Бабуля Доманевская имела на своем счету восемьдесят семь лет и обширный склероз. Меня она приняла за мою тетку, с которой, впрочем, тоже не была знакома, а только когда-то слышала о ней, поскольку тетка, приходившаяся троюродной сестрой мужу Эльжбеты, никогда в Канаде не бывала. Бабуля обрадовалась, что наконец приехала. Мне было без разницы, я не стала выводить старушку из заблуждения, рассчитывая, что наличие моей тетки поможет ей лучше вспомнить давние времена.
И я в общем-то не ошиблась. Старушка принялась вдохновенно вспоминать годы своей молодости, совпавшие с началом века, и приезд в Канаду, как раз перед началом первой мировой войны. Сопровождая старушку по всем извивам ее жизненного пути, я постепенно пришла к убеждению, что на весь путь ей понадобится не меньше месяца. Вряд ли раньше мне удастся протолкнуть ее через вторую мировую войну. Видимо, те же опасения тревожили и Эльжбету, ибо она изо всех сил стала помогать мне как-то недипломатичнее приблизить рассказчицу к послевоенным событиям.
Неисповедимы пути человеческой памяти. Ни с того ни с сего бабуля перепрыгнула через четверть века и принялась во всех подробностях рассказывать о том, когда и где приобрела вот эту чудесную мебель, к которой ее внуки отнеслись с таким пренебрежением, а ведь мебель была почти новая, и сорока лет ей не насчитывалось. С мебелью старушка так неожиданно ворвалась в собственное бесконечное повествование, что я не успела и слова вставить. В этом, впрочем, не оказалось необходимости, бабуля не нуждалась в наводящих вопросах, рассказывая с мельчайшими подробностями. А дела тех давно минувших дней она помнила прекрасно.
Мебель она покупала уже не новую, но ведь в отличном состоянии! А они взяли и выбросили, неизвестно почему. И часы выбросили, а ведь за часы она очень дорого заплатила, они такие красивые, с финтифлюшками, таких уже не делают...
Я с тревогой взглянула на Эльжбету — а вдруг прервет рассказ старушки, напомнит, что часы никто не выбрасывал, что они и сейчас у нее стоят. Нет, сидела, умница, с непроницаемым лицом, не перебивала старших.
Потом мне рассказали, что бабушка меняла свое мнение двенадцать раз в год, по четным месяцам одобряла решение подарить часы Эльжбетиной дочке, по нечетным упрекала потомков за то, что выбросили чудесные часики. Или наоборот, неважно. В данном случае мы угодили в месяц упреков.
А бабуля продолжала свои излияния. Оказалось, так дорого она заплатила не только потому, что часы ей понравились, но и из-за паренька, который их продавал, уж очень ей было жалко его. Земляк, совсем нищий, только что сбежал с разоренной войной родины, гроша за душой у бедняги не было, кто-то из здешних знакомых его к ней прислал...
Тут мы с Эльжбетой первый раз осмелились перебить бабулю.
— А какой знакомый? Может, припомните?
— А как же, очень хорошо помню, память у меня еще не отшибло. Тот самый, что всю жизнь ездит на желтой такой машине.
Желтая машина оказалась совершенно бесценным ориентиром. Среднее поколение Доманев-ских прекрасно знало, что на желтом пикапе в дни молодости разъезжал их знакомый, в настоящее время владелец крупной транспортной конторы, большегрузные контейнеровозы которого колесят сейчас по всей Канаде. Пожилой владелец желтой машины на всю жизнь запомнил того самого паренька, продавшего Доманевской бабуле часы, ибо сам тогда же приобрел у него буквально за гроши вазочку, которая теперь стоит как минимум тысяч сто долларов. Кому-то из здешних поляков тот паренек доводился родственником, еще вроде его куда-то на работу пристроили...
Все семейство Доманевских приняло близко к сердцу мои поиски и отказалось принять от меня деньги за несколько междугородных телефонных переговоров, благодаря которым я получила важные сведения: звали паренька Барт Леванд, еще лет пять назад он работал в ресторанчике под Четемом, на берегу залива Св. Лаврентия. Слава Богу, что не на Соломоновых островах! Хотя и так стало ясно — я разорюсь окончательно. Оставив в покое бабулю Доманевскую, оставив собственную мамулю под опекой внуков, я двинулась на поиски.
Не сразу удалось найти искомый ресторанчик. Правильно, работал у них такой, теперь не работает. Нет, насколько им известно, никуда не уехал, живет вон в тех бараках на берегу.
Разыскала я и бараки. Назвать бараками такие дома... У нас владелец гордо назвал бы виллой, коттеджем и был бы прав. Порасспрашивав обитателей этих «бараков», я свернула с проезжей дороги по узкому, поросшему травой проулку к домику у самой воды. Спускался вечер, а я и не подумала о том, где переночую, поисковая лихорадка целиком овладела мною. Интересно, как я сейчас, на ночь глядя, заявлюсь в дом к незнакомым людям, в Канаде так не принято, о визите там договариваются загодя, могут и вообще не открыть двери. Впрочем, обратного хода не было.
