там он сел за письменный стол и взглянул на сеньора Сальседо с необычной холодностью.
– К сожалению, должен сообщить вам, что у вашей супруги пути свободны, – сказал он.
– Что это означает, доктор?
– Супруга вашей милости способна к зачатию. Дон Бернардо похолодел.
– Вы предполагаете… – начал он, но не смог продолжить.
– Я не предполагаю, сеньор Сальседо, я решительно утверждаю, что дыхание вашей супруги отдает чесноком. Что это означает? Очень просто – пути восприятия в ее теле свободны, не закупорены. И при надлежащем оплодотворении зачатие было бы нормальным.
Дон Бернардо почувствовал, что обливается потом, его движения стали неловкими, неуверенными.
– Это означает, что я виновник нашего бесплодного брака?
Альменара взглянул на него снизу вверх с оттенком некоторого презрения.
– В медицине, сеньор Сальседо, два плюс два не всегда четыре. Я хочу сказать, что эти пробы отнюдь не математика. Существует вероятность, что оба вы способны к рождению потомства, но по какой-то причине ваши обоюдные лепты не согласуются.
– Иначе говоря, я и моя жена не подходим друг другу.
– Называйте это, как вам угодно.
Сеньор Сальседо осторожно промолчал. Глубина познаний доктора Альменары была вне сомнений, равно как чудесные исцеления, которые он совершал в самых знатных семьях города, и его ясный ум. Также все знали, что в библиотеке доктора стоят триста двенадцать томов – чуть меньше, чем в библиотеке Игнасио, брата дона Бернардо, однако этого было достаточно, чтобы оценить степень его образованности. Из-за такого пустяка не стоило устраивать сцен. И все же он решился спросить:
– А не располагает ли ваша наука, доктор, еще какой-либо пробой, скажем, менее резкой, более деликатной?
– Мы могли бы подвергнуть вашу супругу пробе мочой, но это очень противная процедура и столь же малодостоверная, как и чеснок.
– Как же поступить?
Альменара медленно поднялся из-за стола. В своей широкой мантии темного бархата он казался великаном. Остроконечная борода доходила до третьей пуговицы мантии.
– Откровенно говоря, сеньор Сальседо, – сказал он, мягко взяв дона Бернардо за локоть, – что для вашей милости было бы более огорчительно: не иметь потомства или же признаться вашей супруге, что виновник ее бесплодия вы?
Сеньор Сальседо слегка откашлялся.
– Вижу, ваша милость столь же тонко разбирается в мужчинах, – сказал он.
– Тот, кто хорошо понимает женщин, начинает в конце концов понимать и мужчин. Эти знания дополняют одно другое.
Дон Бернардо поднял глаза, странно непроницаемые, тусклые.
– Быть может, доктор, было бы достаточно сообщить моей жене, что наши организмы не согласуются, что наши лепты, как вы говорите, не соответствуют одна другой?
– Мысль разумная, – усмехнулся доктор. – Сделаем так, как вы говорите. Ведь в действительности ваша милость не предлагает мне лгать.
Эта уступка доктора Альменары сохранила гармонию между супругами и дружбу обоих мужчин. И когда через восемь лет, прошедших в жизни супругов без всяких событий, кроме обычного хода времени, дон Бернардо и донья Каталина явились к доктору с сообщением, что у доньи Каталины дважды были задержки, доктор Альменара порадовался своему разумному решению. Он уложил донью Каталину на ортопедический стол и долго щупал ей пульс. Затем положил правую ладонь на левую грудь пациентки, в области сердца, и, ощутив волнение доньи Каталины, пробормотал: «Спокойно, спокойно, сеньора, жара у вас нет». Потом повернулся к своему другу и повторил: «Жара у нее нет, сеньор Сальседо». Сильно согнувшись в поясе, он припал ухом к груди женщины и услышал взволнованное биение ее сердца. В заключение опытной рукой он раздвинул корсаж и пояс юбки, пощупал живот, проверил плотность селезенки и печени, подвижность петель кишечника. Но рука его опустилась еще ниже. У доньи Каталины перехватило дыхание, она едва не лишилась чувств – доктор щупал ее правой рукой с изумрудом на большом пальце, и временами она ощущала на лобке грани самоцвета. В это утро доктор Альменара действовал чрезмерно смело. Наконец он вынул руку и пошел к умывальнику.
– Задержки, – говорил он, вытирая руки, – почти всегда убедительный признак беременности, но при таком малом сроке определить что-либо наощупь невозможно. – Он посмотрел на Сальседо и прибавил, как бы продолжая их разговор восьмилетней давности. – Такие случаи в медицине бывают. Лепты обоих, которые как будто не совпадали, внезапно подружились. Будем надеяться. Жду вас через восемь недель.
Супруги явились снова через два месяца, но теперь донью Каталину по утрам постоянно тошнило и дважды случались головокружения и рвота. Обо всем этом она, прежде чем лечь на стол, рассказала доктору. Доктор терпеливо прослушал ей сердце, но едва начал ощупывать живот, уголки его рта приподнялись в улыбке.
