Зачем — Козловский не понял, но, наверное от неожиданности, не придумал вежливой отговорки и оторопело-согласился. На следующий день я к нему приехала.
Жил Козловский на Секерках и звали его то ли Альфред, то ли Фредерик, потому что жена называла его Фредей. Начало визита протекало в довольно напряженной обстановке, потом мне удалось несколько снять напряжение. Вежливо извинившись за непрошенный визит, я сказала:
— Прежде чем начну вам морочить голову, два вопроса. Вопрос первый: у пана Настермаха были жена и дети?
— Детей не было, — с ходу ответил Фредя. — А жен целых две. С первой он развелся, вторая умерла.
— Тогда второй вопрос: вы были ближайшими родственниками пана Настермаха? И вы занялись после смерти пана Настермаха его квартирой?
Фредя переглянулся с женой и на сей раз ответил не сразу, с запинкой.
— Да, мы были его ближайшими родственниками и даже унаследовали квартиру. Но позвольте узнать, почему это вас интересует?
— Видите ли, дело в том, что лет двадцать назад... что я говорю, не менее двадцати пяти лет назад, в общем, очень давно моя ближайшая подруга работала вместе с паном Настермахом в одной газете. Подругу зовут Алиция Хансен...
— Пани Алиция! — вскричал громким голосом Фредя. — Пани Алиция!
— Да, Алиция. А что, вы ее знали?
— Конечно знал! Я бывал в редакции у дяди. И хотя был тогда еще совсем маленький, очень хорошо помню пани Алицию. Как она, что с ней?
От первоначальной натянутости и следа не осталось. Имя Алиции открыло мне сердца Фреди и Мариолы, через минуту мы были уже друзьями. Я обрадовалась, что пока ничего не надо придумывать, и чистосердечно рассказала об Алиции все, что знала, такой горячий интерес к ее судьбе проявили эти милые люди. Фредя до сих пор сохранил к Алиции теплые чувства и просто горел желанием сделать ей что-нибудь приятное. Это и подтолкнуло мою фантазию. Не было необходимости рассказывать о том, какая Алиция рассеянная. Этим она отличалась с малолетства, и Фредя отлично знал эту Алицину черту. Теперь же он узнал от меня, что Алиция в те стародавние времена по рассеянности потеряла в редакции какие-то бумаги: то ли планы, то ли карты. До сих пор ее мучает совесть, а тут еще недавно встретила человека, которому те бумаги принадлежали. И хотя тот человек не очень настаивает на их возвращении, вы же знаете Алицию! Она считает долгом чести разыскать их и вернуть владельцу. Поскольку же Алиция много лет проживает в Дании, вот и попросила меня, свою ближайшую подругу, попытаться эти бумаги разыскать. Походить, порасспрашивать людей, начать с пана Настермаха... Вот я и расспрашиваю, что мне стоит?
Не очень хорошо вот так, без разрешения Алиции, делать из нее кретинку, но, может, не оторвет мне голову, как-никак не для себя стараюсь...
Фредя выслушал меня сочувственно и с огорчением признался, что, хотя после дяди осталось множество бумаг, они не все сохранились. Не могу ли я уточнить, что именно за бумаги? Я уточнила — наверняка старые. И очень возможно, что карты. Карт у Фреди сохранилось порядочно, целая громадная папка. Карты из атласа или отдельные? Какого формата? И как я узнаю, те ли это, которые ищет Алиция? Может, у Алиции сохранились фотографии разыскиваемых карт, потому как тогда при газете была своя фотомастерская и они делали множество фотографий. Если есть фотография...
Услышав несколько раз «фотография», я наконец прикусила язык. Похоже, этот Фредя не так прост, и больше он узнает от меня, чем я от него. Нет, фотографии у меня нет, Алиция подробно описала карту, я должна ее так узнать. Не будет ли он столь любезен...
Фредя проявил чрезвычайную любезность и бумагами, вытянутыми из антресолей, завалил всю прихожую. Мариола ломала руки: надо было сначала стереть пыль с этой макулатуры. Много там было интересных материалов — довоенный план города Варшавы, архивные снимки, туристические карты, вот, похоже, штабная немецкая карта. Я взглянула на нее внимательнее — в верхней ее половине во всей красе виднелось Хоэнвальде!
Нет, я не бросилась на нее с горящими глазами, не накинулась на нее, как хищник на добычу. Если уж я представляла Алицию идиоткой, представлю и себя, оно даже порядочнее... На карты я смотрела равнодушно, штабную карту обозвала планом, скрывая свои познания, сказала, будто что-то в этом роде, но, кажется, не то, и потребовала предъявить мне что-нибудь еще. Огорченный Фредя признался, что больше ничего нет. Все, что осталось из дядюшкиных бумаг, они держали вот тут, на антресолях, больше там ничего нет. Я взобралась на табуретку, чтобы убедиться собственными глазами — действительно, больше нет. Остались еще книги, сказал Фредя, но они стоят на полке в комнате. Нет, книги Алицию не интересовали, сказала я, ее интересовали только старые планы.
