– Она, как всегда, была сердита. – Он там.
Женевьева открыла ей дверь. Гортензия сидела на одном из стульев со спинкой и подголовником у камина, одетая в великолепный китайский халат в черных и золотых тонах. Генерал Земке в роскошном мундире сидел рядом. Он выглядел весьма внушительно. Когда он повернулся и увидел Женевьеву, его лицо расплылось в приветливой улыбке, казалось, вполне искренней.
– Наконец-то, – сказала Гортензия. – Теперь, возможно, я получу немного покоя. Временами мне кажется, что я окружена одними дураками.
Земке поцеловал Женевьеве руку.
– Мы соскучились по вас.
– Ну же, убирайтесь отсюда, – нетерпеливо сказала Гортензия. Она кивком головы подозвала Шанталь с подносом. – Что у тебя здесь?
Земке улыбнулся:
– Главное достоинство всякого хорошего генерала состоит в умении вовремя ретироваться. Подозреваю, что сейчас как раз один из таких моментов. – Он открыл Женевьеве дверь, наклонил голову, и они вышли.
За обеденным столом сидели двадцать человек, в основном мужчины. Несколько женщин в вечерних платьях, которые выглядели как секретарши, да пара весьма хорошеньких девочек в мундирах с перекрещенными молниями на левом рукаве. Женский персонал службы связи из комнаты, где располагалась радиостанция. Рене предупредил о них Женевьеву. Он сказал, что они пользуются большой популярностью среди офицеров. Теперь, глядя на них, Женевьева легко поверила в это.
Макс Прим сидел напротив нее, она заметила Райсшлингера в дальнем конце стола с какими-то офицерами СС. Когда он посмотрел на нее, она прочла в них такую ненависть, что сразу вспомнила Джо Еджа. Она уже успела нажить себе врага здесь.
Двое официантов в белых перчатках обнесли гостей вином, и она вспомнила, что Анн-Мари терпеть не могла красное вино, зато способна была выпить много белого, гораздо больше, чем Женевьева. Она про себя отметила, что это «Санкер», гордость винных подвалов тетушки, которые теперь, должно быть, подверглись заметному опустошению.
Райсшлингер громко смеялся, перекрывая общий разговор. Выражение лиц его собеседников указывало на то, что его не слишком любят.
Земке наклонился к ней:
– Надеюсь, у графини завтра настроение будет получше.
– Вы знаете ее нрав не хуже меня.
– Послезавтра маршал Роммель собственной персоной посетит нас. Мы, естественно, устраиваем для него прием и бал, и, если у графини вдруг случится одна из ее мигреней… – Он пожал плечами. – Это было бы большой неудачей.
– Я понимаю, генерал. – Женевьева похлопала его по руке. – Я сделаю все, что смогу.
– Я бы не смог приказать ей быть там. Правда, – добавил он смущенно, – я бы не решился на это. Вас не было здесь в тот день, когда мы с Примом прибыли сюда… Бог мой, какие баррикады она воздвигала! Помните, Прим?
– Я мгновенно влюбился в нее, – сказал полковник.
– Со многими мужчинами это случалось, – заметила Женевьева.
Она почувствовала, что его улыбка так возбуждает ее, что она не в состоянии смотреть в его проницательные голубые глаза. Сердце билось слишком быстро, у нее было странное чувство, что он видит ее насквозь. Генерал снова заговорил:
– В тот день, когда мы приехали, вы были в деревне, насколько я помню. Ваша тетка забаррикадировала двери и долго не пускала нас. Когда мы наконец получили разрешение войти, то заметили на стенах несколько выгоревших квадратов.
– А вы пытались проникнуть в подвалы?
Он с видимым удовольствием расхохотался и до конца ужина был в отличном расположении духа. А на Женевьеве начало сказываться напряжение, связанное с необходимостью играть свою роль, и она почувствовала, что напряжение это усиливается.
– Кофе подадут в гостиную, – объявил Земке.
Возникло минутное замешательство, потом все поднялись, и она вдруг почувствовала руку Прима на своем плече.
– Можно вас на пару слов?
Ей следовало избегать его, по крайней мере пока, и она ответила:
– Может, немного позже, – и пошла к генералу.
– Дорогая, – сказал он. – Я должен представить вам вашего соотечественника, служащего в бригаде СС Шарлеманя. Он прибыл к нам лишь на сегодняшний вечер с патрулями.
Офицер поклонился ей. Она отметила его звание по нашивкам на рукаве и трехцветному шеврону в тот момент, когда он подносил ее руку к губам для поцелуя, как это умеют только французы. Это был блондин с голубыми глазами, внушительный, больше похожий на немца, чем любой из присутствующих. Он представлял невероятный контраст с Максом Примом, стоявшим в нескольких футах от нее.