– А вот и головка юного Сальседо, – сказал он и улыбнулся еще шире. – Все-таки у вас получилось.
Месяц за месяцем донья Каталина в сопровождении мужа посещала доктора Альменару. Для нее было предметом гордости периодически слышать из его уст подтверждения близящихся родов. Однако на восьмом месяце беременности доктор задал неприятный вопрос:
– Уверены ли ваши милости в том, что правильно вели счет?
– Задержки не могут обмануть, доктор, – поспешил возразить дон Бернардо. – В первый раз, когда мы пришли к вам, их уже было две, стало быть, сегодня ровно восемь месяцев.
– Уж очень головка мала, – заметил доктор, – не больше яблока.
В следующий месяц он подтвердил, что все идет хорошо, кроме размеров плода, он очень мал, но ничего иного не остается, как ждать. В заключение, словно бы задавая самый невинный вопрос, он осведомился у дона Бернардо, нет ли у них в доме кресла для рожениц. Дон Бернардо Сальседо самодовольно кивнул. Он чувствовал себя счастливым, что может удовлетворить доктора Альменару даже в такой мелочи, и стал подробно рассказывать о флотилии с шерстью и о дальновидности дона Нестора Малуэнды, известного бургосского коммерсанта, преподнесшего эту новинку в дар его супруге, как только такие кресла появились на рынках Фландрии.
– Да, изобрели его фламандцы, – улыбнулся доктор, но тут же прибавил скептическим тоном: – Впрочем, юному Сальседо при его миниатюрных размерах вряд ли понадобится помощь, чтобы выйти в наш мир.
И вот теперь донья Каталина в ожидании доктора прохаживалась по комнате, и то и дело хваталась обеими руками за столик, наморщив лицо и краснея, но не говоря ни слова.
– Опять? – заботливо спрашивал дон Бернардо, глядя на часы. Она утвердительно кивала. – Каждый раз все чаще, всего несколько минут прошло, а то и меньше, – прибавлял он.
Сальседо втайне гордился, что стал виновником всего этого переполоха. В нем говорило тщеславие, скорее похожее на чувство самца-производителя, чем на отцовское. Наконец-то, после стольких неудач, дело удалось. Он восхищался спокойствием жены, но слегка досадовал на ее слишком, по его мнению, неподходящий ввиду таких обстоятельств наряд – юбка с фижмами, скрывавшая беременность, корсаж с круглым вырезом, оставляющий открытыми соблазнительные плечи. Он усмехнулся, вспомнив день, когда она впервые надела этот корсаж и у него едва хватило терпения раздеть ее. Порой бывали у него подобные приступы безудержного вожделения, причину которых он не мог понять. Видно, они были связаны скорее с его плотскими потребностями, чем с нарядами жены. И все же его всегда возбуждал этот соблазнительный корсаж, белые, хрупкие плечи, соперничавшие с шелком оборок. Вот его жена с исказившимся лицом снова схватилась за столик, а когда боль отступила, донья Каталина нервно зазвонила в серебряный колокольчик. Прибежала, отдуваясь и шаркая шлепанцами, Бласа, их старая кухарка, в юбке из грубого сукна и в чепце. Бласа начала служить в доме бабушки доньи Каталины пятилетней девочкой – ее взяли развлекать новорожденную мать доньи Каталины, которая, в свой черед, родилась при ней. Бласа была опорой дома. Однако, когда госпожа сообщила, что младенец вот-вот появится и надо подготовить комнату и согреть на кухне воду, Бласа ничего не сказала. Что ж до горничной Модесты, хозяйка велела ничего ей не говорить. Пусть ложится спать. Негоже, чтобы девушка ее лет участвовала в таких делах. Слуга Хуан Дуэньяс, который отправился за доктором и скоро вернется, пусть будет наготове, вдруг ночью что-нибудь потребуется. А покамест Бласа должна достать из кладовой кресло для рожениц, которое хранится там уже десять лет на одном из шкафов. Бласа знай только кивала своей тяжелой головой, покорно опустив отечные веки, совершенно спокойно воспринимая весть о грядущем событии.
– Что еще прикажете, сеньора? – спросила она, глядя на хозяйку своими усталыми глазами.
Однако донья Каталина уже слушала уговоры супруга, который наставительно советовал ей одеться поудобней, – не собирается же она рожать в корсаже и в юбке с фижмами. Из-за волнения и схваток донья Каталина еще не подумала о подходящей одежде.
– Надень ночную сорочку пошире и, конечно, без застежек.
Послышался стук колес.
Сеньор Сальседо знал каждую выбоину, каждый неровный камень мостовой и особый скрип своей кареты, объезжавшей эти препятствия.
– Живей, – сказал он, – доктор приехал.
