Как мы можем выразить ему нашу любовь, преданность и восхищение? В нашей демократической Конституции записаны лишь требования почитать вставанием такие атрибуты государства, как гимн, флаг и герб. Но ведь Венценосец — это и есть сама Колоссия. Значит, почитать и любить его надо так же, как свою Родину. Поэтому я решил предложить на рассмотрение Государственной Мысли Колоссии следующий законопроект: встречать Венценосца при непосредственном лицезрении преклонением обоих колен, а при созерцании его светлого облика по телевидению — преклонением одного колена! Я уверен, что это мое предложение поддержат все истинные патриоты, беззаветно любящие Колоссию и великого Вессариона Вессарионовича Статина!
И опять Акивуменко распорядился организовать овацию. Телевизионные камеры старательно фиксировали все происходящее.
Микита Нахалков оглядел зал:
— Спасибо, спасибо! Считаю ваши аплодисменты согласием с моими словами. По окончании нашей встречи я предлагаю всем присутствующим поставить свои подписи под обращением к Государственной Мысли Колоссии, чтобы ускорить прохождение столь важного для страны законопроекта…
В этот момент откуда-то сзади послышался молодой, срывающийся от волнения голосок:
— Позор предателю колосского народа!
Вдоль прохода между креслами по направлению к сцене пролетел какой-то предмет. Несмотря на дальность расстояния, бросок оказался точны. Метательный снаряд, оказавшийся яйцом, попал точно в грудь Микиты Нахалкова и растекся по дорогому костюму бело-желтым пятном.
Я, как и все, кто сидел в первых рядах, быстро обернулся. Охранники уже повисли на худощавом юноше, не давая ему совершить второй бросок. Юноша быстро затих, поняв, что сопротивляться рослым стражам порядка бесполезно.
Побледневший Акивуменко бросился на сцену и начал своим носовым платком стирать остатки яйца с пиджака кинорежиссера, горестно восклицая:
— Как же это? Простите, ради Бога, не доглядели! Сейчас я все подчищу!
Помощники боблина также суетились вокруг Микиты Нахалкова, не столько помогая, сколько мешая друг другу.
Юношу-яйцеметателя два охранника вели к выходу из зала, завернув руки за спину. Остальные люди в форме, размахивая дубинками, бегали по верхним рядам, должно быть, выискивали сообщников среди студентов.
Когда юношу проводили мимо сцены, Микита Нахалков вскричал:
— Ну-ка, подайте его сюда!
Его лицо, совсем недавно улыбающееся и доброжелательное, теперь было перекошено гримасой безудержной ярости. Кинорежиссер сбежал вниз по ступенькам и с размаха ударил юношу кулаком в живот. Шум в зале моментально стих, все напряженно следили за происходящим. Юноша согнулся от боли, но охранники, завернув ему руки еще сильнее, вновь распрямили его. Микита Нахалков нанес еще несколько ударов по тщедушному беззащитному телу. Делал он это с видимым наслаждением, лицо кинорежиссера раскраснелось от удовольствия.
— На, получай, получай! — приговаривал он после каждого удара.
Охранники уже не знали, продолжать ли держать юношу, или защищать его от сыпавшихся ударов. Наконец, в происходящее вмешался Акивуменко со своей командой.
— Довольно, довольно! — умоляющим тоном обратился боблин к Миките Нахалкову. — Тут же люди, тут же камеры…
Кинорежиссер прекратил избиение и быстрыми шагами покинул зал. Охранники вынесли за дверь лишившегося чувств юношу.
Акивуменко быстро крикнул:
— Объявляется перерыв! Никому не расходиться!
После чего помчался за Микитой Нахалковым. Его помощники поспешили следом.
В актовом зале начался шум. Но никто не возмущался подлым поступком известного кинорежиссера, избившим беззащитного человека. Всех интересовало только, когда заплатят деньги. Начальники пятерок успокаивали своих подчиненных, убеждая их, что деньги заплатят после того, как все подпишутся под обращением в Государственную Мысль.
Я почувствовал, что во мне закипает гнев. Диск от циркулярки в рюкзаке зашевелился, а с языка так и норовили сорваться слова: «Я иду во гневе своем». «Не смей! — приказал я сам себе. — Не здесь, не перед камерами!» Мне еще рано было объявлять войну всему этому подлому, мерзкому, лицемерному миру. Но и оставаться в зале мне было отвратительно. Я встал с кресла и пошел к выходу.
— Ты куда?! — ухватила меня за рукав Прасковья Пубертатная.
— В туалет, — бросил я в ответ.
— Ну, иди, — разрешила начальница пятерки. — Только давай быстро!
Возвращаться в зал я не собирался. Теперь я не смог бы взять в руки грязные боблинские деньги. Вначале я, действительно, направился в туалет, который находился неподалеку, в конце коридора. Но возле входа в мужское отделение стояли помощники Акивуменко.
