Я имею в виду сегодняшние события, обо всем позавчерашнем я и так в курсе… * * * Мариола Кубас не откликалась уже пятый день. Януш всеми святыми заклинал хоть ненадолго прервать нашу деятельность. Гутюша тоже предостерегал — его приятели велели переждать. Трехстороннее удерживание вывело меня из себя, и я решила скоротать хоть несколько часов за успокоительным занятием.Марок накопилось у меня вагон и маленькая тележка: валялись повсюду, сыпались с полки и скапливались во всех углах. Поэтому собралась привести все в порядок, а сие прежде всего требовало отклеивания и высушивания. Я закрылась в ванной и принялась за работу.С того времени как я отдалась своей страсти, для просушивания филателистических ценностей употребляла «Трибуну Люду». Не раз вызвала ошеломление в киосках, где покупала её оптом, но лучшей периодики для моих целей просто не существовало. Газета большого формата, скверная, хорошо впитывающая влагу и легко доступная. Я разложила по всей квартире мокрые газетные полотнища, испещрённые марками, и взяла с полки сложенные экземпляры, приготовленные для окончательной просушки под прессом.Наверно, укладывала уже четвёртый слой, когда машинально взглянула на фон, и старательно и ровненько разложила влажные прямоугольнички. Замерла с пинцетом в руках… Сначала посмотрела как обычно, рассеянно, уложила очередную марку, посмотрела снова.Сперва даже не поняла, что вижу. Потом не поверила своим глазам. Потом взяла другой экземпляр того же издания, ещё не выложенный марками, надела очки, взяла лупу и включила дополнительный свет.Матерь Божия!!!..На первой странице газеты двенадцатилетней давности задом к читателям стоял первый секретарь, а перед ним лицом к зрителю государственные мужи угодливо хлопали в ладоши с приятным выражением лица. У второго слева нос клёцкой…Я сбросила все с полочки под лампой, ожидающие своей очереди марки прикрыла другой «Трибуной Люду», придавила телефонными книгами и расписанием железнодорожного движения, потом дрожащей рукой набрала номер Зосиного телефона. Её не было. Позвонила Павлу. Застала.— Зося, — обратилась я к нему. — Тьфу, не Зося, Павел, где твоя мать?! Сейчас же поезжай к ней, я приеду туда, Иисус-Мария!— Мать дома, верно, вышла с собакой. Что случилось?— Ничего. Все. Скорей приезжай, я сейчас буду. Давай быстрей!— Но у меня…— Даже если ты сломал обе ноги, пусть тебя привезут «скорой помощью»! Все! Через пятнадцать минут!Бросив трубку, я схватила два экземпляра «Трибуны», с третьего этажа вернулась, чтобы снять тапочки и надеть туфли. Захватила сумочку, о которой, естественно, забыла. Лишь на улице проверила, во что одета, повезло — не в халате. Через двенадцать минут уже ломилась к Зосе.— Что такое? — забеспокоилась она, открыв дверь. — Только что влетел Павел, говорит, с тобой плохо…Я ворвалась в комнату и торопливо разложила на столе привезённую прессу.— Вот. Смотри! Оба смотрите! Я, часом, и спятить могла! Говорите, что тут видите!— О Господи, это он! — крикнул Павел.— Покажи… Иисусе! — запричитала Зося. Ничего не нужно было объяснять. Хорошо, привезла две газеты, одну разорвали бы на клочки.— Это невозможно, — нервничала Зося. — Слушай, вдруг нам только так кажется — просто случайное сходство…— Учти, у меня приличная зрительная память. Когда ты описала этого типа впервые, мне постоянно лезло в голову: не могла я его где-то не видеть! Клёцка, очень порядочная. Тысячи раз видела эту харю, только вспомнить не удалось, а здесь он весь как на ладони!