Если бы меня предупредили о твоем визите, я бы приоделась! – Анна откинула голову и взглянула на Джустиниани из-под длинных густых ресниц. – О, – тихо произнесла она, – возможно, я все же слишком поспешила уступить уговорам Иоанна Ангела. Тогда я еще не видела тебя.
– Не верь ему, Анна, – поспешно вмешался я. – У него уже есть жена в Генуе, еще одна – в Каффе – и подруги во всех портах Греции.
– Какая великолепная борода, – прошептала Анна, поглаживая кончиками пальцев окрашенную бороду Джустиниани, словно не могла устоять перед искушением. Потом женщина налила в кубок, отпила глоток и протянула кубок Джустиниани, неотрывно глядя генуэзцу в глаза. На губах ее играла манящая улыбка. От бешенства и уязвленной гордости я чувствовал себя просто больным. – Если я тут лишний, могу выйти во двор, – сухо заявил я. – По-моему, на стене поднялся какой-то переполох.
Анна посмотрела на меня и так плутовски подмигнула, что сердце мое мгновенно растаяло и я понял, что она только шутит и кокетничает с Джустиниани, чтобы добиться его расположения. Я успокоился и улыбнулся в ответ. Анна продолжала вести игривый разговор, а я не мог на нее налюбоваться. Видя, с какой легкостью она очаровала генуэзца, я запылал от страсти.
Мы вместе поужинали, а потом Джустиниани неохотно поднялся, чтобы распрощаться. Но перед уходом он посмотрел на меня и широким жестом снял со своей шеи цепь протостратора с большим эмалевым медальоном.
– Пусть это будет моим свадебным подарком, – сказал генуэзец и надел цепь на шею Анне, нежно дотрагиваясь при этом губами до обнаженных плеч женщины. – Мои люди называют меня непобедимым. Но стоя перед тобой, я признаю себя покоренным и сдаюсь на твою милость. Эта цепь и этот медальон откроют перед тобой все те двери, которые не вышибешь пушкой и не взломаешь мечом.
Я знал, что Джустиниани может позволить себе этот жест, поскольку как человек тщеславный генуэзец запасся множеством разных цепей и цепочек, которые менял время от времени – в зависимости от настроения. Но слова Джустиниани о том, что он всегда будет рад приветствовать Анну в своем скромном жилище, пришлись мне совсем не по вкусу. Анна же, наоборот, восторженно поблагодарила генуэзца и, обняв его за шею, расцеловала в обе щеки, даже скользнув губами по его большому рту
Джустиниани, взволнованный собственным благородством, смахнул слезу и сказал:
– Я с удовольствием уступил бы твоему мужу жезл протостратора, а сам остался бы с тобой. Но поскольку это невозможно, я разрешаю ему провести эту ночь дома, да и в будущем стану смотреть сквозь пальцы на то, что Жан Анж порой исчезает со своего поста. Главное – чтобы такого не случалось во время сражений. Бывают искушения, перед которыми мужчина может устоять. Но твой муж не был бы мужчиной, если бы устоял перед таким искушением, как ты.
Я учтиво проводил генуэзца до самых дверей, но он, заметив мое нетерпение, нарочно медлил с уходом, чтобы подразнить меня, и болтал без передышки, хотя я уже не понимал ни слова из того, что он мне говорил.
Когда он наконец сел на своего коня, я взбежал по лестнице, прижал Анну к себе и принялся так яростно ласкать и целовать ее, что любовь моя походила более на гнев. Анна разгорячилась, распалилась, она смеялась и хохотала в моих объятиях. Я никогда не видел ее столь прекрасной. Даже на ложе она отказалась расстаться с цепью и медальоном генуэзца, даже когда я попытался отобрать у нее цепь силой.
Потом Анна лежала неподвижно, устремив в потолок мрачный взгляд; я не узнавал и не понимал ее.
– О чем ты думаешь, любимая? – спросил я. Анна чуть пожала плечами.
– Я живу, я существую, – ответила она. – Ничего более.
Усталый, холодный, опустошенный, я смотрел на ее потрясающую красоту, вспоминал венецианские трупы которых торчали на кольях, стоявших вдоль берега Перы, и турок, с почерневшими лицами и вытянутыми шеями, висевших на портовой стене. Вдали, в ночи гремели пушки. Звезды равнодушно взирали на землю. Анна тихо дышала рядом со мной. В глазах ее застыл мрак. И с каждым ее вздохом оковы времени и места все глубже врезались мне в тело.
1 мая 1453 года
Наше положение становится просто отчаянным. Турки как ни в чем не бывало сооружают большой понтонный мост через Золотой Рог; тянут этот мост к берегу Перы. До сих пор отряды на холмах Перы поддерживали связь с основными силами, используя кружные пути вдоль залива. Мост защищают стоящие на якоре громадные плоты с пушками, которые не дают нашим судам разметать все это сооружение. А как только мост будет готов, султанские галеры смогут двинуться на штурм нашей портовой стены под прикрытием плавучих пушек.