— Сюда нельзя! — остановили они меня. — Не видишь? Занято!
Я понял, что внутри происходит серьезный разговор между руководителем «Марширующих» и кинорежиссером Микитой Нахалковым. Развернувшись и удаляясь от туалета, я краем уха услышал обрывок разговора помощников Акивуменко:
— …А мне Статин напоминает самодовольную крысу, заполучившую в единоличное распоряжение амбар с зерном…
Гогот людей и боблинов заглушил продолжение фразы. В моей памяти возникли строки из «Дао-дэ-цзин»: «Лучший правитель тот, о котором народ знает лишь то, что он существует. Несколько хуже те правители, которые требуют его любить и возвышать. Еще хуже те правители, которых народ боится, и хуже всех те правители, которых народ презирает.»
Свободный туалет я нашел, поднявшись на этаж выше. Там я первым делом старательно вымыл ладони, испачканные рукопожатиями с членами движения «Марширующие». Затем я умылся, так как почти на физическом уровне ощущал на своем лице остатки атмосферы актового зала.
В Главном Учебном Заведении Колоссии шла обычная студенческая жизнь. Молодые люди бегали по коридорам и по лестницам. Преподаватели вышагивали медленно и степенно. Я подумал, что всего через год мог бы вот так же, как они, учиться в Московском Университете и ни о чем не знать, ни о чем не думать… Но теперь я УЗНАЛ и научился ДУМАТЬ. Поэтому на окружавших меня людей и боблинов я смотрел, как на слепцов. Они суетились, торопились, мельтешили и считали свои мимолетные прихоти важнейшими делами во Вселенной. Но все они были всего лишь пешками в чужих руках. Да что там пешками, они были ничтожнейшими винтиками в глобальной игре правителей этого мира. В игре, которую я собирался прекратить.
Мне не потребовалось задавать вопросы или использовать магию, чтобы отыскать дорогу к ближайшему буфету. Голод обострил мой нюх, и вскоре я уже стоял в очереди к кассе. Выглядывая через плечи стоявших передо мной людей и боблинов, я убедился, что Колосские деньги мало чем отличались от тех, что лежали у меня в кармане. Они назывались «дурбли» и «тупейки».
Когда подошла моя очередь, я протянул кассирше самую крупную купюру и попытался внушить: «Это самые настоящие Колосские дурбли. Возьми их без сомнений и не забудь дать сдачу!» Все произошло так, как я и хотел. В результате не совсем законной операции я получил пару булочек с джемом, стакан кофе и полный карман настоящих Колосских денег. Не собираясь испытывать судьбу, я быстро удалился и поел на другом этаже.
Интересно, думал я, что предпримет кассирша, когда обнаружит в своей дневной выручке купюру из другого мира — не дурблевую, а рублевую? И тут мне в голову пришла мысль, что по этой купюре, если начнется серьезное расследование, враги смогут выйти на мой след. Правда, сразу успокоил я сам себя, на это им потребуется немало времени. Меня уже не будет не только в ГУЗКе, но, скорее всего, и в Изначальном мире. Но на всякий случай я решил в следующий раз, если возникнет потребность в деньгах, использовать листок простой бумаги.
Мне вспомнился эпизод из романа «Мастер и Маргарита». Я применил «черную магию», правда, без ее последующего разоблачения. Я мог расплачиваться деньгами, которые потом превращались бы в бумагу. Так кто же я — сам Воланд? Мне почему-то больше хотелось быть Мастером. Только был я Мастером без Маргариты. Поэтому, пожалуй, я не могу называться ни человеком, ни Дьяволом, ни Богом. Я — Калки, маг по крови. Я иду во гневе своем, чтобы наказывать зло и искоренять несправедливость!
С этими решительными мыслями я вышел их ГУЗКа и отправился к другу Отшельника — Наулу Назелю.
* * *
Мурава в общих чертах очень напоминала Москву, но в то же время я не переставал удивляться отличиям и несоответствиям в деталях. По улицам ездили похожие на жуков автомобили различных моделей и цветов. Привычные цвета светофоров — красный, желтый, зеленый — соответственно поменялись на красный, белый, синий. Расположение улиц и площадей возле ГУЗКа не соответствовало окрестностям МГУ в Москве. Рассчитывая выйти к станции метро «Университет» или ее аналогу в этом мире, я вместо этого оказался в районе высотных, недавно построенных, жилых домов.
Хлопнув себя по лбу и обругав за несообразительность, я подошел к первому попавшемуся на пути газетному киоску и купил карту Муравы со схемой подземки (так здесь называлось метро).
— Где тут улица Орешниковая, дом шесть, квартира восемнадцать? — некоторое время я стоял и изучал карту, ориентируясь на местности. Потом я вышел на широкий проспект и зашагал по направлению к ближайшей станции подземки.
