Самая большая пушка, которую отлил в Адрианополе Орбано и слухи о которой ходили еще в январе, стоит перед Калигарийскими воротами, там, где стены толще всего. Видимо, султан действительно верит, что его орудия способны задать жару любым укреплениям на свете. Джустиниани было любопытно взглянуть на турецкие пушки, и он поднялся на стену, чтобы рассмотреть их получше. Он взял меня с собой, поскольку вокруг все было спокойно. Одновременно он хотел узнать, как венецианцы чувствуют себя во Влахернском дворце и у ворот Харисия, через которые проходит дорога на Адрианополь.
Многие защитники стен покинули свои места и собрались группками, чтобы поглазеть на эти чудища. Из города тоже пришли люди; они влезли на крышу дворца и на башни, чтобы лучше рассмотреть невиданные пушки.
Некоторые показывали на турок пальцами и кричали, что узнают Орбано, хотя он был одет, как турецкий вельможа, и носил головной убор главного оружейника. Греки начали осыпать Орбано руганью и проклятиями, а императорские мастера навели на турок пищали и мортиры и сделали несколько выстрелов, чтобы помешать вражеским пушкарям; а те были заняты изнурительной работой – подъемом и установкой гигантского орудия. Но Джустиниани запретил стрелять, считая это лишь пустой тратой пороха. Многие греки побледнели и заткнули пальцами уши, заслышав эти негромкие залпы.
Венецианский посланник Минотто построил своих людей и выступил вперед, чтобы приветствовать Джустиниани. Рядом с Минотто стоял его сын, который, несмотря на свой юный возраст, был капитаном венецианской галеры. К нам присоединился и один из императорских мастеров, немец Иоганн Грант. Я впервые встретился с этим замечательным человеком, об искусстве и талантах которого был весьма наслышан. Грант – чернобородый мужчина средних лет. Его лоб избороздили морщины – следы напряженных размышлений, а глаза смотрят проницательно и беспокойно. Он обрадовался, когда узнал, что я немного говорю по-немецки. Сам он прекрасно владеет латынью и уже неплохо выучил греческий. Император взял его к себе на службу после Орбано и платит немцу то жалованье, которое Орбано безуспешно выпрашивал у василевса.
Грант сказал:
– Это пушка – чудо литейного искусства, превосходящее все границы возможного. Большего орудия не сумеет создать никто. И если бы я не знал, что из него уже делали пробный выстрел в Адрианополе, то не поверил бы, что оно способно выдержать давление, которое создает внутри такой огромный пороховой заряд. И за сто дукатов я не согласился бы стоять поблизости от этой пушки, когда к ней будут подносить фитиль.
Джустиниани покачал головой:
– Я, бедный, взял на себя ворота святого Романа, поскольку других желающих защищать их не нашлось. А теперь вот как-то не жалею о своем выборе. Охотно уступаю венецианцам право поучаствовать здесь в занятной заварушке.
Венецианский посланник ответил, задетый за живое:
– Я вообще не знаю, кто останется на стене или в башне, когда эта пушка выстрелит. Мы ведь только мирные купцы, и многие из нас изрядно заплыли жиром. Меня самого мучает одышка, когда я взбираюсь на стену, да и сердце пошаливает…
Джустиниани усмехнулся:
– Что ж, за Влахерны надо платить. Но если хочешь, я с удовольствием уступлю тебе свою неудобную башню, займу императорские покои – и обещаю завтра утром выйти за стену. Давай меняться. Я не против.
Багроволицый посланник подозрительно посмотрел на Джустиниани, потом смерил взглядом гигантские стены и башни Влахерн и сравнил их с другими частями стены, защищавшей город с суши. А затем коротко ответил:
– Шутишь?!
Немец Иоганн Грант расхохотался и заметил:
– Мы с императорскими мастерами сделали для развлечения кое-какие расчеты и математически доказали, что такой огромной пушки отлить нельзя. Но даже если кому-нибудь это и удастся, она сможет лишь уронить каменное ядро на землю. Все это мы готовы обосновать с помощью цифр. Так что завтра я просто обязан встать на стене напротив пушки, прикрываясь таблицей умножения, как щитом.
Потом Джустиниани отвел меня в сторону и проговорил:
– Жан Анж, друг мой. Никто не знает, что случится утром, поскольку ни один человек никогда не видел орудий таких размеров. Возможно, они и правда способны несколькими выстрелами пробить брешь в стене, хотя я в этом очень сомневаюсь. Останься тут и наблюдай за этой большой пушкой. Поселись во Влахернах, если венецианцы тебя туда пустят. Мне бы хотелось иметь здесь надежного человека, пока не выяснится, чего можно ожидать от этого орудия.
