А я-то думал, что он с год еще не станет на лыжи, дабы не искушать судьбу.
Старший Лейтенант извлек из шкафчика в углу неведомо откуда и когда появившиеся там крохотные стопки, граммов на тридцать-сорок каждая. Продул их от пыли и водрузил на стол.
Спирт оказался неразбавленным, чего трудно было ожидать от этих отщепенцев. Разбавили мы его сами.
Теперь в кают-компании действительно поселился Праздник, без всяких многоточий и но.
Забежал на секунду дежурный по батарее.
– Хоть бы понюхать дали!
Мы дали ему пробку, которая почему-то угодила мне в голову.
Нервный народ. Не знает будто, что после мы ему так и так оставим.
Инициативой за столом, как и следовало ожидать, завладел Старший Лейтенант.
Первый тост был, конечно, за Годовщину.
Второй, традиционный, за тех, кто в море.
Однако на этом фантазия моего друга иссякла, и после некоторого колебания он предложил помянуть адмирала Ушакова.
И вот когда он это предложил, Минер внезапно поднял свою рюмку и сказал…
Нет, вы не представляете, ЧТО он сказал.
Вы видели, как гибла Помпея? Нет? Я тоже ее не видел.
Тогда я приведу вам более доступный пример.
Если бы однажды какой-нибудь Фервурд высадил на нашем побережье триста шестьдесят семь бенгальских тигров, специально надрессированных, чтобы жрать зенитчиков, – это не было бы такой сенсацией, как то, что сказал Минер.
Я привожу его речь дословно, ничего не прибавляя и не убавляя в ней.
Вот она:
– Ребята, – сказал он, – можно мне выпить за мою жену?
Мы были потрясены. Мы были раздавлены и расплющены, окружены и уничтожены.
Этот идол, этот басурман бессовестнейшим образом обокрал нас.
Он украл у нас Девчонку!..
Он лишил нас целого месяца радости, потому что украл Самую Красивую на Земле Девчонку.
Нет: Самую Красивую и Самую Юную на Земле, Нашу Девчонку!
Да мы бы ей…
Вытащил бы из своего сундука тройку сотен Старший Лейтенант…
Впрочем, нет.
Мы бы не стали брать сотен из-под его грязного каблука.
Мы бы нашли чистые-чистые, без единой крапинки деньги, потом часа полтора мочалками драили бы кому-нибудь руки, потом заковали бы его в кандалы, чтобы не мог чего-нибудь коснуться доро?гой, и отправили бы в Город. А ключ переслали бы почтой завмагу, чтобы расковал его на несколько минут. Мы бы купили ей такое… Самое обыкновенное! Самое удивительное! Ну, такое, чего нет ни у кого на земле! Вам понятно, что бы мы ей купили?
А этот идол, бессловесный истукан, будда японская сообщил нам о ней, когда мы уже чуть не выпили за Ушакова!
Едва первые минуты оцепенения прошли, мы в ярости набросились на него и лишь каким-то чудом не убили. Но после шести часов перекрестного допроса, где основной пыткой было лишение сна, мы вытрясли из него все, что он мог рассказать об этой истории, несмотря на чрезвычайную краткость, а зачастую и невразумительность ответов. Мы из кого угодно при желании вытрясли бы, что надо, тем паче – из влюбленного.

История о том, как на тридцать восьмом году жизни Минер кроме слов «гм» и «мм» научился говорить слово «любовь»
Сначала я расскажу эту историю, как ее можно было представить, если бы мы приняли на веру самую первую трактовку ее Минером.
Они не могли не сойтись, потому что идентичны были во всем, начиная от характеров, кончая способом выражения своих мыслей и эмоций.
Весь словарь Минера в процессе развития их отношений состоял из слова «гм», а ее – из слова «ой!».
Она была тоненькая и невысокая. Но это уж он врал, конечно, когда показал под столом ниже колена.
Встреча была, разумеется, случайной. (А когда они бывают не случайны, кстати?)
Она подошла и попросила его показать кортик. (Мы не ошиблись своим чутьем отшельников – ей исполнилось девятнадцать лет!)
В ответ на ее просьбу Минер полуобнажил кортик и сказал:
– Гм.
Она поглядела и сказала:
– Ой!
Потом они гуляли по садовым аллеям, и Минер, как это положено бывалому моряку, рассказывал ей необыкновенные истории из своей жизни.
– Гм, – рассказывал он.
Она долго восторгалась:
– Ой!
Он припоминал еще что-нибудь:
– Гм.
И в ответ слышал безыскусное девичье:
– Ой!
Через три недели они поженились.
Вот тут-то заведующей ЗАГСом или кому там другому следовало бы проявить побольше сообразительности, чтобы они оба научились говорить слово «любовь».
Для этого, завершая церемонию, их надо было б спросить примерно так:
– Что вы чувствуете друг к другу?
Тогда волей-неволей они должны бы ответить: «Любовь».