Я решила — без карты отсюда не уйду, но уж очень подозрительным стало казаться мне поведение Фреди. Как-то излишне пристально он на меня смотрел, как-то нехорошо расспрашивал... Поэтому я с большой неохотой согласилась взять карту, «на всякий случай», а то совсем неудобно — столько хлопот доставила совсем незнакомым людям. Да, вот еще, не помнит ли Фредя каких-нибудь сотрудников дяди, может, у них найдется нужная карта? Да нет, вроде не помнит. А такого Михала Латая, Алиция предполагает, у Михалека могут быть планы... Фредя надолго задумался, вспоминал. Мариола смотрела на него тупым взглядом. Наконец Фредя сказал, что такого не помнит. А как дядя умер? От инфаркта, в редакции. На этом я закончила свой визит и покинула дом Фреди, унося драгоценный трофей.
В природе ничто бесследно не пропадает. Даже редакция газеты. Во всяком случае, газеты же должны остаться!
Весь день провела я в Национальной Библиотеке за подшивками старых газет, выписывая фамилии авторов фельетонов и других материалов. Большинство этих людей переселилось уже в мир иной, ведь известно, что редкий журналист доживает до глубокой старости. Некоторые рассеялись по свету, и разыскать мне удалось только одного, зато он оказался совершенно бесценным коллекционером, из тех, которые никогда ни одной бумажонки не выбросили. Не прошло и пяти минут, как он разыскал для меня список сотрудников редакции, работавших вместе с Настермахом. И среди них наконец-то мелькнула знакомая фамилия!
Я позвонила старому другу, с которым не общалась уже добрый десяток лет, и спросила без предисловий:
— Мачек, у тебя есть брат? Что значит тридцатилетнее знакомство! Нисколько не удивившись, Мачек ответил:
— Даже два. Правда, второй двоюродный.
— И один из них журналист?
— Да, как раз этот двоюродный. А что?
— А то, что мне необходимо с ним встретиться. Поговорить надо. Отведешь меня к нему?
— Пожалуйста. А я могу присутствовать при разговоре?
— Можешь.
Брат Мачека, похоже, был наслышан обо мне и не скрывал любопытства. Я не стала томить человека и сразу сказала, что хочу поговорить с ним о Настермахе. Это чрезвычайно взволновало брата. Он не рылся в памяти, с трудом вспоминая Романа Настермаха. Нет, он помнил его прекрасно, и не только потому, что долгое время работал с ним.
— Ведь я один был с ним в его смертный час! — несколько патетически воскликнул брат Мачека. — Он при мне умер, такого не забыть! Но это случилось уже не тогда и совсем в другом месте!
Возможно, брат Мачека был наслышан о моих феноменальных умственных способностях, не знаю уж, но я заявила, что такая оценка сильно преувеличена и попросила говорить со мной, как с самой бестолковой курицей. Во всяком случае, не столь кратко и по возможности с подробностями.
Брат Мачека исполнил мое пожелание. Оказалось, он хорошо знал Настермаха, начинал работать с ним сразу после войны и работал долгие годы. Тот помог ему, начинающему журналисту, потом брат Мачека работал в другой газете, потом они опять работали в одной редакции. И вот именно тогда, когда вдвоем остались работать в ночную смену, с Настермахом и случился инфаркт. Во всем здании они были одни, коммутатор был отключен, брат Мачека не мог вызвать «скорую помощь» и не знал, что ему делать — остаться с Настермахом или бежать звонить по автомату. Побежал, ближайший автомат, разумеется, оказался сломан. И он, брат Мачека, до сих пор упрекает себя за то, что не смог помочь другу, что Настермах умер из-за него, так как помощь пришла слишком поздно. Вот почему он так запомнил все связанное с Настермахом и не забудет до самой смерти! А что именно меня интересует?
Я сказала — две вещи: характер Настермаха, вернее, его общая характеристика, и вещи Настермаха.
Что касается характера, ответ был дан с ходу: кристальной души человек. Он, брат Мачека, больше таких людей не встречал. А что касается вещей, то теперь он просит пояснить, что именно я имею в виду, не столь кратко, пожалуйста...
Я пояснила: имеются в виду бумаги. Дело в том, что когда-то моя подруга Алиция, которая тоже работала с Настермахом в одной редакции, оставила на столе Настермаха комплект карт, и они пропали. Ей, Алиции, очень бы хотелось их разыскать, хотя она и понимает, что через столько лет это равнялось бы чуду...
— Считайте, что чудо произошло, — спокойно заявил брат Мачека. — Случайно это не были немецкие штабные карты?
