Мне нужно только суметь убедить султана в своих добрых намерениях. Когда на стенах раздастся крик: «Город взят!», тогда придет мое время: я возьму судьбу народа в свои руки и поведу его в верном направлении. – Лука Нотар замолчал и с надеждой посмотрел на меня.
– Речь твоя была долгой, прекрасной и убедительной. Она делает тебе честь, – сказал я. – Правда, наследие древней Греции включает в себя также Леонида и Фермопилы, но я понимаю, что ты имеешь в виду. Ты хочешь убедить султана в своих добрых намерениях. Но разве ты уже не дал ему этого понять достаточно ясно?
Ты возглавил противников унии, – продолжал я. – Раздувал ненависть к латинянам и другие раздоры в городе, ослабляя таким образом его оборону. Ты вышел в море и, совершив бессмысленный пиратский набег, дал султану в руки тот козырь, в котором он так нуждался. Хорошо. Так почему ты не напишешь султану и не предложишь ему прямо своих услуг?
Лука Нотар ответил:
– Ты прекрасно понимаешь, что столь знатный и высокопоставленный муж, как я, не может так поступить. Я – грек. Я должен сражаться за свой город, даже если вижу, что борьба напрасна. Но я оставляю за собой право действовать сообразно обстоятельствам на благо своего народа. Почему народ мой должен погибнуть или попасть в рабство, если я могу воспрепятствовать этому?
– Ты не знаешь Мехмеда, – повторил я.
Ему казалось, что он никак не может убедить меня, и это, похоже, беспокоило его.
– Я не предатель, – произнес он. – Я только политик. Вы с султаном должны это понять. Перед своим народом, перед совестью своей и Господом Богом я отвечаю за свои поступки и действую, не опасаясь клеветников. Мой ум политика подсказывает мне, что в тот момент, когда будут решаться судьбы Византии, понадобится такой муж, как я. Стремления мои чисты и бескорыстны. Лучше пусть мой народ живет под властью султана, чем погибнет. Дух Греции, ее религия и культура – это не только стены Константинополя, императорский дворец, форум, сенат и архонты. Все это – лишь внешние формы, а формы могут со временем меняться, если останется дух.
Я сказал:
– Воля Божья и ум политика – это две разные вещи.
Лука Нотар поправил меня:
– Если Бог наделил человека способностью к политическому мышлению, значит, Он хотел, чтобы мы пользовались ею.
– Ты высказался вполне ясно, флотоводец Лука Нотар, – с горечью промолвил я. – Когда Константинополь падет, люди твоего склада будут править миром. Могу тебя заверить, что султану Мехмеду известны твои взгляды, и он относится к твоим устремлениям с тем уважением, какого они заслуживают. Без сомнения, когда будет нужно, он так или иначе возвестит тебе свою волю и даст знать, каким образом ты сможешь лучше всего послужить ему во время осады.
Лука Нотар чуть склонил голову, словно принял меня за посланца Мехмеда, а мою речь – за слова самого султана. Вот до какой степени является человек рабом своих желаний.
Он расслабился и дружески простер ко мне руки, когда я собрался уходить.
– Нет, нет, не спеши, – попросил Нотар. – Мы беседовали с тобой сугубо официально. А мне бы хотелось, чтобы мы стали друзьями. Ты ведь служишь господину, перед которым склоняюсь и я, глубоко восхищаясь решительностью и дальновидностью столь юного властелина.
Нотар поспешно подошел к столу, наполнил вином два кубка и протянул один из них мне. Но я отказался от угощения.
– Я уже пил твое вино, – проговорил я. – Вместе с твоей прекрасной дочерью мы осушили кубок вина в твоем доме. Позволь же мне на этот раз сохранить ясную голову. Я не привык к вину.
Он усмехнулся, неправильно истолковав мой отказ.
– Повеления и запреты, содержащиеся в Коране, весьма разумны, – живо заявил Нотар. – Не сомневаюсь, что Магомет был великим пророком. В наше время любой мыслящий человек признает достоинства других религий, даже если твердо придерживается своей. Я могу понять христиан, которые добровольно перешли в ислам. Уважаю любые искренние убеждения в делах веры.
– Я не принял ислама, – возразил я. – Под занесенным над моей головой мечом я остался христианином и не отступился от своей веры. Я – не обрезанный. Но тем не менее хотел бы сохранить сейчас ясный рассудок.
Нотар снова помрачнел.
– К тому же я уже говорил тебе, что бросил службу у султана, и теперь повторяю это еще раз, – мягко сказал я. – Я пришел в Константинополь, чтобы умереть за этот город. Никаких других целей у меня нет. Я благодарен тебе за твое доверие и не стану им злоупотреблять. Каждый имеет право строить политические расчеты. Это вовсе не преступление. Ты сам отвечаешь за то, что творится у тебя в голове. Никто не осудит тебя за твои мысли. Пока они остаются лишь мыслями. Несомненно, император Константин и его советники тоже принимали во внимание возможность таких расчетов. Потому – будь так же осторожен, как и раньше.