— Второй слева товарищ Анастазий Суш-ко, — прочёл Павел.— Что?!..— Ну, этот самый. Второй слева, раз, два, это он. Товарищ Сушко.Я почувствовала удар в голову, только не снаружи, а изнутри. Зося и Павел читали подпись под снимком: торжество по поводу каких-то наград. А я не удосужилась и подпись прочитать, вообще её не заметила. Боже милостивый, вот почему ищут мальчика по фамилии Сушко!..— Зося, ты журналистка, — напирала я. — В редакциях все известно, только вы скрываете. Делай что хочешь, но разузнай, женат ли этот Суш-ко, есть ли у него дети и так далее! Все про товарища Сушко! И чем он сейчас занимается?!..— А откуда мне знать, — нервничала Зося. — Ладно, я попробую, но не гарантирую… Зачем тебе, какое тебе до него дело?!Не было сил в двух словах объяснить, какое мне до него дело, мешал гул в голове. Я уже интуитивно понимала ситуацию, предчувствовала разгадку, однако с уверенностью могу сказать — разум здесь был ни при чем.— Когда-то в тебя был влюблён один тип, — влепила я не слишком тактично. — Однажды я его видела, ты сказала, он какой-то партийный деляга…— Ну знаешь! — возмутилась Зося, искоса взглянув на Павла. Павел захохотал.— Ладно уж, я оглох, ничего не слышал, только не делайте из меня идиота. Кроме того, всякий имеет право влюбиться в мою мать — законов на сей счёт нету. Я догадываюсь, о ком речь, такая маленькая гнида. Он, пожалуй, из тех, кто обо всем осведомлён, да на всякий случай не говорит. Неважно, я сам все разузнаю.Зося слушала поначалу спокойно и вдруг сорвалась.— Что это значит? Что ты разузнаешь? Павел, я не желаю, чтобы ты вмешивался!Ну вот, ещё ссоры не хватало. Я призвала на помощь всю свою логику и напомнила Зосе, что Павел вмешался с самого начала и это по его милости мы попали на окольные тропки, ведущие в буераки и трясину. Умница, молодец, кроме того, год как живёт самостоятельно и справляется не хуже, чем мы обе вместе взятые. Не знаю, как выяснит, уверена, через молодое поколение… Павел кивнул с довольным видом.— Правильно, через Адама…Зося не выдержала, облаяла нас обоих, но скорее так, для острастки, без убеждения, чтобы разрядить эмоциональное напряжение. Я оставила им один экземпляр газеты, второй взяла обратно — достать сейчас «Трибуну» не было никаких шансов, а марки требовалось высушить. И вымелась от них — времени и так мало.От дверей в квартиру меня окликнул Януш.— Что случилось? Я ведь ещё слышу твои разговоры. Ждал твоего возвращения, ты же пулей вылетела из дому, что за открытие?Я показала газету.— Пожалуйста, вот портрет шефа мафии. Товарищ Анастазий Сушко. Зося и Павел его тоже узнали, я тебе говорила о нем, слово «шеф» сказано было лишь однажды, но и того довольно. Я уже чувствую ситуацию!Януш посмотрел, прочёл надпись под снимком, помолчал.— Порядок. Я тоже чувствую. Проверю все. Только умоляю, не говори об этом у себя дома!— Самоубийства не планирую. Зато хотелось бы знать, когда демонтируется это тайное прослушивание. Или сделано на совесть, так просто не демонтируешь?— Не думаю. Однако придётся подождать… Ты не знаешь этих людей!— Не скажи, малость познакомилась с ними. Что будет? Посадят их наконец или нет? Сбегут? Переквалифицируются снова в этаких благодетелей общества? Поверят, что я возлюбила их больше жизни или у меня амнезия началась? Чего мне ждать?Ни на один из вопросов я не получила ясного и логичного ответа. Чёртова тайна снова запаскудила мне жизнь… * * * Информацию о товарище Сушко я получила в рекордном темпе с трех сторон. Особенно отличился Гутюша.