— А я так и делаю, — ответил он. — Как все мы наслаждаемся самой жизнью.Когда мы пришли к Элейн, она сварила кофе, и мы уселись на диван. Она зарядила проигрыватель стопкой фортепианных соло — Монк, Рэнди Уэстон, Сидар Уолтон.— Вот это девица, — сказала она. — Я про Сашу. Не знаю, где только Дэнни их находит.— Должно быть, на распродажах, — предположил я.— Когда видишь такое, первая мысль — что это силиконовый протез. Но кто ее знает, может, они у нее, как у Топси в «Хижине дяди Тома», — сами выросли. Как ты думаешь?— Да я ничего особенного и не заметил.— Тогда, пожалуй, тебе надо почаще ходить на собрания, — наверное, это все из-за водки, ты только о ней и думал. — Она подсела ко мне поближе. — А я бы тебе больше нравилась, если бы у меня были такие сиськи?— Конечно.— Правда?Я кивнул:— И ноги подлиннее тоже не помешали бы.— Это точно. А как насчет лодыжек постройнее?— Тоже неплохо.— Да? Ну-ка, скажи, а что еще?— Перестань, — сказал я. — Щекотно.— В самом деле? Давай, рассказывай, какие там у тебя еще пожелания. Как насчет дырки поуже?— Ну, уж это было бы слишком.— Ах вот как? — сказала она. — Значит, и так хорошо?— Разве я это говорил?— Надеюсь, что ты так думаешь, — сказала она. —Очень надеюсь.Потом я лежал в ее постели, а она встала, перевернула стопку пластинок в проигрывателе и принесла две чашки кофе. Мы сидели, пили кофе и молчали. Через некоторое время она сказала:— Тебя вчера здорово заело.— Меня? Когда это?— Когда пришлось сматываться отсюда, потому что кое-кто должен был ко мне прийти.— Ах, вот ты о чем.— Скажешь — нет? Не заело?— Немного. Но потом прошло.— Тебе это не нравится? Что я принимаю клиентов?— Иногда. Но редко.— Рано или поздно я, наверное, это дело брошу, — сказала она. — Ничем нельзя заниматься слишком долго. Даже Томми Джону пришлось уйти из бейсбола, даром что у него вместо руки был биопротез. А у меня все натуральное.Она улеглась лицом ко мне и положила руку мне на ногу.— Если бы ты попросил меня перестать, я, должно быть, так бы и сделала.— А потом бы мне этого не простила.— Ты так думаешь? По-твоему, я такая неврастеничка? — Она задумалась. — Да, наверно, такая и есть.— И вообще я тебя об этом просить не собираюсь.— Нет, ты предпочитаешь переживать про себя. — Она перевернулась на спину и некоторое время лежала, глядя в потолок. Потом сказала: — Я бы бросила, если бы ты на мне женился.Наступила тишина. Из проигрывателя послышался каскад понижающихся нот, который завершился на редкость атональным аккордом.— Если ты сделаешь вид, что ничего не слышал, — сказала Элейн, — я сделаю вид, что ничего не сказала. Мы даже о том, что на букву "л", никогда не говорили, а я сразу на букву "ж".— Самое опасное место в алфавите, — сказал я. — Все эти буквы там рядом.— Понимаю. Мне надо бы знать свое место и оставаться на букве "е". Я не собираюсь замуж. Меня вполне устраивает так, как сейчас. Ведь может все остаться как сейчас?— Конечно.— Что-то мне грустно стало. Чепуха какая. И с чего это мне грустить? А я вот-вот разревусь.— Это ничего.— Нет, не стану реветь. Но обними меня покрепче, пожалуйста. Эх ты, старый толстый медведь. Давай, обними меня. 9 В воскресенье после обеда я все-таки нашел своего любителя кино.Если верить списку, составленному Филом Филдингом, его звали Арнольд Левек и жил он на Коламбус-авеню кварталах в шести к северу от прокатного пункта. Дом был многоквартирный, и его прежних обитателей пока еще не вытеснила чистая публика. На ступеньках парадного сидели двое мужчин и пили пиво из банок, которые доставали из бумажных пакетов. У одного из них на коленях была маленькая девочка. Она сосала из бутылочки апельсиновый сок.