Орудийный огонь и нападения турок на временные укрепления, возведенные в проломах, стоят нам ежедневно больших потерь. Ряды защитников города тают на глазах, а в лагерь султана тянутся толпы добровольцев со всей Азии.
Вино в городе на исходе, а цены на хлеб уже превышают возможности бедняков. Поэтому император приказал сегодня собрать всю муку, чтобы распределять хлеб по справедливости. Старшины каждого квартала в городе должны следить, чтобы семьи тех, кто призван на стены, получали за счет василевса необходимые продукты. В обязанности жителей каждого квартала входит также доставка пищи сражающимся и работающим на стенах, чтобы ни один человек не покидал в поисках еды своего места
Командующий резервным отрядом должен каждый день объезжать стены и проверять, все ли в порядке, а также проводить перекличку бойцов. Но только греков. Латинян это не касается.
У ворот Харисия большая стена во многих местах обвалилась. Внешняя стена еле держится, но турки пока нигде не сумели перебраться через нее. Ров тоже до сих пор каждую ночь удавалось очищать а турецкие фашины и бревна очень пригодились при возведении земляных валов и палисадов.
В воздухе стоит тяжелый трупный запах. Многие люди оглохли от грохота пушек.
4 мая 1453 года
В полночь, при сильном встречном ветре и в кромешной тьме из порта вышла бригантина с двенадцатью добровольцами на борту. На людях была турецкая одежда, и они подняли флаг султана, чтобы обманом проскользнуть через пролив. Наши соглядатаи изучили с башни в Пере сигналы, которые турецкие суда подают, входя в порт и выходя из него. Таким образом, есть надежда, что бригантина прорвется в открытое море. Она должна исполнить важную миссию – разыскать венецианские корабли под командованием Лоредано, которые, как утверждает посланник, спешат на помощь Константинополю.
Но большой венецианский флот уже давно прибыл бы в Константинополь, если бы хотел. Может, Синьория опасается, что, придя сюда, их корабли угодят в ловушку? Лишившись защиты флота, венецианские торговые поселения на островах быстро станут жертвами турок. И ведь сейчас здесь уже не было бы ни одного венецианского парусника, если бы император, ссылаясь на договоры и грозя всевозможными карами, не приказал бы судам из Черного моря остаться в константинопольском порту и принять участие в обороне города.
По городу ходят обнадеживающие слухи, будто флот спешащий к нам на помощь, уже недалеко и будто венгры собирают войско, чтобы ударить туркам в тыл. О, если бы это было так! Но Запад отвернулся от нас.
5 мая 1453 года
Легко думается, легко пишется, когда ты одинок. Даже умирать легко, когда стоишь один на стене, а вокруг жернова войны перемалывают людей… Земля за стенами – насколько хватает глаз – черна от копоти и гари. Все вокруг выжжено орудийным огнем. Залы Влахернского дворца сотрясаются от грохота, и большие, гладкие, как стекло, мраморные плиты срываются со стен и обрушиваются на пол. Легко бродить в одиночестве по залам императорского дворца и ждать смерти, ловя в бессмысленных звуках эха отголоски безвозвратно ушедших эпох.
Но сегодня я снова побывал дома. Стоит мне только увидеть сияние ее карих глаз, в которых отражается обнаженная душа, стоит только дотронуться кончиками пальцев до ее кожи – и ощутить живое, восхитительное тепло, стоит только почувствовать всю неземную красоту и прелесть этой женщины, как страсть и желание лишают меня способности мыслить – и все мгновенно меняется.
Так хорошо, когда мы лежим, крепко обнявшись, и губы мои ловят в момент экстаза ее неровное дыхание. Но потом, когда она открывает рот и начинает говорить, мы уже не понимаем друг друга. Мы обретаем друг друга только в близости тел – и постигаем в такие минуты вещи, о которых раньше даже не догадывались. Это знание тел – прекрасно и пугающе. Но мысли наши бегут по разным орбитам и, столкнувшись, стремительно разлетаются. Порой мы раним друг друга резкими словами, как враги. Ее глаза с расширенными зрачками смотрят холодно, презрительно и отчужденно, хотя щеки еще пылают от любви.
Анна не понимает, почему я должен умирать, раз могу остаться в живых, если захочу.
– Честь! – сказала она сегодня. – Самое ненавистное слово в мужских устах! Безумное и глупое слово. А разве блистательный султан Мехмед – человек без чести? Ведь он высоко ценит христиан, которые отреклись от своей веры и приняли ислам. Что значит честь для того, кто потерпел поражение? Он в любом случае опозорен. Честь пристало иметь лишь победителю.
Я ответил:
– Мы говорим о разных вещах и потому не можем понять друг друга.