— Дела на них есть, то есть досье всяческие, — оповестил он меня с удовольствием, бросая в автомат по одному жетону. — Черт, и что мне делать с этой одной парой, дубль явно все сожрёт. Они угадали, это полная вошь. Смотри-ка, пробил!..— Перебрось на кредит, — посоветовала я нетерпеливо. — И что из этого досье ты узнал?— Первое primo — он сменил фамилию, последние три года ходит Татаровичем. Второе primo — у него была жена, оказалось, сумасшедшая. На винтики в семействе экономия, травилась, будучи молодой панной, так и осталась с приветом, а этот ухажёр ни бельмеса не раскусил. И женился, потому как её дедок в Лодзи камни из мостовой выворачивал в девятьсот пятом году. Эта парочка одна может человека заколотить, куда полагается. — Гутюша, в гроб меня вгонишь ты! Говори как-нибудь связнее, хоть про эту лодзинскую мостовую!— Ну, интеллектуальная кондиция жены перестала ему соответствовать, подобрал ей местечко в дурдоме в Творках, а она возьми и роди. О черт, масть же!.. На кредит. Он с ней развёлся по-тихому, келейно, мышь под метлой в костёле. Ребёнок тоже насчёт винтиков сплоховал, остался с ней, потому как заартачилась, материнская истерика в ней взыграла, несмотря на сумасшествие, а может, именно потому. Алименты ради святого покоя платил ей через курьеров, у него уже времена наступали потруднее малость. Она из Творок сбежала, хотя её никто не преследовал, всякие разности в свою биографию вносила, а сорванцу папочку специально показывала — как ей это удалось, ума не приложу, я пока не спятил, логику набекрень не знаю. А вот через минуту-другую и впрямь спячу, ежели эта скотина не станет платить.— Мой автомат тоже не даёт, я же не жалуюсь. Отсюда вывод, ты был прав, ребёнок увидел там папашу…— Это не я прав, а мои приятели. Так вроде выходит.— А что он теперь делает?— Сидит в углу, будто его и нету. Нацепил маску, работает в управлении жилыми зданиями, не ориентируюсь, как и что, все равно ничего там не делает. Живёт в доме на Рацлавской, теперь оказалось, унаследовал его от предков. Предки прошли морфологию, и камни из лодзинской мостовой их уже никак не касаются, они всегда были за собственников. И достояние им вынь да положь. А про предупреждение это ты говорила или Пломбир?Сперва я расшифровала, что морфология означает метаморфозу, затем впопыхах переключилась на другую тему.— Пломбир. А что?— Пузан здесь сидит. Пока живой. Я в спину ему тихонечко сказал, что сморчок наоборот, так он чуть с табурета не свалился. Не в курсе, видать.Я вздохнула свободнее.— Хорошо сделал, меня выручил. А о товарище Сушко все?— В принципе все, нам ведь его медали ни к чему? Когда война кончилась, ему было два года, ну и партизанское прошлое приделать оказалось хлопотно. Такая тихая гнида он, что никто ничего о нем не ведает, они мне не хотели верить, когда рассказал. Кабы тебя не понесло в подвал, ничего бы не вышло на свет Божий, ну, и кабы не ребёнок, но про тебя он не догадывается, а за ребёнком охотится.— Трудно сказать, догадывается или нет. Не помню, много чего дома трепала. Надо ехать за этим списком.— За каким списком?— Да тех, кто под шантажом! Пломбир составила список. Никакого терпения не хватает дольше ждать, к тому же шантаж — штука о двух концах. Шантажированных вопреки их воле и на нашу пользу можно подвигнуть, понимаешь, что я имею в виду? Не обязательно мы лично…Гутюша подумал, понял и согласился со мной. Я предложила ехать прямо завтра.— Далеко это?— Около трехсот в одну сторону. Вечером вернёмся.