Ни на одной из табличек около звонков фамилии Левека я не обнаружил. Выйдя на улицу, я спросил у мужчин, сидевших на ступеньках, живет ли здесь Арнольд Левек. Они пожали плечами и мотнули головой. Я снова вошел в дом и поискал звонок к управляющему, но не нашел. Тогда я начал нажимать по очереди все звонки первого этажа, пока кто-то меня не впустил.В коридоре пахло мышами и мочой. В дальнем его конце открылась дверь, и из нее высунулся какой-то человек. Я направился к нему, но он сказал:— Чего вам надо? Не подходите ближе.— Полегче, — сказал я.— Это вы полегче. У меня нож.Я показал ему, что у меня в руках ничего нет. Потом сказал, что ищу человека по имени Арнольд Левек.— Ах, вот как? — сказал он. — Надеюсь, он вам ничего не должен?— А что?— Потому что он помер, — сказал человек и рассмеялся собственной шутке. Это был старик с жидкими седыми волосами и запавшими глазами, и, судя по его виду, через несколько месяцев ему предстояло последовать за Левеком. Штаны были ему чересчур широки и держались только на подтяжках. Фланелевая рубашка тоже висела на нем, как на пугале. Либо он покупал себе одежду у старьевщика, либо за последнее время здорово исхудал.Как будто прочитав мои мысли, он сказал:— Я болел, но можете не опасаться, это не заразное.— Я больше опасаюсь ножа.— О Господи, — сказал он и показал мне кухонный нож с деревянной ручкой и двадцатисантиметровым стальным лезвием. — Заходите. Я вас не зарежу, ей-богу.Он вошел в квартиру и положил нож на столик у двери.Квартира состояла из двух маленьких узких комнат. Ее освещала только одна люстра на три лампы, висевшая в той комнате, что побольше. Две лампы перегорели, а оставшаяся была не сильнее сорока ватт. В комнатах было прибрано, но стоял какой-то запах — запах старости и болезни.— Значит, ищете Арни Левека? — спросил он. — Откуда вы его знали?— А я его и не знал.— Да? — Он выхватил из заднего кармана носовой платок и закашлялся в него. — Проклятье, — сказал он. — Эти сволочи изрезали меня вдоль и поперек, и все без толку. Слишком долго я выжидал. Понимаете, страшно было — что они там найдут? — Он хрипло рассмеялся. — Ну, и я оказался прав, верно?Я ничего не ответил.— Хороший был человек Арни. Французский канадец, но родился, должно быть, здесь, потому что говорил, как все.— Долго он здесь жил?— Что значит — долго? Я живу здесь сорок два года. Можете себе представить? Сорок два года в этой вонючей дыре. В сентябре исполнится сорок три, только меня тут уже, скорее всего, не будет. Переберусь в квартиру потеснее. — Он снова засмеялся, смех перешел в приступ кашля, и он опять полез за платком. Отдышавшись, он продолжал: — Да, малость потеснее. В такой ящик длиной в два метра — догадались, о чем я?— Наверное, когда шутишь на такую тему, это помогает.— Да нет, не помогает, — сказал он, — Ничего тут не помогает. А Арни жил здесь, мне кажется, лет десять. Может быть, на год-два больше или меньше. Он почти все время сидел дома. Конечно, от такого человека не ждешь, что он станет скакать по улицам. — Наверное, у меня был озадаченный вид, потому что он сказал: — А, я забыл, вы ведь его не знали. Этот Арни был толстый, как кабан. — Он вытянул руки перед собой и стал опускать, раздвигая все шире. — Брюхо, как груша. И ходил вперевалку, словно гусь. Он жил на третьем этаже, так что, когда куда-нибудь отправлялся, ему потом приходилось подниматься пешком на целых два пролета.