занятия охотой и верховой ездой уберегли его от полноты. Его лицо с выделявшимся крупном носом Бурбона было улыбчивым и приветливым, хотя на нем и были заметны следы забот. Они мучили государя — и супруга — с тех пор, как из-за печальной истории с украденным колье ему пришлось прямо в Версальском дворце, пятнадцатого августа, перед началом службы приказать арестовать кардинала Луи де Роана — придворного духовника, чуть было не ставшего обладателем сердца королевы.
Всю зиму история с бриллиантами ювелиров Бомера и Басанжа, предположительно купленными Роаном (его считали подставным лицом Марии-Антуанетты), но на самом деле украденными интриганкой королевских кровей графиней де Ла Мотт Валуа, живо обсуждалась в салонах Валони и по всей Франции, разделившейся на сторонников кардинала и тех, кто поддерживал королеву. Газеты раскупали нарасхват, а их чтение часто приводило к семейным ссорам, так как вызывало противоречивые мнения, весьма далекие от того, как происходящее представляли себе парижане. В Валони, этом «малом Версале», по-прежнему почитали королеву, тогда как в столице ее ненавидели и поносили.
В последние три недели страсти разгорелись с новой силой. Парижский парламент, призванный в соответствии с решением короля рассмотреть это дело (что было ошибкой, поскольку он, как раз, не был благосклонен к монархам), 31 мая вынес приговор, в котором осудил воровку и полностью оправдал кардинала и авантюриста Калиостро, но главное, оскорбил королеву и осквернил трон. Тем самым он наносил жестокий удар по Марии-Антуанетте, у которой кончался срок беременности. Король, прежде чем отправиться в Нормандию, изменил приговор парламента, сослав кардинала и прогнав Калиостро. Но зло было причинено, оно потрясло королевскую власть, а королеву сделало еще более непопулярной.
О чем король Франции думал в тот прекрасный вечер двадцать второго июня тысяча семьсот восемьдесят шестого года, когда в сопровождении губернатора, мэра и эшевенов он шел по направлению к ратуше через восторженную толпу? О возгласах такой же толпы, приветствовавшей кардинала де Роана и Калиостро, когда они выходам из Бастилии? Или о любимой жене, которую памфлетисты оскорбляли день ото дня, предполагая, что отцом будущего ребенка является граф де Ферзен? Или же об этой подлой женщине, Жанне де Ла Мотт, которую двумя днями раньше секли обнаженную на ступенях его дворца в Сите, потом клеймили каленым железом и отправили отбывать наказание за решетками Сальпетриер?
На удивление, Ингу ответил на вопрос, мучивший Тремэна:
— Ла Мотт следовало повесить! Король слишком великодушен! Надеюсь, он за это не поплатятся слишком дорого…
— Мы, кажется, думали об одном и том же? Лицо его не выражает счастья, однако приветствия и крики «ура», должно быть, согревают ему душу…
— Он по-прежнему очень популярен. Лишь королеву ненавидят, и ему тяжело это перекосить. Надеюсь, однако, что он с радостью проведет три дам, которые решил шил посвятить: он обожает географию, морское дело, мореплавателей. Не так ли, господин де Бугенвиль?
Но тот не слышал: он переминался с ноги на ногу в нетерпении подойти в ратуше к Людовику XVI.
— Пойдемте, Тремэн, войдемте! Я вас представлю!
— Ступайте без меня! Я к этому не стремлюсь.
— Вот тебе раз! Вы не хотите подойти к нашему государю?
— Я помчался бы к нему, если бы ему угрожала опасность, но, слава Богу, в этом нет нужды. Простите меня! Я, видите ли, существо дикое, и у меня плохо получаются всякие курбеты и реверансы. Я уверен, что благодаря вам буду обязательно хорошо принят: заслужу улыбку или несколько любезных слов, но меня бы весьма удивило, если бы мое скромное имя запечатлелось в светлейшей памяти. И минуты не пройдет, как король про меня забудет. Да и может ли быть иначе, когда вокруг такая толпа? И потом, я приехал в Шербург по делам и не одет, как подобает для приема…
— Это не важно! Король — человек, проще которого не сыскать на всем свете. Пойдемте же, Тремэн!..
