Кто советы ему давал?
Говорит и с легкой, снисходительной улыбкой смотрит на фаворита.
Покраснел Зубов, но сейчас же принял гневный вид:
– Вот-вот. Князь Воронцов и это на меня, поди, сваливает. Вижу, подкопаться он под меня хочет. Я с ним спорить не стану. Старый слуга вашего величества. Разве вы меня променяете на него? Никогда! Я знаю…
– Ничего вы не знаете, генерал! Никакой мены затевать я не желаю. Это барышники лошадьми меняются… А я того не любила, да и делать вперед не стану… Всякий на своем деле и при своем месте хорош. Бросим. Лучше меня слушайте. Готовьтесь к наградам, к радостям. В конце этого месяца свадьбу играть будем. Сашу моего обвенчаем с принцессой Луизой… Елисаветой, как мы будем ее звать… Сами знаете, к чему это приведет. Так не хмурьтесь. Не думайте о пустяках. У вас много серьезного дела в руках. А я пригляделась хорошо к принцессе. Очаровательное создание.
– Совсем дитя, подросток… тринадцатилетний…
– Ничего. У меня зоркий глаз. Из нее выйдет очаровательная женщина… Увидите. И очень скоро.
– Я никого не вижу и видеть не хочу, кроме моей государыни…
– Хорошо, хорошо, льстец… Ну а теперь поговорим серьезно. Вы полагаете, я соглашусь в конце концов на тот грандиозный план, который вы лелеете уже столько времени. Оставлю без защиты свой север, забуду про новые южные губернии, которые столько крови и денег взяли… И кинусь не то на Царьград, который здесь, под рукой, а куда-то, по дорогам, где шли полки Македонца? В Персию, на Индию, на самый Китай, с которым много веков мирно живем мы по-соседски? Вы на это надеетесь? Напрасно, милый, отважный мой генерал… Во-первых, план сложен, труден и почти несбыточен, если не безрассуден, должна вам сказать… Уж не говоря о том, что денег у меня нет и на самое крайнее, что здесь необходимо. А бросить десятки, сотни тысяч людей с оружием за тысячи верст?! Дитя мое, вы подочли, во что это обойдется? Чем это пахнет?
– Славой великого имени Великой Екатерины…
– Но, но! Взяток мне не надо. Да я их и не беру. Мы говорим серьезно, генерал…
– Что делать, ваше величество, если даже о серьезных вещах я умею говорить только весело? Вы сами, государыня, приучили меня к тому. Иным дело трудно, невообразимо. А у вас в руках само спорится, как это говорят по-русски… А уж если желаете цифр и фактов – извольте. Они у меня есть…
– Все у вас есть… И кто только толкает вас на эти несбыточные пути? Кто внушает такие походы?
– Прошлая удача вашего величества… Заботы о том, чтобы империя ваша росла и укреплялась… Вера в высокое назначение, посланное вашему величеству небом!
Екатерина только молча отмахнулась рукой.
– А затем ваши советники, генерал… Знаю я их. Стриженый бирюк Альтести. Умный, тертый калач, как это говорят мужики… Но пройдоха. Он понимает: где кипит большой котел, там и в его тарелку кое-что попадет. И все остальные.
– Не стану спорить, государыня. Но сами вы не раз говорили: строго судить людей, но также помнить, что и самый неприятный на вид полезен быть может. Я не даю никому власти надо мною. Но сам беру от них, что могу… И не Альтести был мне подсказчиком. И Иван Четвертый, и Великий Петр мечтали о вольном торге с Индией, о гаванях при Великом океане, о засилье над слабой, обленившейся Персией, которая ни одному воинственному натиску никогда сильно противостоять не могла. И думается, то, что замышляли эти мужи, именно вам, великой жене, свершить суждено… Я молчу… Я не льщу… Я покажу мои документы… Вот что пишет в своей записке митрополит Хрисанф… Это посерьезнее Альтести, надеюсь, ваше величество…
– Хрисанф? Ты бы раньше сказал. Он знает Восток. Человек глубоко ученый, умный. Честолюбив, завистлив… Но верить можно этому монаху… Читай, что там у тебя? Если он что советует, следует подумать…
– И я так полагал, ваше величество… Вот главная суть, – пробегая глазами исписанные листки, сказал Зубов. – Сначала он описывает богатства племен и стран, лежащих у врат вашей империи на юго-востоке: Туркестан, Хива, Бухара, все Закавказье, видавшее некогда дружины Мстислава… Вы сами знаете, как изобилуют они дарами природы, какую выгоду и сейчас имеет казна от одних пошлин на товары, приходящие оттуда. А между тем эти отдельные владения не имеют над собою близких и сильных господ… Между собой воюют, ослабляя себя тем. Стоит приманить одного князька, он будет помогать покорению остальных. А после, конечно, и сам должен будет войти в общую компанию… Это первый шаг. Персия на ее границах с нами почти беззащитна, как сами знаете. И даже не станет очень хлопотать, чтобы отбить у нас то, что будет взято на первых порах там, у гор Кавказа. А эти первые куски будут опорой для дальнейшего похода на Тегеран. И дальше, на Тибет, на Индию… Но тут же и боковое движение начнем… От берегов Кавказа, из гаваней Тавриды потекут корабли к Босфору… И на них сама Екатерина… Возьмем Анапу, а со стороны суши пойдут суворовские орлы, румянцевские знамена… На Адрианополь потом! И Царьград скорее будет у ваших ног, государыня, чем вы сами думаете… Сама Англия не поможет. Ей придется там, на далеком Востоке, боронить свою индийскую жемчужину… Франции дома с делами не управиться. Австрия же за нас. Пруссия пока не глядит к востоку…
– Стой, стой, стой! – волнуясь, по-русски заговорила Екатерина. – Одно упустил. Пройти страну потоком, с солдатами, с пушками, устрашить, покорить ее, подобно Македонцу, мыслимо еще. Но удержать как столь славное завоевание? То много труднее. Дитя ты неразумное, хотя и генерал мой, умник писаный… Что скажешь?