Иоганн Грант сразу принялся опекать меня, поскольку оба мы чужаки и среди греков, и среди латинян. Грант – человек неразговорчивый, а если и отпускает порой какие-нибудь замечания, то в основном саркастические. Он показал мне пустые мастерские у Калигарийских ворот, где осталась лишь горстка греческих сапожников – перепуганных стариков, ремонтировавших солдатские сапоги. Всех молодых мужчин, в том числе и подмастерьев, отправили на стены. Мы бродили по коридорам и залам императорского дворца, в котором жили теперь венецианские купцы и добровольцы. Посланник Минотто занял опочивальню самого василевса и проводит ночи на пуховых подушках и под пурпурными покрывалами.
Отопительная система дворца, состоящая из проложенных под полами труб с теплым воздухом, пожирает невероятное количество дров. И потому император еще ранней весной запретил обогревать дворец, хотя ночи тогда стояли еще холодные. Василевс хотел сберечь все дерево в городе для пекарен и других полезных дел – и прежде всего для ремонта стен, на тот случай, если туркам и впрямь удастся пробить в них бреши.
Вечером я увидел, как венецианские стражники, пытаясь согреться, разводят костер на отполированном до блеска мраморном полу в самом центре большого церемониального зала. Мрамор трескается, а дым покрывает копотью бесценный мозаичный потолок.
12 апреля 1453 года
Я встал на рассвете. Мало кто спал этой ночью спокойно. Греки молились. Латиняне беспрестанно пили вино. Когда холодным утром я выбирался из дворца, то в коридорах ноги мои скользили на заблеванных полах.
Над противоположным берегом Босфора взошло солнце. Никогда еще оно не сияло так ярко. Холмы Азии казались желто-золотыми. С Мраморного моря дул легкий бриз.
Со стены я мог видеть, как молятся турецкие солдаты. Мысли мои летели вслед за мыслями султана Мехмеда. Наверное, он недолго спал этой ночью. Если весь город замер в напряженном ожидании, то в таком же ожидании трепетало, несомненно, и сердце Мехмеда.
Потом мы увидели султана на белоснежном коне, въезжавшего на холм в окружении полководцев и отряда телохранителей в зеленых одеждах. Бунчуки пашей и визирей развевались на древках. Султан прибыл, чтобы осмотреть самую большую свою пушку, но благоразумно остановился в пятистах шагах от нее. Коней отвели в сторону. Когда турецкие пушкари со всех ног кинулись прочь от гигантского орудия, оставив рядом с ним только полуголого раба, который размахивал дымящимся фитилем на длинной жерди, чтобы тот как следует разгорелся, венецианский посланник не выдержал и приказал своим людям покинуть опасный участок стены. Это распоряжение было принято с восторгом и выполнено незамедлительно: даже самые доблестные воины бросились бежать, как перепуганные зайцы.
Потом всех ослепила яркая вспышка и оглушил грохот, превосходящий самые страшные грозовые раскаты. Стена задрожала, словно во время землетрясения. Я потерял опору под ногами и упал, как и многие вокруг. Пушка скрылась в огромных черных клубах порохового дыма. Позже я узнал, что в близлежащих домах попадала со столов посуда, а из ведер выплеснулась вода. В порту закачались на волнах корабли.
Как только ветер разогнал клубы дыма и тучи пыли, я обнаружил, что турецкие пушкари, подстегиваемые любопытством, подбежали к самой стене, показывая друг другу результаты залпа. Я видел, как они кричат и размахивают руками, но ничего не слышал. Грохот выстрела совершенно оглушил меня. Я тоже кричал, но никто этого не замечал. Лишь когда я встряхнул нескольких ошеломленных лучников за плечи, эти люди вскинули свои самострелы. Но руки лучников дрожали, и ни один турок не был даже ранен, хотя стрелы сыпались из бойниц в стене и башне. Пушкари были так взволнованы, что бросали на стрелы, которые вонзались рядом с ними в землю, лишь рассеянные взгляды, медленно возвращаясь к своей пушке, что-то живо обсуждая и качая головами, словно были недовольны тем, что увидели.
Огромное каменное ядро, несмотря на весь свой вес, оставило в стене лишь небольшую выемку – чуть меньше крохотной каморки – и, конечно, разлетелось на тысячи осколков. Но основание стены не дрогнуло.
Я видел вдалеке самого Орбано с широко открытым ртом; этот человек размахивал своим жезлом и отдавал приказы. Вокруг пушки суетилось множество солдат, которые оборачивали ее громадными кусками толстой шерстяной ткани, чтобы бронза не переохладилась, и вливали целые бочонки пищевого оливкового масла в гигантское орудийное жерло, чтобы смазать металл, выдержавший чудовищную нагрузку.
Издали, со стороны ворот Харисия и святого Романа, тоже донесся страшный грохот. Я видел вспышки и клубы порохового дыма, но звуки залпов показались мне слабыми; я все еще был оглушен.