Если же вопрос оказался стереотипным: «Любите ли вы друг друга?», боюсь, что в ответ работники ЗАГСа услышали «ммда» и «ой-да».
К счастью, мы не напрасно потратили шесть часов, и теперь я расскажу эту историю по порядку и обо всем так, как оно было на самом деле. Если в моем рассказе и окажутся какие-нибудь расхождения с действительностью, то самые незначительные.
Старший Лейтенант не ошибся. Минера нашего так и подмывало застрять на месячишко где-нибудь в Городе. Будь у него уверенность, что никто не пронюхает об этом, оставаться бы ему на всю жизнь красноречивым неандертальцем. Но, слава богу, по поводу нашего чутья Минер не заблуждался, а потому через трое суток добрался до аэродрома (который был в двухстах метрах от Города) и скоро оказался в Москве.
От Большой земли он отвык до того, что считал ее, наверное, чем-то вроде второстепенного придатка к Арктике. И если грохот реактивных самолетов, торпедных катеров представлялся ему всего лишь дополнительным оформлением нашей заполярной тишины – тут он моментально оглох от гудения слабосильных моторов и шарканья ног по асфальту.
О том, что делать дальше, у него не было ни малейшего представления. Судьба, как всегда, понятия не имеет, кому и что подкинуть. Старший Лейтенант на месте Минера сейчас бы уже дарил четвертый или пятый купальник какой-нибудь красотке из санатория желудочно-кишечных больных. Или уминал бы шашлыки с блондинкой неопределенного возраста. Но Минер не выносил жары, как белый медведь. А толпы боялся, как негр комитета благоденствия.
Люди на улице Горького спешили во всех направлениях, и он оказался затертым в толпе. Тут ведь главное двигаться, куда тебя подтолкнули, а он старался прорваться напрямую.
Первой гаванью в этом штормующем море была гостиница «Москва», и он дал «право руля», в гавань.
Изобразил на своем лице, что «моряк не плачет», и почти бодро прошагал к окошку администратора.
Здесь ему, понятное дело, сообщили, что свободны только номера «люкс», то бишь дорогие.
Минер скрыл свое удовлетворение, мысленно отметив, однако, что с большим трудом, но выходит-таки на лихой курс прожигателя жизни: фата и кутилы. А когда оказался в «люксе» впервые за время исполнения своих новых обязанностей отпускника – развеселился.
Номер состоял из огромной гостиной, спальни и кабинета, при которых были еще ванна и туалетная комната.
Он вспомнил наш кубрик и справедливо рассчитал, что мы отдавали бы половину своей зарплаты, чтобы иметь такой номер на шестерых (по крайней мере, есть где спрятаться, когда уж очень надоест кто-нибудь).
Для одного человека эта масса квадратных метров паркета – явное излишество. Но Минер почувствовал себя здесь уютнее, чем на улице: никто не толкал тебя ни сзади, ни в бок и торопиться никуда не надо было.
Главным преимуществом «люкса» была, конечно, ванна. Особенно в сравнении с нашим умывальником, температура воды в котором круглый год стойко удерживается около нуля. Так что многие предпочитали пользоваться снегом.
Минер бросил чемодан на письменный стол, разделся, выкупался со старанием человека, которому больше нечего делать, и в полосатой пижаме (только что купленной) прошагал в гостиную, когда из кабинета раздался телефонный звонок.
«Минер такой-то слушает вас», – доложил он, рывком подняв трубку.
Надо полагать, что на другом конце провода его недопоняли немножко. А он спохватился, что не на службе, и ответил еще раз, короче:
«Слушаю вас…»
«Петр Петрович?» – спросил его кокетливый и, должно быть, приятный голос, потому что вкрадчивый и певучий. И потому, что молодой, девчоночий.
Словом, Минеру везло с первых шагов.
Вы слышали когда-нибудь, как звучит молодой, кокетливый и певучий голос?.. А какой голос у вашей жены? Прислушайтесь на досуге. Почему-то никто не может сказать, какой голос у его жены.
«Вы ошиблись телефоном», – буркнул в ответ Минер, так как не умел пользоваться случайным везеньем и не оценил даже того, что ему дали искупаться, прежде чем побеспокоить.
«Нет, я не ошиблась, – настаивала неизвестная. – Мне сказали, он живет в этом номере».
«Мм-м… – произнес Минер. – Значит, он выехал».
«Не может быть!» – возразила девчонка. Но все тем же голосом, разумеется, без досады. Минер не знал еще, что таким образом завязывают иногда знакомства девочки из вестибюля, которых он, ручаюсь, попросту не заметил.
Минер сказал:
«Гм. – И добавил: – Я только что вселился в этот номер».
А в ответ ему:
«Да? Тогда, может, это мне вас рекомендовали? Вы не смогли бы спуститься в вестибюль? Я буду ждать у второй колонны справа от входа. У меня платье беж. Каштановые волосы… Я буду с мимозой в руке».
Минер долго соображал, что, зачем, потом к нему пришло наконец, какое-то просветление.