Тут вмешалась его жена:
— Не настаивайте, друг мой! Тем более что господин Тремэн прав…
— Прав? Вы смеетесь надо мной! Прав, что не желает пойти со мной?
— Совершенно верно, да и вам следовало бы остаться! У губернатора я слышала, что большого приема сегодня вечером не будет. Король будет ужинать в тесном кругу и рано ляжет спать. Он специально просил об этом, чтобы подняться до рассвета и успеть к утреннему приливу… в полпятого утра! Поверьте мне! Давайте поужинаем вчетвером, если, разумеется, господин Ингу согласен с нами остаться. Это было бы очень приятно, а завтра сколько угодно встречайтесь с его величеством…
Мореплаватель неохотно поддался на уговоры, правда, ужин во главе с очаровательной женщиной оказался от этого не менее прелестным. Адвокат был на седьмом небе и каждый раз, взглянув на соседку, словно улетал на розовом облачке. Позже он выразил Тремэну бесконечную признательность…
Но тот думал о другом. Он не особенно верил в связи Ингу в религиозных кругах и жалея, что поддался на уговоры, так как им внезапно овладела потребность как можно скорее вернуться домой. Рассеянность его была столь очевидна, что он заслужил упрек улыбнувшейся ему милой соседки.
— Вам скучно с нами, господин Тремэн?
— Если вам так показалось, то покорно прошу прощения, сударыня. Признаться, меня беспокоит одно дело, но обещаю вам, что не буду больше о нем думать, пока мы не расстанемся…
Все были довольны проведенным вечером, и Гийом, пройдя по многолюдным улицам, где продолжали веселиться жители Шербурга — многие изрядно захмелели, — смог, наконец, добраться до любезно предоставленной его другом спальни, предварительно уложив его самого, поскольку тот так блаженствовал, что несколько перебрал шампанского.
Однако, надеясь спокойно уехать из города, он ошибался. Горожане, судя по всему, и не ложились спать, потому что в три часа ночи вакханалия еще продолжалась. Тогда Тремэн смирился и решил подождать в порту, пока король не сядет в красивую позолоченную лодку, специально доставленную из Бреста. В конце концов такого он больше не увидит никогда в жизни!
Был день большого прилива, и им решили воспользоваться, чтобы облегчить установку только что законченного девятого конуса… Конусы эти, точнее, усеченные конусы, представляли собой огромные дубовые и буковые ящики, имевшие в диаметре сорок пять метров в основании и двадцать — в вершине. К месту установки их доставляли вплавь с помощью прикрепленных к ним изнутри и снаружи бочек, а затем топили, наполняя камнями через предусмотренные со всех сторон отверстия.
К четырем часам утра Людовик XVI, одетый в великолепное красное, шитое золотом платье (этим он хотел оказать честь флоту и Шербургу), предварительно прослушав молебен, уже находился на пляже Шантерен. Он осмотрел место грандиозного строительства в сопровождении инженера де Сесара — это он задумал удивительную конструкцию дамбы и был хорошо известен, так как работал в портах Руана, Дьепа, Гавра и Трепора, а также построил большой мост в Сомюре. Под звуки артиллерийского салюта король поднялся на корабль «Патриот», замечательное, совершенно новое судно, вооруженное семьюдесятью четырьмя пушками и представлявшее собой последнее слово техники, так как имело двойной корпус и было скреплено медными гвоздями. С борта «Патриота» он должен был наблюдать за погружением уже спущенного на воду огромного ящика, рядом с которым прибывшие в честь короля военные корабли казались совсем маленькими… В лучах восходящего солнца зрелище было величественным и впечатляющим.
Тремэн, стоя на берегу, наблюдал за происходящим со странным чувством. Похожий на деревянный собор, гигантский ящик медленно плыл по спокойной зеленой воде в окружении многочисленных рыбачьих баркасов, с которых сняли бушприты, чтобы удобнее было перевозить предназначенные для балласта камни. Он был как родной брат похож на другой, еще не законченный ящик, которому предстояло погрузиться на дно вместе со старым замком и его долгой историей… Кому, кроме горстки посвященных, через несколько лет придет в голову, что какая-то молодая женщина могла отправить жилище своих предков на морское дно, превратив его в задуманную королевскими инженерами четырехкилометровую дамбу?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45