Оценил и сделал вывод: «Прощай, философия». Все денежные подсчеты, всё м
атериальное, выписанное уже не рукой поэта, а холодным пером молодого бу
хгалтера, Ц опустим. Любой поэт Ц это расчет, хотя бы в чередовании слог
ов. Здесь мы имеем дело еще со строгой, не терпящей бессмысленных трат спе
цифической семейной системой. Эти отношения тоже опустим.
Второе, что бросается в глаза,Ц тематическое пристрастие. Скорее, фикси
руя для себя, он в письмах к отцу, к другу, к сестре много, до навязчивости, р
азмышляет над выбором пути. Он пишет об этом больше, чем об Иде Высоцкой. О
н, словно землемер, боится ошибиться. Это место следовало бы отдать в лекц
ии цитатам, что не сложно, Ц профессора, даже отправившегося в большую пр
огулку по городу, чтобы промять тему, нельзя застать врасплох. Он как фоку
сник: раз Ц и из бокового кармана извлекаются карточки с цитатами! Остае
тся только крикнуть, как в цирке: вуаля! И, кстати, профессор, очень вовремя
вы остановились. Поднимите-ка голову, взгляните. На гранитной доске не са
мым демократическим, готическим, шрифтом выведено: здесь жил Вольф! Само
е время переключиться на Ломоносова. Но всё-таки сначала разберемся с ци
татами из бокового кармана. Естественно разрыв с Идой все это активизиро
вал .
Сестре 11 июля 1912 года. «Ты и понятия не имеешь, как я сбился со своего
пути. Но ты ошибаешься: это случилось сознательно и умышленно: я дума
л, что у «моего» нет права на существование».
Что такое «мое»? Это ясно из контекста. «Своим» Ц пусть простит тень поко
йного мое интеллигентское амикошонство Ц Б.Л. считал творчество, искусс
тво.
Другу, А. Штиху. 17 июля. Другая цитата и другой эпизод, который можно реставр
ировать без особого труда. «На пустой, полуденной улице, возле парикмахе
рской встречаю Когена. В день моего отсутствия пришло приглашение его по
сетить…Um ihren freundlichen Besuch bittet Ihr Proffesor Herm. Cohen. Я, конечно, извиняюсь. Длинный разговор. Между п
рочем расспросы, что я думаю делать…Россия, еврей, приложение труда, экст
ерном, юрист. Недоумение: «Отчего же мне не остаться в Германии и не сделат
ь философской карьеры (доцентуры) Ц раз у меня все данные на это?» И ему же
через два дня: Я видел этих женатых ученых… Они не падают в творчество. Это
скоты интеллектуализма».
Опять Штиху, уже 19 июля. «Я ничего не боюсь. Что я запылился и ослаб и что я ли
шен того единственного, что заменяло мне недостающее дарование: что я ли
шен сейчас первого удивления молодости и еще одного, чрезвычайно важног
о: той непрерывности, с которой восторженность восприятия, восторженнос
ть чтения служила душою созидания и письма…»
Если это самопризнание сопоставить с дальнейшим творчеством, то возник
ает почва и для анализа и для раздумий. Дальше еще круче и еще безжалостне
е. В письме возникает, как молния, формула: «это не желающее меня искусство
». Как будет дальше с искусством и творчеством этот взрослый мальчик-фил
ософ с ореховыми глазами еще не знает, это как покажет будущее, но уж филос
офия и научная карьера Ц прощай! Цитаты-то не о расчетливости, а о том, что
в искусство нельзя лезть с психологией торговца мелочной лавки. Выигрыв
ает тот, кто умеет проиграть. Если бы в сегодняшнем нашем искусстве был та
кой же личностный самоотбор.
А улица уже почти пройдена. После крошечной площади Wasserscheide, на которой собст
венно и стоит Маленький Мук, в своем стремлении вверх улица сменила назв
ание и теперь у нее уже новое имя Wettergfsse. Для полноты картины осталось чуть ра
ссказать о Вольфе, взглянуть на знаменитую ратушу с ее петухом, кричащим
и хлопающим крыльями каждый час. Об этой ратуше в свое время написал стих
отворение Булат Окуджава: «Когда петух на Марбургском соборе». Здесь ест
ь поэтическая расслабленность: к словам «мэрия» и «ратуша» рифму подобр
ать достаточно сложно. Про ратушу, про ратушу писал поэт. Марбург притяги
вает. Именно из Марбурга поэт и бард поехал в Париж, где и умер. Он оставил с
вою куртку и спортивную сумку в доме Барбары Кархоф. Она обязательно буд
ет на лекции. Это завтра…
При мысленной отметине близкой лекции Ц хотя я думаю о ней не перестава
я Ц сердце забилось сильнее, чем положено. Будет ли на лекции Серафима? По
телефону она обещала. Но путь у нее не короткий Ц из Берлина.