«Я спущусь… Только подойдет супруга…»
Договорить он не успел. В трубке щелкнуло. Запикали гудки.
Минер лег на кровать и стал размышлять, какой должен быть цвет у «платья беж».
В связи с этим случаем мы бы, конечно, высказали Минеру наши соображения по поводу его реакции на приятные голоса. Но, к сожалению, мы должны были выведать историю его дальнейших похождений.
А он два следующих дня честно посвятил экскурсии: Третьяковка, Пушкинский музей, Кремль, ВДНХ, кинопанорама, стереокино, где и замыкается чаще всего традиционный круг провинциала. Если вы бывали в Москве, вы, я думаю, тоже проделали однажды этот маршрут. Так? А потом часа два потолклись в ГУМе и решили, что теперь знаете Москву от и до: со всеми ее плюсами и минусами? Д-да.
От обязанностей туриста Минер отделался и вздохнул с облегчением.
Закупил у входа в гостиницу десятка два газет и журналов, поднялся на этаж, договорился, чтобы ему принесли в номер бутылку коньяка, и около двух суток нигде не показывался.
Первое время читал (возможно, представив себе, что бодрствует где-нибудь в одной из точек нашего побережья), потом, когда все – от страницы до страницы – было прочитано, заложив руки за голову, лежал, глядя в потолок.
Но впереди была еще уйма времени, и отсидеться в гостинице ему бы не удалось.
Люди, которых не манят к себе пляжи, усеянные блондинками неизвестного возраста, навещают, как правило, родину. Об этом Минер слышал. Но желания посетить город, где он родился, не появлялось у него.
(Причину этого мы косвенным образом узнали позже.)
Однако лежать было невмоготу, он поднялся, зашагал по своим необъятным апартаментам из угла в угол и к вечеру второго дня вышагал-таки идею побывать на родине.
Идея появилась, как видите, не вдруг, но раз уж она появилась, тянуть с ее решением Минер не стал и, побросав свои нехитрые пожитки в чемодан, тут же сдал ключ от номера коридорной.
В вестибюле заметил у второй колонны от входа каштановые волосы и мимозу в руке. Отметил для себя: «Вот оно какое – платье беж…» Мимоходом подумал еще: «Выйдет или не выйдет Петр Петрович на этот раз?..» А о том, что между воротничком платья беж и каштановыми волосами могла бы оказаться какая-нибудь необыкновенная мордочка с какими-нибудь необыкновенными глазами, – клянусь, не сообразил подумать.
Странные ощущения вызывают иногда местечки, где мы начинали свои первые путешествия: через порог и под кровать.
Кажется, рос ты в большом городе, и удивительно, что о существовании его мало кому известно. Единственное кирпичное здание горкома (в два этажа) вспоминается как небоскреб, пустырек напротив – площадью, а карусель в парке – каруселищей.
Каково же бывает убедиться через много лет, что городок твой – с палисадниками и огородами возле беленьких, в два-три окошка хат – махонький и тихонький, лишь выдержкой и долголетием дослужившийся до звания города.
Это потому, должно быть, что сначала мы на все глядим снизу вверх. А где-то взрослеем на чужбине и не догадываемся, что растем при этом. Надо бы чаще наведываться нам в эти забытые нами местечки.
Минер свой город видел в последний раз, когда откатилась от него линия фронта, – видел наполовину разрушенным и сожженным, но в памяти он жил для него городом детства: большим, просторным. И хотя он давно был восстановлен, даже посолиднел, а выглядел все-таки безнадежно крохотным.
Двухместный номер в гостинице с двумя железными кроватями и тумбочкой посредине мог бы посоперничать с нашим жильем на точке.
Но Минер, поставив перед собой задачу, редко отвлекался на второстепенные явления и вряд ли был способен к аналогиям.
Оставив чемодан и шинель, он глянул в крохотное зеркальце над раковиной в туалете, вышел на крыльцо и, припомнив дорогу, скоро уже шагал к намеченному пункту своей новой поездки: на угол двух Березовых улиц – первой и второй, где раньше был его дом, а потом пепелище, от которого теперь и следов не сохранилось.
Обуглившееся бревно, что запомнилось ему, кто-нибудь спалил в тот же год, потому что не было дров. А на месте, где щурился из-за тополей его, Минера, дом, – стоял теперь новый, и не с двумя окошками на улицу, а с четырьмя…
Интересно, остается хоть что-нибудь от нас в пространстве, где мы были? Нет? А почему же тянет войти в него – с минуту, да побыть?.. Я признаю одно-единственное суеверие: считаю понедельник тяжелым днем, но относительно наших следов в пространстве, по-моему, есть еще что-то неисследованное.
Минер без стука открыл калитку и шагнул на крыльцо.
«Здравствуйте», – сказал вышедшей ему навстречу женщине.
А она спросила, кого он ищет.
«Я? Никого, – ответил Минер, и сам удивился нелепости своего ответа. – Если можно, я войду ненадолго…»
Женщина поморгала ресницами и от растерянности на всякий случай посторонилась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9