– Ответ готов, матушка. Я и о том думал. Вот что пишет владыко. А он знает: англичане владеют в Индии царством, пожалуй нашему равным. А держатся там всего силой армии в двадцать пять тысяч людей европейских. Да своих, сипаев, – пятьдесят тысяч еще под ружьем. Ужли мы в пять раз более выставить туда не сможем?
Екатерина даже не ответила, погруженная в глубокую задумчивость.
Лицо у нее загорелось, глаза заискрились.
Насколько трудно, почти невозможно было заговорить императрицу, увлечь ее словами, идеями, высокими фразами, настолько каждая отважная, но деловой вид имеющая затея, особенно пограндиознее, могла воспламенить могучее воображение этой вечной искательницы приключений и в жизни, и на троне.
Простая во вкусах, сдержанная в своем тщеславии, постоянная в привычках, Екатерина являлась ненасытной, если могла проявить силу духа, блеск фантазии, силу царственной власти.
Зубов успел с этой стороны разгадать свою покровительницу и, даже не ожидая ответов, продолжал:
– Мы сперва сделаем хорошие разведки. Без того нельзя. Вот Хрисанф пишет: врачей, хакимов бродячих много в тех краях. Принимают их, любят, все им говорят. У нас найдутся люди подходящие, которые по-восточному знают… Пошлем. Они соберут справки, срисуют пути и крепости, сосчитают врагов… А ты, матушка, уж тут и дело порешишь: сидеть на месте али вперед идти с Божьей помощью…
– Вперед? До коих пор вперед? Кабы Бог остановки не поставил… И еще задача: шведы нешто в такие для нас трудные минуты про свое не вспомнят? Финляндия еще тепленькая лежит, друг мой… Еще не все по дороге прибрано, что растеряли генералы шведские, домой уходя. Теперь свое искать явятся… И наше подберут.
– А ежели, ваше величество, будет шведский король вам не такой родич, как теперь, а внуком доводиться станет? Может, и беды от него ждать не придется.
– Как? Как ты сказал?.. Ты мог подумать, чтобы я… свою внучку какую-либо да выдала за этого… молокососа… за шведского короленка полунищего… за…
– Матушка… Да что ты! Да Бог с тобой! – заговорил перепуганный неожиданным взрывом негодования фаворит. – Так я это… Лишь бы с северу тебе покойной быть… Лишь бы оттуда не было никакой угрозы нам…
– Нам? Это еще что? Кому это «нам» – спросить дозволь, ваше превосходительство!
– Русским… России… Земле вашей… империи, ваше величество… Да я… сохрани Бо…
Вдруг веселый, звучащий по-прежнему молодыми нотками смех прервал его смущенные речи:
– Ох, батюшки! Сама загорелась не из-за чего… и тебя вон как напугала… Господи, видно, еще не уходилась на старости лет. Перестань бормотать. Ничего дурного ты не сказал и не подумал. Каждый волен свои мысли излагать, как знает. Сама я о том прошу всех. Бывает порой, сам знаешь, подымет меня. Вы же все виною. Почитай, никто никогда слова поперек не скажет… Я и привыкаю… Ты будь покоен. Спасибо тебе за твои советы. Я о том, что мы говорили, еще подумаю… Бог в помощь… Работать еще мне тут надо… Иди…

* * *
Понемногу Зубов достиг своего.
Уже стали понемногу готовить войска, копить деньги для долгих и трудных походов. Были под рукой сделаны распоряжения на окраинах, откуда намечалось выступление войск. Там шли осторожные приготовления…
И вдруг грянула гроза с другой стороны.