— Вроде можно и поехать. А сегодня надо бы поглядеть на проделки пузана. Не дурак, сразу жареное учуял, ручонки затряслись, а морда побагровела вроде апоплексии. Плохо, неведомо, где живёт.— Все равно поедет с сумкой на Жолибож?..— Как сказать. Там его и прикадрят. А вдруг да не поедет, ведь я его перепугал? Хотя мне сдаётся, в логове его не тронут, потому как нету красавца, жизнь покончившего письменной смертью, это первое, а второе, стараются соблюсти вид случайности и где-нибудь подальше от малины, сама подумай, сморчок не поехал. Да, они, пожалуй, изменили свои привычки.— Вполне возможно, решились прямо в его доме потому, что не поехал…Мы оставили в покое товарища Сушко и прикинули и так и сяк насчёт ликвидации персонала. Разумные преступные замыслы не желали рождаться в наших умах, я беспокоилась, что надо предупредить высокого парня, но он не появился ни в «Гранде», ни в «Марриотте», это я уже проверила, разыскивая Гутюшу. Оглянулась на пузатого.Или спятил со страху, или решил больше сюда ни ногой, словом, совсем очумел. Добил двадцать миллионов, взял квитанцию и играл дальше, всем своим видом выказывая оголтелую решимость. Я встревожилась. Чужой человек и, казалось бы, какое мне до него дело, но смотреть спокойно, как лезет на рожон, это уж слишком.— Я бы за ним последила, — повернулась я к Гутюше. — Не убьют же его на глазах свидетелей, а отсрочка пригодится. Едем?— А не лучше взять такси?— Пожалуй, лучше, да в себе я уверена, а в таксисте нет. Испугается и оставит нас где-нибудь на мели. А так прикинемся, случайно, мол, попали.Подумав, Гутюша согласился. Мы дождались, пока пузан наконец угомонился, слез с табурета, отёр взмокший лоб и получил деньги. Вышел из казино и задержался на улице.Мы сели в машину, припаркованную близко, и все исправно видели. Пузан стоял со своей сумкой, и его мыслительный процесс прямо-таки в глаза бросался. Решился на что-то, перешёл дорогу и сел в такси.Мы доехали за ним на Гоцлавек. Многие нас обгоняли, по-видимому, таксист предпочитал безопасную езду, за нами явно никто не следил. На Гоцлавке таксист встал, пузан вышел, хотя перед ним находилась стройка, а жилой дом был дальше. Я не хотела ждать, пока наш подопечный скроется из виду, петляя по строительной площадке, поэтому остановилась чуть подальше, мы вылезли и отправились за ним.Сразу стало ясно, почему он не подъехал к дому. Подъехать было невозможно, в нескольких метрах от здания тянулись каналы центрального отопления и канавы канализационной сети. Глубокие, метра три глубиной, на дне свалены кое-как разные трубы. Стемнело, и некоторое время я пузана не видела, ощущалось лишь смутное движение. Крался под самой стеной строения, согнувшись, почти на четвереньках.— Смотри-ка, ума палата, — похвалил Гутюша. — Боится кирпича на голову, а под самой стеной в безопасности…Он ещё чего-то бормотал, когда перед согнутым пузаном выросла новая фигура, хорошо видная в свете фонаря. Мы, на счастье, как раз оказались в тени, я невольно остановилась, Гутюша тоже. Пузан на корточках сидел под стеной, а фигура стояла перед ним по другую сторону глубокой ямы. Мужчина высокий, плечистый…— Это он! — прошипел Гутюша мне в ухо диким шёпотом.— Кто?— Да замшевый! По гроб жизни его запомнил!Замшевый неожиданно двинулся к пузану через яму, словно по воздуху. Видно, там перекинута доска. Пузан, по-прежнему на четвереньках, попятился, замшевый шёл к нему по краю канавы, между ними лежала куча досок для настила — барьер непреодолимый.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33