Донья Каталина выбежала из комнаты через маленькую одностворчатую дверь, пока дон Франсиско де Альменара в мантии темного бархата и с черным чемоданчиком в руке с изумрудным перстнем входил через главную дверь. Доктор знал, сколь важно торжественное появление. Врач или повитуха в доме первородящей почитались, как божество. Дон Бернардо, испытывая необычное волнение, поспешил навстречу.
– Уже началось, доктор.
– Схватки есть?
– Больше часу продолжаются. Каждые две минуты.
Дон Франсиско де Альменара огляделся вокруг и заметил, что нужна повитуха. Дон Бернардо смущенно извинился – он не знал, что ее присутствие необходимо. Доктор написал на бумажке два имени и два адреса, и сеньор Сальседо позвал Хуана Дуэньяса:
– Вези первую. А вторую только в том случае, если первую не застанешь дома.
Потом он повел доктора в спальню, но прежде чем войти, как воспитанный человек и ревнивый муж, постучал костяшками пальцев. Донья Каталина сдавленным голосом ответила: «Войдите». Она облачилась в свою сорочку новобрачной, поверх которой накинула просторный халат, и лежала на двух набитых шерстью подушках. Доктор Альменара придержал дверь и мягко обратился к дону Бернардо:
– Вам лучше подождать там.
Сеньор Сальседо сделал шаг назад, чувствуя себя униженным. Что намеревается делать почтенный доктор Альменара наедине с его женой? Минуты шли невыносимо медленно. Через толстую дубовую дверь еле слышалось тихое бормотанье, и, когда доктор впустил сеньора Сальседо, тот ринулся в «святилище», как называл их спальню с первого дня брака. Доктор Альменара приостановил его.
– Все идет нормально, – сказал доктор. – Расширение началось.
Повитуху уже доставили. Это была невысокая, худая женщина с пергаментным цветом лица, одетая в старую юбку, на голове тока.
– Добрый вечер, Виктория, – обратился к ней доктор. – Все идет правильно, только нельзя давать ей спать. Приготовьте роженице полынный отвар.
Проворная Модеста хотела было побежать вслед за повитухой, но дон Бернардо остановил ее.
– Тебе надо идти спать, – сказал он. – За сеньорой будет ухаживать Бласа. – И, обернувшись к Хуану Дуэньясу, который неподвижно стоял в дверях и глядел на него, распорядился: – А вы, Хуан, ждите внизу. Еще неизвестно, может, вы нам понадобитесь.
Донья Каталина послушно выпила отвар, но он, по-видимому, не оказал никакого действия. И все же расширение продолжалось. Повитуха то входила в спальню, то выходила.
– Расширилось достаточно, доктор, но я не вижу, чтобы сеньора как-то участвовала. Она совершенно пассивна.
– Дайте ей ревень.
Пациентка потерла себе живот листом ревеня. При каждой схватке она прятала лицо в подушку, но не старалась напрячься.
– Тужьтесь, – говорил доктор. Замешательство усиливалось.
Доктор сел на низкий табурет. Услышав стоны роженицы, обернулся к ней.
– Тужьтесь!
– Я не могу, доктор.
Дон Франсиско де Альменара поднялся. Головка видна, она маленькая.
– Почему она, черт возьми, не выходит? – недоумевал он.
Но прошло еще полчаса, а все было по-прежнему. Отверстие расширилось, однако донья Каталина не делала никаких усилий.
– Виктория! – крикнул, наконец, доктор, теряя терпение. – Пожалуйста, принесите кресло для рожениц!
Сам дон Бернардо помог занести кресло в спальню. Это было сооружение из дерева и кожи – сиденье находилось ниже, чем подставка для ног, и на поручнях были два ремня, чтобы пациентка могла, напрягаясь, за них ухватиться. Повитуха и кухарка Бласа помогли донье Каталине перебраться в кресло. Исхудавшая роженица с задранными кверху ногами и белевшими на черной коже ягодицами представляла зрелище жалкое и нелепое. Наступили схватки, и доктор сказал: «Напрягитесь!». Она сморщила лицо, но когда боль отпустила, начала беспокоиться и раздраженно приказала мужу выйти и ждать в соседней комнате, – ей-де неприятно, что он видит ее в таком ужасном положении. Дон Бернардо никогда не думал, что рождение ребенка это такой долгий и мучительный процесс.
В половине третьего ночи 31 октября 1517 года расширение отверстия практически завершилось, но ребенок не выходил, а донья Каталина только кричала, но ничего со своей стороны не предпринимала, чтобы ускорить роды. И в этот момент доктор Альменара произнес фразу, которая потом разнеслась по городу: «Ребенок приклеился!» – сказал он. Как раз в этот миг произошло нечто немыслимое: головка младенца исчезла из виду, а вместо нее показалась ручка с раскрытой ладошкой, которая помахивала, как бы прощаясь или приветствуя. Да так и осталась, только поникла и увяла, вроде пениса, между раздвинутых бедер дамы.
– Этот негодник перевернулся, – воскликнул доктор вне себя от ярости. – Хватайте его, да побыстрей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54