Нотар поставил на стол свой кубок, не пригубив вина.
– Ты не доверяешь мне до конца, – бросил он с упреком. – У тебя, разумеется, тут собственные дела, которые меня не касаются. Что ж, будь и ты осторожен. Может, захочешь встретиться со мной еще раз, когда решишь, что время пришло. Мои взгляды тебе известны. Ты знаешь, чего от меня можно ожидать. Но я предупредил тебя и о том, чего от меня ожидать нельзя. Я – грек. Буду сражаться за свой город.
– Так же, как и я, – откликнулся я. – Нас и объединяет с тобой хотя бы это. Мы оба намерены сражаться, прекрасно зная, что Константинополь падет. Мы больше не надеемся на чудо.
– Эпоха состарилась, – вздохнул он. – Время чудес прошло. Бог уже не вмешается… Но от Него не укроются ни мысли наши, ни поступки.
Нотар повернулся к Трем Святым Волхвам и благовонной лампаде. Подняв руку, он проговорил:
– Господом Богом и Сыном Его Иисусом Христом, Духом Святым и Пречистой Девой Марией, всеми святыми клянусь, что стремления мои бескорыстны и что я мечтаю лишь о благе моего народа. Не рвусь к власти. Это мой тяжкий крест. Но ради будущего моего рода, моего племени, моего города я должен нести этот крест до конца.
В словах его звучала такая убежденность, что мне пришлось поверить ему. Он не был только расчетливым политиком. Он действительно не сомневался в том, что поступает правильно. Нотар получил несколько тяжких оскорблений, его гордость была уязвлена, он ненавидел латинян и был отстранен от дел. Поэтому он создал в мечтах собственный мир и страстно верил в него.
– Твоя дочь, – сказал я. – Анна Нотар. Ты позволишь мне еще раз увидеть ее?
– Зачем это тебе? – удивленно спросил он. – Это только вызовет ненужные сплетни. Как она может появляться в обществе человека, которого все подозревают в том, что он – тайный посланник султана?
– Меня еще не заточили в мраморную башню, – ответил я. – Если Джустиниани приятно проводит время со знатными женщинами на Влахернском холме, то почему бы и мне не оказать внимания дочери флотоводца?
– Моя дочь должна заботиться о своей репутации. – Голос Нотара звучал холодно и нелюбезно.
– Времена меняются, – проговорил я. – Вместе с латинянами приходят и более свободные западные нравы. Твоя дочь – взрослая и сама знает, чего хочет. Почему бы мне не нанять певцов и лютнистов, чтобы они развлекали ее? Почему бы мне не сопровождать верхом ее носилки в церковь? Почему бы мне не пригласить Анну солнечным днем в порт – покататься на лодке? Твой дом мрачен. Почему бы тебе не разрешить ей радоваться и смеяться? Ведь грядут дни страшных испытаний… Так почему ты не хочешь, чтобы на долю твоей дочери выпало немного счастья, флотоводец?
Лука Нотар развел руками.
– Поздно, – сказал он. – Со дня на день я отошлю свою дочь из города.
Я опустил голову, чтобы он не увидел моего лица. Я знал о том, что Анна уедет. И все же мысль об этой утрате наполнила мою душу горечью и болью.
– Как хочешь, – произнес я. – Но все же я собираюсь встретиться с твоей дочерью еще раз, прежде чем она покинет Константинополь.
Он бросил на меня быстрый взгляд. Его большие блестящие глаза стали задумчивыми, словно он несколько мгновений оценивал новые возможности, которых раньше не брал в расчет. Но потом Нотар вновь протестующе махнул рукой и повернулся к окну, словно пытаясь увидеть море сквозь запертые ставни.
– Поздно, – повторил он. – Мне жаль – но думаю, что корабль уже отчалил. Этой ночью дует попутный ветер. Сегодня, еще после полудня Анну вместе с ее вещами и служанками тайно доставили на лодке на критское судно.
Я повернулся и выбрался из покоя, полуослепшим от слез, сорвал свой фонарь с крюка у входа, неловко открыл дверь и шагнул в темноту. Выл ветер, по другую сторону стены шумело море, волны заливали укрепленную сваями набережную. Ураган прижимал мне плащ к телу и мешал дышать. Я потерял все свое самообладание. В бешенстве я отшвырнул мерцающий фонарь, который прорезал мрак светящейся дугой, с грохотом упал и погас.
Это спасло мне жизнь. Мой ангел хранил меня. И мой пес тоже. Нож со свистом рассек мне на спине плащ и скользнул под левую руку, к ребрам. Но убийца споткнулся о собаку, вскрикнул, когда та его укусила, и принялся вслепую размахивать ножом. Услышав жалобный визг, я понял, что пес получил смертельную рану. Меня охватила ярость. Я сжал скользкое горло в турецком захвате. Я чувствовал запах чеснока в смрадном дыхании и вонь грязных лохмотьев. Потом я прижал негодяя к земле и вонзил кинжал в трепещущее тело. Бандит страшно закричал и смолк.