Англия в эту пору особенно опасалась России и всегда была настороже. Кроме официального посла, агента по делам и других дипломатических особ, в Россию, преимущественно в ее столицы, от лондонского министерства иностранных дел направлялись опытные, снабженные большими средствами, тайные соглядатаи, которые являлись то под видом художников, как известный Том Драйер, то купцами, то артистами кочующих зверинцев и точно сообщали обо всем, что удавалось подметить их проницательным глазам, что могли они услышать и узнать. Сестра Зубова, жена камергера Жеребцова, в то же время любовница лорда Уайтворта, хотя и надеялась, что сумеет англичанина вынудить к откровенностям, полезным для ее брата, служила умному сыну Альбиона великолепным осведомительным органом…
Вдруг в самое Светлое Христово Воскресенье – 6 апреля 1794 года – прозвучал кровавый набат варшавской заутрени…
Вместо красного яйца – потоки пурпурной человеческой крови пролились в этот день, когда особенно громко слова мира, всепрощения и любви звучат и раздаются во всех христианских храмах…
Сомненья нет, что победители вели себя вызывающим образом, как это бывает всегда. Побежденные были озлоблены, таили вражду, готовую вспыхнуть при каждом удобном случае, собирались отомстить…
Но вожди понимали, что начинать снова борьбу вслед за недавним поражением – безумно. И только обещание поддержки и помощи с чьей-нибудь стороны, у которой много денег и сил, могло дать толчок, открыть выход для неумолимой народной вражды и мести.
Так было сделано…
За варшавскую заутреню Суворов скоро отплатил пражской резней.
Вызванный спешно из Херсона, он, не отдыхая, прискакал сперва в Петербург, потом на место действий.
История записала на своих страницах все, что совершилось потом. Она будет судить и правых, и виноватых.
Но Зубову и тут посчастливилось. Он получил новые награды, новые земли и души… И с удвоенной силой возобновились приготовления к великому персидо-индийскому походу, который теперь стал мечтой Екатерины, как раньше был мечтой Зубова.

* * *
После сильных бурь всегда наступает пора усталости, затишья.
Таким затишьем был отмечен конец 1794 и следующий за ним год.
По крайней мере – во внешней политике России. А так как весь аппарат, правящий этой огромной страной, все министерства и кабинеты, по удачному выражению принца де Линя, помещались на пространстве двух вершков: между висками Екатерины, в ее голове, – то отдыхала и сама императрица.
А отдых был необходим. Кроме душевных потрясений и забот, телесные недуги сильно напоминали о начале конца.
Особенно беспокоили всех сердечные припадки и признаки водянки, от которой напухали ноги, низ живота.
Потом на ногах открылись какие-то нарывы. Они были неприятны сами по себе.
Но дышать стало легче, ноги не так затекали. Мощная, здоровая натура сама боролась с недугом, нашла исход дурным сокам.
Одно печалило императрицу: она не могла уже ходить много и легко, как прежде каждое лето, по аллеям царскосельского парка, зимой – по залам Эрмитажа, по его зимнему саду.
Опираясь на трость, ходит Екатерина и часто садится отдыхать. О том, чтобы по-старому принять участие в играх молодежи, бегать с ними по лужайкам, – и думать нечего!
Но любит она глядеть на юное веселье.
А его много теперь в доме.
Принцесса Луиза Баденская, в святом крещении – Елисавета Федоровна, прелестная молодая жена юного Александра, внесла новую жизнь и очарование в интимный круг усталой императрицы.
Всегда спокойная, ясная, веселая, готовая побегать и порезвиться, как дитя, несмотря на свои серьезные, даже печальные глаза, Елисавета овладела любовью Екатерины и расположением всех окружающих…
Чудесный августовский вечер готов спуститься на сады и дворцы Царского Села.
Большая зеленая лужайка у пруда звенит от молодых голосов, оживлена группами кавалеров и дам в легких, простых нарядах, как любит Екатерина.
Здесь мужчины в будни все во фраках, дамы без пудры и кринолинов или фижм.
Императрица сидит на скамье и любуется милой картиной.
Длинной вереницей вытянулись пары. Впереди – высокий, толстый Державин.
Он своим звучным голосом произносит заветные слова:
– Горю, горю, пень!..
– Чего ты горишь? – спрашивает Зубов, стоя в первой паре с Елисаветой.
Во второй паре – Александр с Варей Голицыной, смуглой, очаровательной девушкой, с которой он на вид так же дружен, как и его пятнадцатилетняя жена.
Дальше – Константин с молодой графиней Брюс, за которой теперь ухаживает, что выражает щипками и толчками. А когда ему за это девушка начинает драть уши, он целует мягкие руки до боли крепко, даже кусая их…
Желая угодить Екатерине, стоит в паре и толстая графиня Шувалова, затем любимая фрейлина государыни, побочная дочь Бецкого, Александра Сергеевна де Рибас, урожденная Соколова, княгиня Екатерина Александровна Долгорукая, за ней – прелестная, здоровая, тайно обвенчанная много лет с мужем и недавно прощенная за это княжна Нарышкина, Жозефина Потоцкая и много других стоят в этой блестящей веренице. Кавалеры тоже свои. Из молодых – одни дежурные камер-пажи, разобравшие фрейлин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45