Подземка Муравы была такой же красивой, как и московское метро. Мозаичные потолки, мраморные полы и стены, колонны, скульптуры и люстры превращали каждую станцию в огромный подземный дворец. Но этот роскошный фон входил в диссонанс с безликой массой пассажиров подземки: серые или бурые немаркие цвета одежды, осунувшиеся унылые лица, безразличные потухшие взоры.
В подземке почти невозможно было встретить боблинов. В ГУЗКе соотношение людей и боблинов было примерно один к одному (при том, что боблины составляли около пяти процентов всех жителей Колоссии). На улице в автомобилях я видел почти одних только боблинов, люди владели лишь маленькими или старыми недорогими машинами.
Поезда в подземке были переполнены, несмотря на то, что сейчас был день, и вроде бы все трудоспособное население должно было находиться на работе. В давке и толчее я проехал несколько остановок, потом пересел на другую линию и, наконец, вышел на нужной станции.
Наул Назель жил в довольно старом районе Муравы, построенном в самом начале правления Уравнительной церкви, то есть около пятидесяти-шестидесяти лет назад. Семи— и шестиэтажные кирпичные дома стояли вдоль нешироких улочек и бульваров, утопая в зелени кустов и высоких деревьев. Здесь было тихо и спокойно, особенно после суеты ГУЗКа и сутолоки подземки. Старушки сидели на лавочках, дети бегали между деревьями. Машин было мало, и все они, судя по примитивным убогим формам, были местного колосского производства. В общем, это был старый «человеческий» район города, еще не измененный новой «боблинской» цивилизацией с обилием торговых киосков и с яркой безвкусной рекламой.
Ориентируясь по карте, я без труда нашел нужную улицу и дом. Дальше я двигался осторожно, как тогда, когда пробирался в свою московскую квартиру. Как знать, может быть, враги опередили меня и устроили засаду в доме Наула Назеля? Но все было чисто. Остановившись перед дверью квартиры номер восемнадцать, я напряг свои магические чувства и выяснил, что внутри находится один боблин — мальчик лет девяти.
Я нажал на кнопку дверного звонка.
Мальчик подошел к двери и осмотрел меня через глазок:
— Кто там?
— Наул Назель здесь проживает? — спросил я.
— Дедушки нет дома.
— А где он?
— На работе.
— Когда он придет?
— После восьми.
— А можно ему позвонить? На работе у него телефон есть?
Мальчик задумался, а потом ответил:
— Мне не разрешают давать телефоны незнакомым людям!
— Это правильно, — одобрил я. — Но у меня особый случай. Я приехал издалека, чтобы встретиться с твоим дедушкой. Он мне очень нужен.
— Приходите после восьми! — не слишком дружелюбно отрезал маленький боблин.
Я понял, что разговор с незнакомцем его пугает, и не стал продолжать допрос:
— Хорошо, я ухожу. Когда твой дедушка придет домой, скажи, что его искал… Впрочем, ладно, я сам приду после восьми.
Я вышел на улицу. Маленький боблин еще некоторое время смотрел в глазок, как будто боялся, что я вернусь с подкреплением и начну выламывать дверь квартиры.
Я посмотрел на часы. Свободного времени у меня было более чем в избытке. Конечно, я мог бы заставить мальчика-боблина открыть мне дверь и подождать Наула Назеля внутри, но применять магическое насилие к ребенку посчитал недопустимым и неприемлемым. Кроме того, я хотел лучше узнать Мураву и потому решил совершить прогулку по городу.
Начал я с центра Муравы: прошел по брусчатке Алой площади и посмотрел на величественную Цитадель — резиденцию Венценосца Колоссии и символ всей страны. Я едва удержался от того, чтобы магическим способом заглянуть за высокие кирпичные стены Цитадели. Мне подумалось, что тут, в средоточии государственной власти, как раз и могут находиться враждебные мне маги, ведущие на меня охоту. Мне не хотелось вступать с ними в борьбу до того, как я обрету достаточно сил и знаний.
Поэтому я покинул Алую площадь и пошел по Тварьской улице, разглядывая витрины роскошных магазинов и вывески дорогих ресторанов. Посещать подобные заведения могли лишь боблины. Они выходили из огромных шикарных лимузинов в сопровождении телохранителей и, не глядя по сторонам, входили в распахнутые предупредительными швейцарами двери.
Разрыв между богатыми боблинами, облюбовавшими центр Муравы, и нищими людьми, изгнанными на окраины города, был огромен и непреодолим. Боблины чувствовали себя абсолютными хозяевами страны. Казалось, они не задумывались о том, насколько шатка их власть, держащаяся на лжи и обмане. Они словно стремились и своим ухоженным видом, и дорогой одеждой, и автомобилями, и охраной, и украшениями подчеркнуть свое превосходство над людьми. Люди, которые ходили по Тварьской улице, могли лишь снаружи рассматривать недоступные магазины и рестораны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72