— Сколько ему было лет?— Не знаю. Лет сорок. Трудно сказать, когда человек такой толстый.— А чем он занимался?— Чем зарабатывал на жизнь? Не знаю. Ходил куда-то на работу, А потом перестал ходить.— Насколько я понимаю, он был большой любитель кино.— Это точно. У него была такая штука — как там, к дьяволу, они называются, ну, которая показывает кино по вашему телевизору.— Видеомагнитофон.— Вот-вот, еще немного, я бы и сам вспомнил.— Что же с ним случилось?— С Левеком? Да вы что, не слушаете? Он помер.— От чего?— Они его убили, — сказал он. — А вы как думали?Как выяснилось, говоря «они», он не имел в виду никого определенного. Арнольд Левек погиб на улице, став, по-видимому, жертвой ограбления. Старик сказал, что с каждым годом становится хуже и хуже — столько развелось людей, которые курят крэк и живут на улице. Ради какого-нибудь паршивого доллара, сказал он, они убьют вас и глазом не моргнут.Я спросил, когда это случилось, и он ответил, что с год назад. Я возразил, что в апреле Левек был еще жив — судя по записям Филдинга, последний раз он брал кассету девятнадцатого апреля, — а старик сказал, что память на даты у него теперь стала не та.Он объяснил мне, как найти управляющую домом.— Она почти ничего не делает, — сказал он. — Только квартирную плату собирает — вот, пожалуй, и все.Когда я спросил, как его зовут, он сказал, что Гэс, а когда я спросил фамилию, он хитро покосился на меня.— Просто Гэс, и хватит. С чего бы мне говорить вам свою фамилию, если вы не сказали вашу?Я дал ему свою карточку. Держа ее в вытянутой руке и сощурившись, он прочитал вслух имя и фамилию. Потом спросил, можно ли ему оставить карточку себе. Я сказал, что можно.— Когда повстречаюсь с Арни, — добавил он, — скажу ему, что вы его искали. И он долго смеялся.Фамилия Гэса была Гизекинд. Я выяснил это по надписи на его почтовом ящике — из чего следует, что не такой уж я никуда не годный детектив. Управляющую звали Герта Эйген, и я разыскал ее через два дома дальше по улице, где она занимала квартиру в полуподвале. Она была маленького роста, метр пятьдесят, не больше, говорила с каким-то центральноевропейским акцентом, а на ее хитром маленьком личике было написано, что она никому не даст себя провести. Разговаривая со мной, она все время растирала пальцы — суставы их были изуродованы артритом, хотя и сохранили подвижность.— Приходили из полиции, — сказала она. — Повезли меня куда-то в центр и заставили на него взглянуть.— Для опознания?Она кивнула.— «Это он, — сказала я. — Это Левек». Потом привезли меня обратно и велели впустить в его комнату. Они туда вошли, и я вошла сразу за ними. «Теперь вы можете идти, фрау Эйген». — «Ничего, — говорю, — я постою тут». Потому что они всякие бывают, кое-кто не побрезгует у покойника и деньги с глаз украсть. Правильно я сказала?— Да.— Нет, монетки с глаз. Монетки, а не деньги. — Она вздохнула. — Так вот, когда они кончили там копаться, я выпустила их, заперла за ними дверь и спросила, что мне теперь делать — придет ли кто за его вещами. Они сказали, что сообщат. И ничего не сообщили.— Вы так от них ничего и не слышали?— Ничего. Никто мне не сказал, придут ли его родственники за вещами и что мне делать. Тогда я позвонила в участок. Они даже не знали, о чем я говорю. Я думаю, сейчас столько людей убивают, что за всеми не уследить. — Она пожала плечами. — А мое дело — квартира, мне надо ее сдать, понимаете? Мебель я оставила, а все остальное перенесла сюда. Никто так и не пришел, и я от всего избавилась.