Я склонился над псом. Он попытался лизнуть мою руку. Потом его голова упала.
– Зачем ты пошел за мной, хоть я велел тебе остаться дома? – тихо проговорил я. – Меня спас не ты, а мой ангел. Ты зря погиб за меня, друг мой. – Это был лишь желтый пес, простая дворняга. Он прибился ко мне по собственной воле. Он меня знал. И заплатил за это жизнью.
В одном из окон дворца вспыхнул свет. С грохотом отодвинулись дверные засовы. Я побежал, но, ослепнув от слез, врезался прямо в стену и оцарапал себе лицо. Вытерев кровь, я начал ощупью пробираться к Ипподрому. Мой левый бок был мокрым от крови. В разрывах несущихся по небу туч мелькали звезды. Глаза стали постепенно привыкать к темноте. В оглушенной ударом голове билась лишь одна мысль: это Франц, а не Константин, это Франц, а не Константин.
Неужели они и правда считают меня столь опасным, что предпочли подослать ко мне тайного убийцу, а не заточить в мраморной башне? Франц ведь предупреждал меня, чтобы я не приближался к дому Нотара.
Но я перестал строить напрасные догадки, как только обогнул Ипподром и оказался на холме. Миновав гигантский темный купол Святой Софии, я спустился на дрожащих ногах вниз, в порт, зажимая рукой рану в боку. Сердце мое бешено колотилось. Ее нет, ее нет.
Анна Нотар уехала. Она сделала свой выбор. Эта женщина – послушная дочь своего отца. На что же я мог надеяться? Она уехала, не написав, не попрощавшись.
Мой слуга Мануил не спал. Он ждал меня, не давая свечам в моей комнате погаснуть. Старик не удивился, увидев мое расцарапанное лицо и окровавленную одежду. Мгновенно принес чистую воду, куски полотна и целебную мазь. Помог мне раздеться и промыл рану. Порез тянулся от левой лопатки вниз, к ребрам. Рана сильно горела и болела, но это лишь облегчало мои душевные муки.
Я дал Мануилу иглу, какой пользуются лекари, и шелковую нитку – и показал, как надо зашивать рану. Попросил, чтобы он промыл ее крепким вином и приложил к ней плесень и паутину, чтобы предотвратить горячку. И только когда он перевязал меня и помог мне лечь, меня начала бить дрожь. Меня трясло так, что ложе мое ходило ходуном.
– Пес, – дрожащим голосом проговорил я. – Тощий желтый пес, интересно, кем ты был?
Я долго лежал, не двигаясь. Итак, я снова один. Но я никого не просил смилостивиться надо мной. Анна Нотар сделала свой выбор. Кто я такой, чтобы осуждать ее за это?
Но когда пробьет мой последний час, я усну, ощущая аромат гиацинтов, исходивший от твоей кожи. Этого счастья ты не сможешь меня лишить.
28 февраля 1453 года
Во время ночного шторма из порта скрылось немало судов. Большой корабль венецианца Пьеро Давенцо и шесть критских парусников со всем грузом. Клятв, угроз и целования креста оказалось явно недостаточно. Капитаны спасли тысяча двести ящиков соды, меди, индиго, воска, разных мастик и пряностей, сохранив их для Венеции и критских купцов.
Кроме того, капитаны спасли сотни богатых беглецов, которые готовы были заплатить за место на судне любые деньги. Говорят, что подготовка к побегу уже давно была в порту тайной, известной всем и каждому.
Турки в Галлиполи не сделали по этим кораблям ни единого выстрела и не бросили в атаку свои военные галеры. Стало быть, и здесь обо всем договорились заранее. Через посредников из нейтральной Перы. Да и стоило ли султану беспокоиться из-за нескольких сундуков с медью и пряностями, если, пропустив беглецов, он мог сократить количество кораблей, на которые так рассчитывал император, и ослабить таким образом оборону порта?
А флотоводец Лука Нотар, выходит, знал о готовящемся побеге и отправил на одном из кораблей в безопасное место свою дочь. Но и женщины из императорской семьи тоже покинули город. И никто не знал, когда.
От капитанов оставшихся судов василевс потребовал новых клятв и обещаний, что они не выйдут из порта без его соизволения. А что еще ему оставалось делать? В любом случае, венецианцы отказались выгрузить из трюмов на берег ценные товары. А это был, пожалуй, единственный надежный способ удержать корабли в Константинополе.
1 марта 1453 года
Меня пришел проведать сам Джустиниани, поскольку мне пока не хочется выходить из дома. Мои раны зудят, лицо горит, словно охваченное огнем, меня лихорадит.
Когда генуэзец спрыгнул со своего огромного боевого коня, вокруг тут же собралась толпа. Греки восхищаются протостратором, хоть он и латинянин. Мальчишки почтительно ощупывали сбрую скакуна. Император подарил Джустиниани изукрашенное золотом седло и усеянный драгоценными каменьями парадный чепрак. Визит протостратора был для меня большой честью. Мы долго беседовали.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38