Я не верила собственным ушам, а этот чудесный человек как ни в чем не бывало продолжал:
— На стол Настермаха клали свои бумаги все, кому не лень, в том числе и я. Так что приходилось вечно там копаться в поисках нужных материалов, и как-то мне попались немецкие штабные карты. Я был, почитай, еще мальчишкой, мне не довелось повоевать, даже в восстании толком не участвовал, но, как каждого послевоенного мальчишку, меня интересовало все, связанное с войной. Особенно с восстанием, я собирал все относящиеся к нему материалы. Карты к восстанию не относились, но меня очень заинтересовали. Еще бы, немецкие штабные карты! Как сейчас помню, шесть штук их было.
— А не восемь?
— Нет, точно шесть, прекрасно помню. Из дальнейшего разговора выяснилось, карт могло быть и восемьдесят, но когда брат Мачека на них наткнулся, осталось только шесть. Лежали аккуратной стопкой. Кто и когда их принес — неизвестно.
— И что с ними стало?
— Я их украл. И до самого последнего времени они были у меня.
— Что?! Поподробнее, пожалуйста. И брат Мачека рассказал о том, что же произошло в редакции газеты лет сорок назад. Только он нацелился на карты, как в редакцию явились какие-то два типа, из которых он одного уже встречал, схватили эти карты и принялись их перефотографировать. Фотографировали в мастерской, была в редакции такая специальная фотомастерская, очень хорошо оборудованная. Ему, молодому парню, показалось подозрительным, что делали они это как-то лихорадочно, в спешке, выбрали время, когда никого из сотрудников не было в редакции, на него же, сопляка, внимания не обратили. И он подглядывал, как они фотографировали, метались, принося и относя карты, потом кое-как побросали их опять на стол Настермаха, а с фотографиями смылись. А он взял и присвоил карты. Потом, правда, спросил Настермаха, совесть его мучила, но Настермах о картах ничего не знал.
— Вы сказали, что до самого последнего времени они были у вас. Почему так выразились, в прошедшем времени? Теперь уже нет их у вас?
— Небось, этот паршивец Хенек? — вмешался в наш разговор Мачек.
— Какой еще Хенек? — недовольно спросила я. Что-то слишком разрастался крут лиц, причастных к картам.
Мачек пояснил:
— Наш общий друг, тоже с той поры. Потом, уже лет пятнадцать будет, как в Канаду эмигрировал.
— Не Хенек, а его сын, — сокрушенно признался брат Мачека.
Стоп, сделаем перерыв в дознании, надо переварить услышанное. Итак, Настермах в качестве похитителя карт отпадает, кристальной души человек не мог якшаться с преступниками. Зато всплыл теперь паршивец Хенек с сыном. Высыпав на стол содержимое своей сумки, я разыскала обе фотографии — группу за столом на террасе и Михалека с макетом Алиции.
— Этого я знаю, — сказал брат Мачека, ткнув в Мундю. — Вечно сшивался у нас в редакции. А вот этот...
Он через лупу принялся изучать лицо Михалека.
— А вот этот очень похож на одного из тех, что перефотографировали карты. Готов поклясться, хотя он тогда и был моложе, чем тут, на снимке.
Любопытный Мачек отобрал у брата фотографии, взглянул на них и взволнованно воскликнул:
— Надо же! О, холера!
И этот туда же! Хватит с меня сенсаций, и без него трудно переварить.
— Ну, выкладывай! — пришлось сказать ему. — И с подробностями.
— Вот слушал я вас, сопоставил кое-какие факты, и очень мне это не нравится. Тут такая история... Этого типа я тоже знал, — он ткнул в Мундю, — только забыл, как его зовут.
— Мундя Таларский. Рассказывай!
— Давно это было, я еще в школу ходил, а вечерами подрабатывал в частной мастерской, которую содержал приятель моего отца. Просто гений в своей области. Ты не представляешь, какие вещи он мог сделать! Специализировался в области микрофотографии, так вот, однажды он на обороте почтовой марки напечатал целую выставку плакатов! До сих пор у меня эта марка хранится. Марка как марка, даже с зубчиками, а на обороте перефотографированы в уменьшенном виде девяносто шесть плакатов. Качество — пальчики оближешь! Даже надписи можно прочитать, если увеличить...
— Слушай, ты у меня дождешься! — пригрозила я. — Слезь с плакатов, давай ближе к делу.
— Хорошо. Хозяин мастерской пожаловался как-то, что этот подонок... опять забыл, как его...
— Мундя!
— ...этот подонок Мундя подкатывался к нему с гнусным предложением. Зная, что хозяин — мастер по микрофотографии, уговаривал его переснять ему немецкие штабные карты на фотопленку, в уменьшенном виде, обещая золотые горы. При мне хозяин вышвырнул за дверь этого...
—Мундю!
— ...этого Мундю и потом долго ворчал, что он честный человек и не намерен связываться со всякими мошенниками. А еще до того... Или после? Нет, до того. В общем, перед самым отъездом Хенек советовался со мной по одному такому делу... Я не очень-то понял, о чем он говорил...
— А почему? Он говорил по-японски? Или, может, гекзаметром?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37