Оставив машину в некотором отдалении от домика, я чуть ли не бегом кинулась к крыльцу, чтобы не дать времени закрасться в душу сомнениям благопристойности и хорошего тона. И все-таки у входной двери затормозила. Нет, не потому что в душу все-таки вкрались сомнения. Просто через открытые окна я услышала музыку. Кто-то играл на пианино танго «Ноттурно».
Танго «Ноттурно» не назовешь шлягером, известным на всем свете, как, например, танго «Кум-парсита» или «Милонга». Я сама убедилась, что в злачных местах, например Сицилии, оркестранты не имеют о нем ни малейшего понятия. И вдруг я слышу его здесь, в далекой Канаде, на берегу залива Св. Лаврентия! Да еще в таком исполнении! Очень характерное исполнение: минимальная смена ритма, будто пианист споткнулся, два быстрых удара по клавишам, и опять плывет душещипательная мелодия...
Медленно подняв руку к звонку, я позвонила. Пианино замолкло, двери открыли без всяких расспросов.
Наверняка я не узнала бы Бартека Левандовского в этом старом, болезненного вида человеке, если бы в ушах еще не звучала мелодия танго «Ноттурно». Только он исполнял так одно из любимых произведений нашей молодости. И сейчас словно воочию увидела перед собой знакомое веснушчатое лицо веселого бесшабашного парня. Не помешали морщины, пожелтевшая кожа, глубоко запавшие глаза, обведенные черными кругами.
— Бартек! — невольно воскликнула я, потрясенная его видом.
Он меня узнал сразу же.
— Иоанна? Какими судьбами?
Не виделись мы, можно сказать, со школьных времен. Он был жутко влюблен в меня, я не отвечала взаимностью, но и не отталкивала парня, очень уж любила слушать, как он играет. А он играл только для меня! Я лопалась от гордости, еще бы, как завидовали мне подруги! Бартек был несколькими классами старше меня, закончил школу и навсегда исчез. Оказывается, не навсегда. Спустя тридцать лет отыскался на краю земли!
Сидя в кресле-качалке, заложив руки за голову и глядя на серебрящиеся под луной воды залива, Бартек рассказывал:
— Я поступил в музыкальную школу, не повезло — вскоре сломал руку. Перелом запястья. Играть больше не мог, а ведь так мечтал о карьере музыканта, помнишь, по четыре часа в день разыгрывал гаммы. И хоть кость срослась, левая рука навсегда перечеркнула мечты стать пианистом-виртуозом. А знаешь, наверное, у меня все-таки был талант, несмотря на все, часто приглашали участвовать в записях оркестра. И весь оркестр делал перерыв в записях и дожидался, пока Отдохнет моя левая. А аккомпаниатором я работал до самого конца. Женился, двое детей у нас было, теперь они взрослые. А здесь живу один, не хочу никого видеть, пусть приедут уже на мой похороны...
У меня язык не повернулся сказать, что выглядит он прекрасно и нечего говорить о похоронах.
— А что с тобой?
— Что же может быть? При какой болезни человек выглядит, как я, в больнице не лежит и знает, что дело безнадежное? Уже пошли метастазы, морфий я еще не принимаю, но протяну не больше трех месяцев. Да не смотри так, я уже свыкся с этим. Я верующий, надеюсь, перейду в другой мир. Вот и посмотрю, есть ли он, другой. А там уж наверняка не будет моего рака, и это очень утешает, знаешь ли... Перестань, Иоанна, отнесись к этому спокойно, обращайся со мной, как с нормальным человеком. Конечно, совсем не обязательно уговаривать отправиться вместе в турпоход или путешествие вокруг света, но разговаривай нормально, не надо меня жалеть. В семье у меня порядок, со мной жена, уход обеспечен. Она только на один день уехала по делам, завтра вернется.
— Вот и прекрасно, — подхватила я, немного придя в себя. — Я ведь никогда не годилась в сестры милосердия, а тут испугалась, что придется цацкаться с тобой как не знаю с кем. О смерти не будем думать, все умрем» рано или поздно, не будем больше об этом.
Очень обрадовала Бартека моя философия. Вынув руки из-под головы и оторвав взгляд от морских просторов, он взглянул на меня. Те же самые глаза, голубые, добрые, внимательные.
— Знаешь, Иоанна, я так рад, что довелось тебя увидеть! А теперь скажи, каким ветром тебя сюда занесло.
— Долгая история. И если честно, разыскивала я не тебя, а некоего Леванда, которому мне хотелось задать парочку вопросов.
— Фамилию я сократил с самого начала, так удобней...
— Понятно. А как ты вообще здесь оказался?
— По правде говоря, из-за тебя.
— Езус-Мария!
— Сколько мне было тогда? Девятнадцать, а любил я тебя по-страшному. И соображал: чтобы тебя завоевать, надо добиться славы и богатства, только тогда смогу тебе импонировать...
— Бартек, и не стыдно на старости лет так меня оскорблять!