– Я восхищен, мадам, – произнес он, и Женевьева отметила про себя, насколько идет ему мундир, и подумала, что сделали бы маки с этим французом в форме СС, если бы поймали его.
Земке провел ее через комнату, и они вышли через сводчатую дверь на террасу.
– Здесь лучше, – сказал он. – Свежий воздух. Сигарету?
Закуривая, Женевьева спросила:
– Вы беспокоились о совещании. Оно настолько важно?
– Сам Роммель, дорогая моя. Вы понимаете, как это серьезно?
– Есть еще кое-что, – заметила Женевьева. – Вы не согласны с ними, теперь не согласны. Дело ведь в этом?
– Вы слишком все усложняете, – сказал он. – Мы будем говорить об обороне, и я уже знаю, что думают остальные.
Это был именно тот разговор, который ей хотелось завести.
– И вы не согласны?
– Да.
– Но это лишь предварительное решение, не так ли?
– Да, но основные выводы не изменятся… Если фюрер не примет внезапно другого решения.
– Боже, как у него все просто, – небрежно произнесла она.
– Мы проиграем войну. Она дотронулась до его руки:
– На вашем месте я не говорила бы этого слишком громко.
Он держал ее за руку, опустив глаза, явно думая о чем-то своем. Она не дразнила его больше, и это удивляло ее саму. Но он был добр и несчастен, и он ей нравился, что плохо укладывалось в схему. Послышались чьи-то шаги, и она отпрянула в сторону.
– Прошу простить меня за беспокойство, господин генерал, – сказал Макс Прим, – но звонят из Парижа.
Генерал тяжело кивнул.
– Я подойду. – Он поцеловал ей руку: – Спокойной ночи, моя дорогая. – И ушел в гостиную.
Макс Прим стоял рядом.
– Фрейлейн, – произнес он сухо.
Она увидела влажный блеск его глаз и прочла в них кое-что еще. Странно, но это был гнев.
Глава 12
Спала она хорошо, без сновидений, но проснулась так внезапно, что сразу поняла: что-то заставило ее проснуться. Теперь она лежала, пытаясь разобраться, что это было. Послышались выстрелы, и она мгновенно вскочила, накинула халат и бросилась к балкону.
Кто-то что-то крикнул по-немецки, вверх взлетел какой-то предмет, его тут же разнесли выстрелом на куски. Она взглянула вниз: Прим перезаряжал ружье, переломив ствол. У ящика с патронами стоял солдат. Они стреляли по летающим мишеням. Прим крикнул, солдат отпустил пружину, и новый диск взмыл в небо. Стволы ружья, направленные вверх, двигались вслед за диском, и тут Прим нажал на курок. Она смотрела, как разлетелась тарелка, прикрыв глаза ладонью от яркого солнца.
– Доброе утро! – крикнула Женевьева.
Прим ответил не сразу, перезаряжая ружье, потом посмотрел вверх.
– Я разбудил вас?
– Можно сказать, да.
Он протянул ружье солдату.
– Завтрак в столовой через десять минут. Вы присоединитесь к нам?
– Думаю, пусть лучше принесут поднос в мою комнату.
– Как хотите, – улыбнулся он.
От его улыбки у нее перехватило дыхание, она повернулась и ушла в спальню.
Гортензия послала за ней Шанталь сразу после завтрака. Когда Женевьева вошла, тетка была в ванной.
– Я решила сегодня сходить к обедне. Можешь присоединиться ко мне, – сказала тетушка.
– Но я уже поела.
– Как неосмотрительно с твоей стороны. Ты все равно пойдешь. Это необходимо.
– Для спасения моей бессмертной души?
– Нет, чтобы дать этой маленькой неряхе Маризе возможность пошарить у тебя в комнате. Шанталь слышала, как Райсшлингер давал ей инструкции сегодня ночью.
– Значит, он подозревает меня? – спросила Женевьева.
– Да нет. Ты просто нажила настоящего врага здесь, вот и все. Возможно, это лишь начало и он попытается любым способом добраться до тебя. Поэтому даже рекламная брошюрка Королевского военно-воздушного флота будет для него достаточным основанием, чтобы объявить тебя врагом рейха. Мы должны попытаться сделать так, чтобы его план сработал против него самого.
– Что мне делать?
– Когда ты вернешься, то сделаешь одно неприятное открытие: твои бриллиантовые серьги пропали. Это произойдет на самом деле – Шанталь перенесет их в какое-нибудь глупо выбранное укрытие в спальне Маризы. Ты, естественно, поднимешь дьявольский шум. Иди прямо к Приму, который, помимо всего прочего, отвечает здесь за безопасность.