Только султан Мехмед по-прежнему гордо восседал на своем коне. Вся султанская свита, не исключая и телохранителей, бросилась на землю. Застыв в седле, Мехмед разглядывал стену, пока сопровождавшие его вельможи стряхивали пыль со своих одежд. Возможно, он и правда надеялся, что такая огромная пушка снесет одним-единственным выстрелом стену в двести шагов.
Когда Орбано приказал тщательно укрыть большое орудие, выстрелили две пушки поменьше, стоявшие по бокам от него. Они очень мощные, однако кажутся лишь поросятами, жмущимися с обеих сторон к огромной свинье. Пушкари поднесли к ним фитили, даже не думая спешить в укрытие.
Обе вспышки, последовавшие одна за другой, на миг ослепили меня, а черные, как ночь, столбы порохового дыма, которые, клубясь, взмывали вверх вместе с ядрами, закрыли полнеба и закоптили лица пушкарей. Каменные снаряды ударили в стену почти в том же самом месте, куда попало большое ядро. Стена задрожала, и в облаке поднявшейся пыли во все стороны полетели каменные осколки; один венецианец был ранен. Но когда мы спустились вниз, чтобы осмотреть поврежденную стену, выяснилось, что она пострадала меньше, чем можно было ожидать. Укрепления вокруг Влахерн выдержали испытание. Посланник Минотто облегченно расхохотался и радостно крикнул своим людям:
– Господи Боже, нам нечего бояться! Можно приободриться! Пусть султан швыряет в нас хоть по дюжине таких каменных горошин в день – стену ему не разрушить!
Но пока турки обихаживали свои пушки, как больных телят, Иоганн Грант впряг весь гарнизон в работу. Зная теперь, куда нацелены орудия, он распорядился спустить вниз огромные кожаные мешки, набитые шерстью, хлопком и травой, чтобы заслонить выбоины в стене. Немец тоже был в добром расположении духа и считал, что за ночь можно будет легко устранить все повреждения.
Вскоре грянули новые залпы, и стена снова задрожала у меня под ногами. Теперь открыли огонь и сотни легких орудий султана, а короткие толстые дула бомбард выбрасывали каменные ядра, которые обрушивались на стену, описав высокую дугу надо рвом. Немало ядер перелетало и через стену, падая на город. Было разрушено несколько домов. Это продолжалось до тех пор, пока стрелки не научились правильно рассчитывать количество пороха и не установили бомбарды под нужным углом. Страшный грохот не стихал ни на минуту; ко рву россыпью побежали отряды турок, бивших в медные диски и во все горло выкрикивавших имя Аллаха. Но и защитники города начали постепенно пристреливаться; теперь они целились гораздо лучше, и многие турки погибли у рва, а их товарищи понесли немалые потери, когда собирали трупы.
По внешней стене я двинулся к воротам святого Романа, чтобы сообщить Джустиниани, что большая пушка оказалась на самом деле вовсе не такой страшной, как мы думали. Время от времени мне приходилось пробегать несколько шагов, чтобы укрыться за очередным зубцом от свистящих вокруг стрел и свинцовых пуль.
На участке между дворцом Порфирогенитов и воротами Харисия лица у защитников города были невеселыми. Первые залпы из четырех больших пушек снесли со стены зубцы и превратили трех человек в кровавое месиво. Еще десять было ранено каменными осколками, и пострадавших пришлось нести в город через маленькую дверку в большой стене, чтобы лекари позаботились о несчастных. После этого на площадке стены остались лужи крови, а защитники города с беспокойством смотрели на пушки, которые турки уже успели зарядить снова. Хлопотавшие у каждого орудия пушкари засыпали порох, заткнули отверстие деревяшками, замазали мокрой глиной и размахивали теперь длинными жердями, загоняя в жерло каменное ядро.
Этот участок защищают трое братьев Гуаччарди, молодые венецианские ловцы удачи, которые сами платят жалованье своим людям и согласились пойти на службу к императору. Они вышагивали по стене туда-обратно, останавливаясь то рядом с одним, то рядом с другим солдатом, подбадривали неопытных, хлопали их по плечу и говорили, что опасность не столь велика, как можно подумать. Братьям было интересно, какие разрушения произвела громадная пушка, и я ненадолго задержался с ними, чтобы своими глазами увидеть последствия следующего выстрела турок. Они пригласили меня выпить вина и проводили в башню, где обосновались. Заранее они велели принести туда из Влахернского дворца бесценные ковры, дорогие драпировки и мягкие подушки – и теперь удобно устроились на каменных скамьях.
В ожидании залпа братья лениво рассказывали о своих приключениях с гречанками Константинополя и расспрашивали меня о нравах турецких женщин. Ни одному из них на было еще и тридцати.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38