— Ну что ты, я не оскорбляю. Вовсе не хочу утверждать, что тебя привлекало богатство, просто мне надо было чего-то добиться в жизни, стать человеком, чтобы ты обратила на меня внимание, а для этого необходимо и богатство, и слава, должна же в чем-то проявляться ценность человека. Да будь я хоть трижды гением, а поселюсь затворником в шалаше, как ты узнаешь, что я гений? Сама вспомни, какое значение придавала тогда материальным ценностям.
— Помню. И до сих пор придаю.
— Вот именно. А кем я тогда был? Музыкант, даже не композитор, а исполнитель, и то руку сломал. Вот я и решил — надо бежать за границу. Во-первых, мою руку там вылечат. Вспомни, как тогда мы верили, что там — все возможно. А во-вторых, в Америке легко сделать карьеру.
— И что дальше?
— Ну и с таким настроением я легко попался на удочку аферистов.
— Ну наконец-то! — воскликнула я.
— Что наконец
— -не понял Бартек и даже перестал раскачиваться в кресле-качалке.
— Из-за этой твоей аферы я и приехала сюда.
— Не понял.
— Сейчас поясню, но сначала ты докончи.
— В Канаду я приехал потому, что здесь у меня был один дальний родственник. Я рассчитывал на его помощь.
— Знаю. Приехал ты в Канаду и продал бабуле Доманевской старинные часы.
— О, холера! — вырвалось у Бартека.
— Вот об этих часах я и собиралась тебя порасспросить. Дело прошлое, даже если ты их украл — ничего, срок давности уже миновал. Расскажи мне о них все подробнее, будь человеком!
— А зачем?
— Затем, что наткнулась на страшно запутанную аферу и не могу одна в ней разобраться. Все тебе расскажу, но сначала хочу услышать от тебя о часах.
Бартек поудобнее уселся в кресле, взял со стола бокал с соком, отхлебнул и с улыбкой посмотрел на меня:
— А ты все такая же! Ничуть не изменилась за все эти годы.
— Не преувеличивай, тогда у меня были косички.
— А в остальном такая же. Ладно, расскажу, хотя и неприятно мне возвращаться к той истории. Ты не шутишь, та афера все еще тянется?
— Не шучу. Ну, выкладывай! Поставив бокал на стол, Бартек начал рассказывать, поглядывая то на залив, то на меня:
— В то время я познакомился с одним парнем, был он немного старше меня и тоже учился в музыкальной школе. Звали его Мундя. Таларский фамилия.
Я фыркнула, как разъяренная кошка, и Бартеку пришлось прервать рассказ в самом начале.
— Ты что? Знала его?
— Нет, слышала. Бартек, ты золото! Столько времени я напрасно пыталась хоть что-то узнать о нем!
— Ага, значит, пригожусь тебе? Ну так слушай. Мундя был парень неглупый, и хотя было ему в ту пору лет пятнадцать, он придумал, как можно разбогатеть. Тогда все мальчишки зачитывались романами о том, как на погибших кораблях затоплены сокровища и как удачливые герои становились богачами, доставая эти сокровища. Умный Мундя сообразил, что нет необходимости отправляться в экспедиции к далеким морям и заниматься поисками затонувших кораблей. Сокровищами были нашпигованы Западные Земли, отошедшие к нам от Германии, где убегавшие от русских шкопы прятали награбленное в Восточной Европе добро. Надо только разузнать, где именно, а для человека с головой это не так уж трудно. От одного военнопленного Мундя услышал о поместье то ли барона, то ли немецкого полковника, куда тот свозил несметные богатства, а вывезти на Запад не успел; слишком быстро подошел фронт, вот ему и пришлось все попрятать. Мундя понимал, что это не единичный случай, и развил бурную деятельность — разузнавал, разнюхивал. Не напрямую, конечно, притворялся, что его интересуют военные действия, разгром немцев. Это было так естественно, многие польские мальчишки сразу после войны ни о чем другом как о боях-сражениях и не говорили. А Мундя был парень ушлый. Знаешь, сколько он собрал разных сведений о передвижениях немецких воинских частей, в первую очередь интендантских? Погоди, как бы мне не запутаться в хронологии...
Я вынула сигарету.
— Тебе дым не вреден?
— Мне уже ничто не повредит, — махнул рукой Бартек. — Не правда ли, тоже утешение? Ну так вот, когда мы с ним сблизились, он уже располагал конкретной информацией. И о том немецком полковнике, поместье которого находилось под Хоэн-вальде, и о каком-то немецком интенданте, который машинами возил добро на ферму своего отца йа Мазурских озерах. Сейчас я не вспомню, куда именно, но тогда Мундя показывал мне даже на карте. Интендант попал под бомбежку, а его папаша потонул в озере, когда бежал от наших на лодке. И еще Мундя говорил мне о каком-то солдате вермахта, скорняке по специальности, которому случайно попал в руки багаж погибшего гестаповца, так тот скорняк закопал его где-то на кладбище.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37