Эта была знаменитая Венера Джорджоне, но Галочка в живопись пока не врубилась.
– Красивая. – неопределенно сказала Галочка.
– Все женщины такие. Только я не видел. Видел только немножко, как мама моется.
Галочка молчала.
– Вот ты разденься и ляг как она! – приказал Миша.
– Ах ты маленький нахал! – воскликнула Галочка, хотя не столько возмутилась, сколько позабавилась.
Действительно – рано развитый мальчик.
– А ты обещала.
– Ну, мало ли. Не такое же.
– Тогда уходи.
Галочка подумала, что выходит совсем забавно, и можно будет рассказать Серёже – Серёжа немножко возбудится, а то даже не пошёл в подъезд поцеловаться.
– Хорошо. Сейчас. Только не всё сразу.
Очень удобно – Галочка была в кофточке, не нужно стягивать платье.
– Вот смотри, это бюстгальтер называется. Женщины его носят, чтобы поддерживать грудь. Сзади застежка. Давай-ка, сам расстегивай, если ты такой смелый.
Миша исполнил – твердой рукой.
– Вот тебе и грудь.
Миша посмотрел очень серьезно.
Потом протянул руку – потрогал одним пальцем.
– Надо всей ладонью, чтобы ладонь накрывала – как чашка. И погладить потом.
Даже показалось приятно. Галочка никогда не думала, что будет вот так ласкаться с малолеткой. А оказалось – тоже приятно.
Может быть, образование Миши-Потрошителя и продолжилось бы, но тут послышался ключ в дверях. Галочка мгновенно натянула блузку и даже успела закрыть книгу на опасной репродукции.
Миша выбежал навстречу в прихожую, радостно сообщил, что пришла молодая таинственная гостья – таинственная тем, что недоразделась, но этого Миша маме не уточнил – и Наталья вошла настороженная, потому что после трагедии не ждала ничего хорошего от внезапных посещений.
Тем приятнее было узнать в чём дело и успокоиться.
– Вы простите, – зачастила ещё смущенная Галочка, – я ищу Дениса Мезенцева, я из его класса, а он уже третий день не ходит в школу и никто ничего не знает. Мы волнуемся.
– Дениса нашего? – нараспев переспросила Наталья. – Отрока Светлого, Сына Божия? А зачем вам, неверным?
– Но мы хотим его видеть, поговорить. Я хочу. Он и раньше со мной много говорил о Боге, – догадалась она подольститься. – Так интересно!
– Ну если говорил, значит доверял, – смилостивилась Наталья. – Приходи. Он всех принимает, всех просвещает. И тебя просветит до конца. Приходи.
Ну вот и можно звонить Серёже!
– Приходи, – подтвердил и Миша.
Но он имел в виду продолжение прерванного на таком интересном месте сеанса.

* * *
Вот даже дети своими способами утоляют тягу к интересному полу.
Господствующее Божество снова и снова вспоминало заманчивую идею: а что, если возжелать – и разделиться на два Господствующих Божества: Господа-Отца и Госпожу-Мать?! Правда, непонятно, как это получится два – Господствующих?! А если Господь захочет одного, а Госпожа – другого?! Непонятно – но все равно интересно.
Все-таки Оно не решилось действовать так же решительно, безо всяких сомнений и оглядок, как действовало Оно, когда преобразовало Хаос в Космос. Последствия ведь могли наступить такие же разительные, как и после того акта Творения.
Или даже – более разительные: тогда преобразовывался внешний, по отношению к Господствующему Божеству мир, само же Оно осталось прежним, лишь получило доступ к разнообразным впечатлениям, вырвалось из мучительного Самозаточения. Теперь же дело шло о гораздо более серьезном действии: о том, чтобы преобразовалось Оно Самоё!
На этот раз надо было подумать и прикинуть гораздо тщательнее. Представить Себе, как это может получиться в реальности.
Сразу стали бы Они неразлучны – Им просто негде разлучиться. Но остались бы Они бесформенны, бестелесны – как бесформенно и бестелесно ныне Оно Единосущное. Бесконечную Вселенную поделить невозможно – это математический факт: бесконечность не делится даже на два. Значит, и Он, и Она присутствовали бы везде, образуя двухслойную Божественную Субстанцию. Естественно, Они полюбят Друг Друга: Оно для того и разделилось бы, чтобы Они могли полюбить. И это будет прекрасно.
Первые слова, первый ласковый лепет:
– Дорогая, этот мир принадлежит Тебе.
– Дорогой, этот подарок достоин Твоего величия.
– Ты понимаешь, Дорогая, Я всегда стараюсь сделать как лучше.
– Конечно, Дорогой, Я в этом не сомневаюсь. И Я тоже стараюсь. Теперь Мы можем постараться вместе.
Так хорошо! Хотя чего-то все-таки не хватает.
Мелкие, но неиссякаемо похотливые планетяне непрерывно касаются друг друга телами. Но у Них тел нет и быть не может – при Их-то бесконечности. Значит, чего нет, того никак нет, и весь этот любовный пласт отпадает. А что остается?!