Но она упрямо стояла на своем. Вонзила мне ногти в плечо и, словно надеясь вопреки всему переубедить меня, заявила:
– Я понимаю, почему ты сражаешься: ты же грек. Но почему ты так стремишься погибнуть в тот день, когда стены рухнут и турки ворвутся в город? Ты – только наполовину грек, если еще не выучил, что своя рубашка ближе к телу.
– Ты не можешь меня понять, – ответил я, – потому что меня не знаешь. Но ты права. Своя рубашка действительно ближе к телу. И свои мысли – тоже. Я способен слушать лишь самого себя.
– А я? – в сотый раз спросила она. – Выходит, ты меня не любишь?
– Я сумею не поддаться на твои уговоры, сумею противостоять соблазну, – вздохнул я, – но не приводи меня в отчаяние. Любимая моя, моя единственная, не ввергай меня в отчаяние!
Она сжала мне ладонями виски и, тяжело дыша, приникла к моим губам. Потом, глядя на меня горящими ненавистью глазами, она зашептала:
– О, если бы я могла понять, что творится у тебя в голове! Если бы могла проникнуть в твои мысли. Ты не тот, кем я тебя считала. Так кто же ты? Мне принадлежит лишь твое тело. Ты сам не принадлежишь мне – и не принадлежал никогда. Поэтому я тебя ненавижу. Ненавижу, ненавижу тебя!
– Дай мне только эти короткие дни, подари эти редкие минуты, – просил я ее. – Может, пройдут целые века, прежде чем я опять увижу твои глаза и снова обрету тебя. Что плохого я тебе сделал? За что ты так мучаешь меня?
– Нет никакого прошлого – и уж тем более будущего, – проговорила она. – Это иллюзии и мечты. Меня совершенно не интересуют эти сказки, эта философия для глупцов. Я хочу, чтобы у меня было настоящее – и в нем ты, Иоанн Ангел; ты что, не понимаешь этого? Я борюсь с тобой за твою Душу. И потому буду терзать тебя до конца. И никогда тебя не прощу. Ни тебя, ни саму себя.
Я утомленно ответил:
– Тяжек мой венец. – Но Анна не поняла, что я имел в виду.
6 мая 1453 года
Целый день сегодня неспокойно. Орудийный огонь не стихает. Содрогаются небо и земля. Каждые два часа грохочет гигантская пушка, и в ее реве тонут все другие звуки. Тогда кажется, что стена сотрясается до основания – от порта до самого Мраморного моря.
В турецком лагере царит оживление. Оттуда постоянно доносятся крики, шум и барабанный бой. Дервиши до такой степени взвинтили себя, что даже нам слышны их хриплые вопли. Многие приближаются к стене, танцуя и кружась; еще не дойдя до рва, эти люди оказываются утыканными стрелами, но все равно продолжают вертеться на пятках, словно и не чувствуют боли. Это зрелище пугает греков, и они зовут священников и монахов, чтобы те отогнали бесов подальше.
Никто не может покинуть стен. На всех четырех участках, которые обстреливают из самых больших пушек, внешняя стена рухнула, а в большой городской стене зияют огромные проломы. Орудийный огонь мешает заделывать их днем, но как только темнеет, на месте прежних стен снова поднимаются земляные валы.
Много ядер значительно отклоняется от цели, а часть пролетает над стеной и падает в городе, не принося никакого вреда, и немец Грант утверждает, что турецкие пушки скоро пойдут на слом. Но по другую сторону холма горят огни плавильных печей Орбано, и каждый день слышен сильный гул, с которым расплавленный металл заливается в гигантские формы. В городе кончилось оливковое масло. Больше всего без него страдают бедняки. А из Перы оливковое масло в огромных количествах ежедневно доставляется в турецкий лагерь. После каждого выстрела раскаленные жерла пушек поглощают целые бочонки этой отборной смазки. В истории еще не было столь дорогостоящей осады. Но Мехмед, не задумываясь, использует и богатства своих визирей и полководцев. В его лагере находятся ростовщики и заимодавцы из многих стран; среди этих людей есть и евреи, и греки. Кредит султана все еще неограничен. Говорят, что и генуэзцы в Пере поспешно скупают векселя Мехмеда, считая это надежным помещением капитала.
7 мая 1453 года
Сразу после полуночи начался ад. По меньшей мере десять тысяч человек участвовало в штурме проломов. Главный удар приняли на себя силы Джустиниани у ворот святого Романа, на том участке, где громадная пушка наиболее серьезно повредила обе стены.
Шедшие на штурм отряды приблизились без крика и шума, в боевом порядке и под покровом темноты успели во многих местах засыпать ров, пока на стенах наконец не подняли тревоги. Турки тут же подхватили десятки штурмовых лестниц. Поденщики кинулись наутек. Только хладнокровие и выдержка Джустиниани спасли ситуацию. Взревев, как бык, он бросился в самую гущу схватки и снес своим двуручным мечом головы рвавшимся вперед туркам. Неприятель уже был на гребне земляного вала. В это время вспыхнули факелы и бочки со смолой и стало светло, как днем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38