Ох, как хочется обо всем повспоминать еще. А может быть, просто сладко леле
ять свои молодые годы? Куда-то улетели страсть, энергия, неутомимость, муж
ская крепость. Вспомнить Ц это почти пережить еще раз. Но в моем возрасте
люди уже умеют держать себя в руках, не позволяют рефлексии полностью за
хватить сознание. Отведем в сторону «переживательную» струю.
Рядом с треугольником, образованным в одной вершине ратушей, в другой Ц
домом, где молодой Ломоносов познакомился со своей будущей женой (там, в г
остях у фрау Урф на Barfusserstasse, мы уже побывали Ц в романах всё происходит, как и
в жизни: с чего начинается, тем и заканчивается), и в третьей Ц домом Вольф
а, находится еще знаменитое кафе «Фетер». Я заглядывал туда и осталось ощ
ущение, что именно здесь Пастернак Ц в настоящем романе всё близко, и всё
имеет тенденцию, как в жизни, сближаться Ц несколько раз разговаривал с
симпатизировавшим ему кельнером.
Кафе-то называлось совсем по-другому: Kaffe Lokal , и может быть даже, не кафе, а пив
ная, но оно не встретилось мне в городе. Известно, что в этом заведении был
а терраса. А все кафе «Фетер» расположено на огромной террасе. Какие виды
на луга, на проскользнувшую дугой вдалеке железную дорогу! Здесь, т.е. в Lokal, т
оже произошло знаменательное событие еще раз подтвердившее если не ава
нтюризм, то решимость и смелость лирического поэта. Было в обрез денег и т
ем не менее «три товарища, два немца и француз» убедили, что можно еще сове
ршить путешествие: встретится с родными, которые приехали на отдых и пос
мотреть Италию. Именно тогда этот доброжелательный, но безымянный кельн
ер, оставивший след в русской литературе, принес Kursbuh (расписание) и был найд
ен некий невероятной дешевизны Bummelzug , на котором можно было буквально за гр
оши пересечь всю Германию. Все верно, это существует и сейчас, главное вчи
таться в гроссбухи расписаний в праздничную щель недели, суббота и воскр
есенье, можно по льготному билету, пересаживаясь с одной электрички на д
ругую устроить себе невероятное и невероятно дешевое путешествие. Что к
асается кельнера, («В кафе со всеми нами дружил старший кельнер. Он знал по
дноготную каждого из нас») ему посвящены строки в «Охранной грамоте». Зд
есь не только картинка живая и любопытная, но и какая-то, я бы даже сказал н
е русская вера в то, что можно радоваться удаче и успеху другого.
Ну, уж здесь простите, и потерпите, как вам покажется, с совершенно ненужно
й никому цитатой. «Он пришел в такой восторг, точно ему самому на другой де
нь предстоял Базель. «Послушайте, Ц сказал он, облизнувшись и собрав пус
тые бокалы. Ц Вглядимся друг в друга попристальнее, такой у нас обычай. Э
то может пригодится, ничего нельзя знать наперед».
Теперь кафе Фетер (заместитель в моем воображении пивной Lokal ) знаменито св
оими литературными вечерами. Здесь были многие советские литераторы: и «
больший, чем поэт» Евгений Евтушенко, и Тимур Пулатов, славный многими де
лами в пользу содружества писателей бывшего СССР и поэтому «больший, чем
прозаик», и в прошлом полномочный представитель русских и киргизов, а ны
не посол республики Кыргызстан Чингиз Айтматов… Но эти сведения, скорее
, для фона, чтобы оказать, что жизнь не затихает. За нами, мы помним, должок. П
оразмышляем возле дома Вольфа.
У Ломоносова не было мании исключительности, он не планировал свое будущ
ее как необыкновенное. В конце концов, он не учился, как Пастернак, у Скряб
ина и Глиэра, в его доме не музицировали музыканты типа Исая Добровейна, е
го не посещали художники масштаба Серова и Левитана, он не провожал в пос
ледний путь «зеркало русской…» все-таки жизни, а не только революции. Он в
ообще мало думал о важности своей роли в русской литературе и русской Ц
заметим! Ц науке. И то и другое его захватило, жило в нем нерасторжимо, его
организм, как с конвейера, выдавливал наружу «продукт»: стихи, научные на
блюдения и выводы, исторические исследования и прожекты преобразовани
я академической и университетской систем на пользу обществу, письма. Всё
было естественно, как пение птиц и кваканье лягушек.
О письмах Ломоносова Ц поговорим особо. Другое дело, с самой ранней юнос
ти «продукт» всегда высшего качества. Это двух писателей в какой-то мере
объединяет. Ода «На взятие Хотина» стала прорывом в русской литературе,
а две научные работы, написанные как «пробные» для получения звания «про
фессора-академика» Ц «О действии растворителей на растворяемые тела»
и «Физические размышления о причине теплоты и холода», Ц оказались одн
ими из первых, выведших русскую на самые передовые рубежи науки мировой.
Но, как часто бывает, вокруг великих людей что-то происходит.