– Какое счастье, что Мы вместе, Дорогая!
– Какое счастье, что Мы не одиноки. Дорогой!
– Ты – Моя Любимая!!
– А Ты – Мой Любимый!!!
– А Ты – Моя Любимая!!!!
Как прекрасно сказано.
Но сказано уже всё – на взаимную тему. А дальше – что?
А дальше – только заверения с нарастающим количеством восклицательных знаков.
– Какое счастье, что Мы всегда вместе!
– Да, Дорогая, Мы всегда вместе.
Поистине – вместе. Две абсолютные Сущности, равномерно размытые по всей бесконечной Вселенной, проникающие равно и в пылающие звёзды, и в межгалактические пустоты, и Друг в Друга – но неспособные даже погладить Друг Друга легчайшим эфирным прикосновением.
Но поговорить можно. Наконец-то.
– Ты знаешь, Дорогой, Нам надо подумать, как немного усовершенствовать мироздание. Что-то улучшить, перестроить.
Прежнее Божество кое-что недоработало. Понятно почему: в своем единстве Оно замкнулось Само в Себе, не с Кем было посоветоваться.
– Ты, конечно, права, Дорогая: что-то переделать и улучшить, конечно, можно и нужно.
– Я вот смотрю: все-таки мало любви! Почему они там на планетах все время поедают друг друга?!
– Понимаешь, Дорогая, преждесущее Оно тоже постаралось, как могло, устроило жизнь во Вселенной. Вся Его идея во взаимной регуляции: разные существа борются и уравновешивают одни виды – другими. Если слишком много мошек, расплодится больше пташек, которые мошек поедают. Станет меньше мошек, от голода вымрут и лишние пташки.
– Я Тебя прекрасно понимаю, Милый! Сами по себе мошки существовать не могут. И пташки – не могут. Кому-то кажется, что пташки ненавидят и поедают мошек, а они просто таким способом любят, с помощью клювов. Выходит, это тоже любовь.
– Вот именно! Пташки любят и поедают. Они иначе любить не могут: кого любят, того и поедают.
– Получается, Милый: везде любовь – только вполне разнообразная. Это уже утешает.
– Как хорошо, что Ты понимаешь Меня.
– А Ты – Меня!
– От мошек и пташек прямо перейдем к людям и людям, которые тоже очень любят друг друга, но только по-всякому.
– Ну конечно, Мой Единственный, у них там то же самое, что у мошек с пташками! Но что Нам до мошек и всех остальных? Давай говорить о Нас. Ведь Ты – Мой Любимый! И Единственный.
– А Ты – Моя Любимая и Единственная.
И этим всё сказано.
Настолько всё – что уже нечего и прибавить.
Это немножко и обескуражило: что всё сказано так быстро.

* * *
Сергей Пустынцев знал, за что его хотят убить – даже дважды.
Во-первых, он везет «в эту страну», как принято выражаться в кругу импортеров, слишком много бананов и прочего, а потому вынужден работать с точками, с которыми уже поработали другие поставщики. Он даже и не хотел этого делать, хотел соблюдать границы, но так получается. Когда дело налажено, оно начинает расти по своей собственной логике – и не остановить.
Во-вторых, на нем висит долг, который никак не удается отдать.
Эти два обстоятельства диктовали действия прямо противоположные: чтобы заплатить долг надо расширять продажи – и значит, внедряться на новые точки, на чужие территории. Чтобы соблюдать линии раздела, пришлось бы откладывать отдачу долга.
Младший компаньон Зиновий Заботкин, или просто Зина для друзей, уговаривал слегка расширить дело, прихватывая с бананами немного наркоты: благо то и другое растет в Колумбии, бананы и кока – удобно совмещать. Но Пустынцев не хотел связываться. Элементарно боялся: возьмешься за эту зелень, попадешь в кабалу уже к совсем серьезным людям, которые куда страшнее всего интерпола вместе взятого. Хотя и менты станут охотиться всерьез – тоже счастья в этом слишком мало. Говорят, не бывает бывших «чекистов» – только если мертвые. Точно также не бывает бывших «почтовых голубей» – наркокурьеров.
Пустынцев привык – распоряжаться в своем деле. И никто кроме пули не может ему перечить. А если взяться возить зелень, придётся гнуться перед неведомыми пока, но грозными не наркобаронами – наркокоролями!
Никакие дворцы на Ривьере и Гавайях не обрадуют, если вечно жить в таком унижении.
– Зина, – сказал Пустынцев, когда они вместе ехали на дачу к Алику, профессиональному бильярдисту. – Зина, спокойный сон потом уже ничем не купишь. И свободу капитала.
Вокруг только и пишут, что о «свободе совести». Да провались она! Когда надо, можно сказать вслух всё что угодно – «Париж стоит мессы», как исчерпывающе выразился какой-то король. А вот без свободы капитала, которую успел уже ощутить Пустынцев, никакой жизни нет и не будет!