— Вы продали видеокассеты.— Фильмы? Я отнесла их на Бродвей, он дал мне за них сколько-то долларов. Этого нельзя было делать?— Не думаю.— Я ничего не украла. Если бы у него были родственники, я бы все им отдала, но у него никого не было. Он жил здесь много лет, этот мистер Левек. Он уже жил здесь, когда я начала работать.— Когда это было?— Шесть лет назад. Погодите, я ошиблась. Семь лет.— Вы здесь только управляющая?— А кто я еще, по-вашему, — английская королева?— Я знал одну женщину — дом принадлежал ей, а жильцам она говорила, что всего-навсего управляющая.— Ну да, конечно, — сказала она. — Этот дом мой, вот поэтому я и живу в подвале. Я же богатая женщина. Я просто обожаю жить под землей вроде крота.— А кому принадлежит дом?— Не знаю. — Я пристально посмотрел на нее, и она добавила: — Можете подать на меня в суд, не знаю. Кто их там разберет? Есть фирма, которая управляет домами, она меня и наняла. Я собираю плату с жильцов, сдаю фирме, а там делают с ней, что хотят. Хозяина я никогда не видела. А какая разница, кто он?Пожалуй, никакой разницы действительно не было. Я спросил, когда погиб Арнольд Левек.— Прошлой весной, — сказала она. — Точнее сказать не могу.Я вернулся к себе в отель и включил телевизор. По трем каналам шли молодежные соревнования по баскетболу. Там было слишком много шуму, и я не стал их смотреть. На одном из кабельных каналов мне попался матч по теннису — вот это действительно успокаивает. Не знаю, можно ли сказать, что я его смотрел, но я сидел перед телевизором с открытыми глазами, а они перебрасывали мяч взад и вперед через сетку.Потом я отправился обедать с Джимом в китайский ресторан на Девятой авеню. Мы часто обедали там по воскресеньям. В нем всегда есть свободные места, и никто не обращает внимания, сколько времени ты там сидишь и сколько чайников кипятка тебе принесли. Кормят они неплохо — не могу понять, почему туда так мало ходят.Джим спросил:— Ты случайно не читал сегодня «Таймс»? Там есть одна статья — интервью с этим католическим священником, что пишет романы про любовь. Не помню фамилию.— Я знаю, о ком ты говоришь.— Он сослался в свою защиту на опрос, который проводили по телефону, и сказал, что только десять процентов американцев, состоящих в браке, хоть раз изменяли мужу или жене. Он считает, что почти никто никогда не изменяет и что это доказано, потому что кто-то обзвонил нескольких людей и они так ему сказали.— Не иначе как в стране начинается нравственное возрождение.— Именно к этому он и клонил. — Он взял свои палочки для еды и сделал вид, будто играет на барабане. — Интересно, а мне домой они не звонили?— А что?Опустив глаза, он сказал:— Мне кажется, Беверли с кем-то встречается.— Известно с кем?— С одним типом, с которым она познакомилась в «А. А.».— Может, они просто подружились.— Нет, не думаю. — Он налил нам обоим чаю. — Ты знаешь, я много таскался по бабам, пока не завязал с выпивкой. Всякий раз, когда шел в бар, говорил себе, что обязательно кого-нибудь подцеплю. Обычно удавалось подцепить только головную боль на следующее утро, но время от времени мне везло. Иногда я даже мог потом что-то вспомнить.— А иногда предпочел бы не вспоминать.— Ну да. Дело в том, что с этим я не сразу покончил после того, как пришел в «А. А.». Когда я сильно пил, наш брак чуть совсем не развалился, но когда я почувствовал, что достал ногами дно, и завязал, у нас как-то все наладилось. Она тоже начала ходить в «А. А.» со своими проблемами, так мы и держались.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36