Эти работы, уже одобренные академическим сообществом, давний и страстны
й недруг Ломоносова и его же начальник Шумахер, вдруг посылает на реценз
ию к иностранному «почетному члену Академии» Леонарду Эйлеру. Имя являе
тся нарицательным, свидетельство высшей, безгрешной, почти божественно
й квалификации, так же, как и имя Шумахера, но здесь другой нежели у Эйлера,
знак. Вот повезло пришлому в Россию человеку, только благодаря постоянны
м склокам с русским национальным гением остался в истории!
Пакет Эйлеру ушел дипломатической почтой, через посла русского двора в Б
ерлине, и спустя четыре месяца Ц ни интернета, ни факса, ни телеграфа еще
не было, не изобрели Ц пришел ответ. Не рой яму ближнему. Вот, что писал Эйл
ер. «При сем случае я должен отдать справедливость Ло-моносову, что он ода
рован самым счастливым остроумием для объяснения явлений физических и
химических».
Бедный Шумахер, он-то надеялся берлинским отзывом выбить Ломоносова из
седла, лишить звания академика и перевести на сугубо переводческую рабо
ту. О переводческой работе тоже упомянуто не случайно. Как хочется в буду
щей лекции привести знаменитый перевод поэта 143-го псалма. Но здесь надо п
одумать. Не в совсем простое время его переводил Ломоносов, а как раз тогд
а, когда IПумахер и его сподвижники, в основном немцы, не все одаренные, сле
телись в Россию за чинами и рублем. Крепко отдельные представители трави
ли нашего соотечественника. Не сочтут ли сегодня это стихотворение недо
статочно политкорректным? Но мы у дома Вольфа, будем воспринимать всё в и
сторическом аспекте.
Меня объял чужой народ,
В пучине я погряз глубокой;
Ты с тверди длань простри высокой,
Спаси меня от многих вод…
Избавь меня от хищных рук
И от чужих народов власти:
Их речь полна тщеты, напасти;
Рука их в нас наводит лук.
Повторяю еще раз Ц это некое иносказание, но тем не менее перевод. И с Лом
оносова и с меня взятки гладки. Много есть любителей приписать человеку
черте что. Самое интересное, что обстоятельства с «немецкой интригой» Шу
махера сложилось так, что самому же Ломоносову пришлось переводить эйле
ровский текст, пришедший из Берлина. Перо, надо полагать, по бумаге летело
. Вот она драма обстоятельств! «Все сии сочинения не токмо хороши, но и пре
восходны, ибо он изъясняет физические и химические материи самые нужные
и трудные, кои совсем неизвестны и невозможны были к истолкованию самым
остроумным ученым людям, с таким основательством, что я уверен в точност
и его доказательств… Желать надобно, чтобы все прочие Академии были в со
стоянии показать такие изобретения, которые показал господин Ломоносо
в». Браво, Ломоносов, браво, Эйлер!
Закроем эту страничку исторического научного письма. Осталось совсем н
емного.
Дом Вольфа Ц обычный крепкий средневековый дом, ныне выпотрошенный, пер
естроенный и, как и любой немецкий дом, почти недоступен: отгородился што
рами на окнах, цветами, многочисленными персональными кнопками со звонк
ами. Здесь Ломоносов бывал много раз. В «отпускном» письме Ломоносову Во
льф сравнит его с другими русскими студентами: «Если, правда, Виноградов,
со своей стороны, кроме немецкого языка, вряд ли научился многому… то я не
могу не сказать, что Ломоносов сделал успехи и в науках; с ним я чаще бесед
овал, нежели с Райзером, и его манера рассуждать мне более известна». В дру
гом письме Вольф также пишет: «Молодой человек с прекрасными способност
ями Михаил Ломоносов со времени своего прибытия в Марбург прилежно посе
щал мои лекции математики и философии, а преимущественно физики и с особ
енной любовью старался приобретать основательные познания. Нисколько
не сомневаюсь, что если он с таким же прилежанием будет продолжать свои з
анятия, то он со временем, по возвращении в отечество, может принести поль
зу государству, чего от души и желаю». Как все же национальные гении похож
и, даже в старте. Один окончил гимназию с золотой медалью, стал любимчиком
у немецкого профессора, другой Ц стал любимчиком у другого немецкого пр
офессора и получил «похвальное» отпускное письмо. Об сделались кумирам
и своего времени, обоих, кстати, любили цари!
Затихают ли в комнатах те разговоры, которые в них ведутся или в качестве
микроскопической пыли, в качестве молекулярных изменений в крепости ма
териалов, из которых стены возведены, все эти разговоры остаются, и со вре
менем будут изобретены приборы, которые эти разговоры, перемешанные и уп
лотненные, разделят послойно. Боже мой, что же наши потомки услышат когда-
нибудь! Ц
Как же мы все жаждем этих разговоров! И будет так: подходишь к «историческ
ому» дому Вольфа, включаешь, опустив предварительно в щель автомата свою
идентификационную карту мирового сообщества любителей истории, и слыш
ишь божественные шорохи, в которых начинаешь различать поучения велики
х людей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35