В их кругу принято ездить на собственной тачке – принцип: сколько гостей – столько тачек. Но Зина, хотя отстегивается ему почти столько же, сколько Пустынцеву, норовит проехать на халяву, дорогой бензин экономит. И потом с бодуна за руль сесть боится, когда вся кавалькада несется обратно под парами. Кто бережлив, тот и трусоват, Пустынцев давно это заметил. Да Зина ещё в школе был жилой, хотя мог нафарцевать за вечер зарплату учителя. Пустынцев таких презирал с детства, но Зину терпел и терпит: за то, что быстро соображает по делу. Трусость вообще развивает сообразительность.
– Я и так не сплю, когда подумаю, что завтра они раскрутят счётчик, – посетовал экономный Зина. – И тогда отдавать пятьсот процентов. Это уже штопор – не выйти.
Пустынцев и сам не очень спал, дома не решался показаться регулярно – налетал только сюрпризом, даже без звонка, потому что телефон могли слушать элементарно – и по проводам, и в эфире. Но связаться с кокаиновыми делами – ещё гораздо хуже.
– Я придумаю. Я уже думаю.
Заиграл тот самый карманный телефон – в защищенность которого Пустынцев давно не верил. Но и без телефона не прожить.
– Серёжа? Это Галя. Я его нашла!
– Хорошо. Молодец. Это далеко? Только без адреса – примерно.
– Нет, в центре, недалеко от…
– Не важно. Завтра встретимся там же и подъедем. В такое же время.
Выключив связь, Пустынцев посмотрел на Зину веселее:
– Ну вот, говорю ж: думаю. Уже налаживается.
Он всерьез верил, что мальчишка умеет читать мысли и предупредит об опасности. Однажды ведь уже предупредил.
Если бы Пустынцев сам мало-мальски мог читать мысли, он бы сейчас вычитал в голове у своего верного зама и компаньона Зины, что тот уже дал добро, чтобы в очередной пароход бананов добавили дорогие довески. Дал добро – и не посоветовался. А это означает: мысленно Пустынцева списал. Идея «грохнуть Пустыря» приобрела новый импульс.
– Так что выберемся нормальным путём, Зина. Ты с этими зеленщиками даже и не разговаривай. Отрезай сразу, если станут подъезжать: «Не наш профиль!»
– Ну что ты! Я – как вариант. Без тебя – ни шагу! – Зиновий изобразил предельную искренность.
Настолько предельную, что убедил Пустынцева. Да и знает он Зину почти с детства: вместе в школе фирменными шмотками торговали. Первый друг – он друг бесценный.

* * *
Интересное явление природы – ложь.
Если брать Землю, ложь придумал человек. Земные животные, его ближайшие родственники и прямые предки, лгать не умеют. Другое дело – притвориться мертвым, чтобы хищник побрезговал тронуть. Но своим сородичам животные не лгут. Не поведет волк стаю, не скажет: «Я знаю, где лежит сочная корова!», а потом посмеется: «Я пошутил, серые!» Его бы за такие шутки разорвали вместо коровы. Но волк и не понимает, как можно своим сообщать неправду.
А человек придумал ложь. Сначала изобрел язык и вообще слова, а потом научился слова выворачивать. Кто-то ведь догадался первым, что можно сказать словами то, чего нет на самом деле. До него не догадывались, думали, что слова так же очевидны как вещи, ими обозначаемые: сказать «Мясо» то же самое, что показать это же самое мясо. А этот первый – догадался, извратил такое полезное изобретение как слова. Спросили его: «Осталась ещё нога мамонта?» Совсем недавно придумали язык для удобства, для того чтобы не показывать руками, не вынюхивать, где что лежит – а коротко и просто сказать: «Да – нет, здесь – там!». И вдруг догадался неизвестный потомкам гений: вместо того, чтобы ответить прямо и точно: «Да, лежит задняя нога в яме под еловыми лапами», сообщил то, чего не случилось на самом деле: «Нет, всё съели вчера».
А потом пошёл и нажрался сам, ни с кем не делясь. Жрал и думал: «Как просто и удобно, не надо мне больше бегать, охотиться, попадать быкам на рога. Скажу, что мяса больше нет, а потом пойду и наемся!»
Это был этап в истории, вроде изобретения огня: слова отделились от правды, стали существовать сами по себе.
Гения звали Сур и произнесена была первая ложь на берегах теплого южного моря, где теперь вечномерзлый полуостров Таймыр. Впрочем, земная ось перевернулась, поменяв местами юг и север, вовсе не от подрыва основ нравственности, а по причинам чисто астрофизическим. И не Дьявол, якобы, Отец Лжи, подучил бойкого Сура – просто Сур был трусоват и ленив, потому и старался сообразить, как можно поесть, отлынив от охоты. Оскорбительно думать, что Господствующее Божество допустило бы существование какого-то Дьявола, равного Ему по силам, но взявшегося постоянно портить Божественные начинания. Какое же тогда осталось бы у Него всесилие?! Дьявол людям не понадобился, они прекрасно справились сами, а «Отца лжи», потом нафантазировали так же, как прочих героев фильмов ужасов – для самооправдания.
Озарение Сура, понявшего, что слова не прикреплены неразрывно к предметам, но могут порхать сами по себе, имело и плюсы, и минусы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44