– И что произойдет потом?
– О, он очень проницательный человек. Он очень быстро отыщет серьги в комнате Маризы. Она будет утверждать, что не виновата, но факты будут говорить сами за себя. Вот тут-то глупая девчонка начнет плакать…
– …и признает, что действовала по инструкции Райсшлингера?
– Именно.
– Знаешь, в этой игре ты могла бы обыграть самого дьявола!
– Конечно.
– Но поверит ли ей Прим?
– Думаю, мы можем на это рассчитывать. Никаких публичных разоблачений, никакого шума. С Райсшлингером он разберется сам, но обязательно разберется. Я думаю, что этот твой полковник – жесткий человек, когда обстоятельства его к этому вынуждают.
– Мой? Почему ты так говоришь?
– Бедная Женни. – Никто не называл ее так долгие годы. – С тех пор как ты выросла настолько, что могла сама залезать ко мне на колени, я читаю тебя, как открытую книгу. Он, этот человек, чувствует твое смущение, разве не так? У тебя все внутри сжимается от желания, когда ты просто стоишь рядом с ним.
Женевьева глубоко вздохнула, чтобы успокоиться, и встала.
– Я сделаю все, что смогу, чтобы устоять перед соблазном, думаю, в этом-то ты не сомневаешься. Ты сказала что-нибудь Шанталь?
– Только то, что Анн-Мари по горло занята подпольной работой. Думаю, она теперь будет улыбаться тебе почаще. Ее брат Жорж находится в концлагере в Польше.
– Хорошо, – сказала Женевьева. – Теперь о плане кампании.
– Все продумано. Обсудим это позже. Будь хорошей девочкой, скажи Маризе, чтобы она предупредила Рене, что мне понадобится «роллс».
Женевьева снова превратилась в ребенка, которому говорили, что делать. И она сделала все так, как ей велела Гортензия. Ничего не изменила.
Они были неприятно удивлены, когда, выйдя из парадной двери и спустившись по ступенькам, не нашли ни Рене, ни машину. Их ждали Макс Прим и «мерседес». Он сдержанно поздоровался с ними.
– Ваша машина сегодня утром сломалась, графиня. Я приказал нашим механикам сделать все возможное, чтобы быстро починить ее. А пока я в вашем полном распоряжении. Насколько мне известно, вы хотите посетить церковь?
Гортензия постояла в нерешительности, потом пожала плечами и села в машину. Женевьева последовала ее примеру.
Он сам вел машину, и Женевьева, сидя сзади него, чувствовала себя ужасно неуютно. Гортензия не обращала на него внимания и только время от времени смотрела на часы.
– Мы опаздываем. Не беспокойся, кюре будет ждать меня. Ему недавно стукнуло семьдесят. Первый мужчина, в которого я влюбилась в своей жизни. Темноволосый, внушительный и такой благочестивый. Вера делает мужчину привлекательным. Хотя я никогда не посещала службу слишком часто.
– А теперь? – спросила Женевьева.
– У него седые волосы, и, когда он улыбается, кожа на его лице собирается в складки, так что глаз не видно.
Женевьева чувствовала неловкость от того, что Прим наблюдал за ней в зеркальце, его глаза смеялись, как и глаза графини. Женевьева холодно произнесла:
– Насколько я знаю, в СС не верят в Бога, полковник?
– Из самых надежных источников мне известно, что рейхсфюрер Гиммлер все-таки верит. – Прим повернул машину к церковным воротам, вышел и открыл им дверцу: – Пожалуйста, мадам.
Гортензия задержалась на мгновение, потом подала ему руку и вышла из машины.
– Знаете, вы мне нравитесь, Прим. Как жалко, что…
– Что я немец, графиня? Моя бабушка по материнской линии родилась в Ницце. Это поможет?
– Весьма. – Она повернулась к Женевьеве: – Тебе не нужно входить в церковь. Сходи на могилу матери. Я не задержусь. – Гортензия опустила вуаль и пошла по тропинке между могил к крыльцу старинной церкви.
– Замечательная женщина, – сказал Прим. – О да.
Несколько секунд он стоял не двигаясь, со сцепленными за спиной руками, в великолепном мундире, с крестом у горла, – персонаж из какой-то странной фантазии. Женевьева нарушила молчание:
– Извините меня, я бы хотела навестить маму.
– Ну конечно.
Она вошла в ограду. Могила в дальнем углу, под тенью кипариса, была в идеальном состоянии. Надгробная плита отличалась скромной красотой – так хотела Гортензия, а в каменной вазе стояли свежие цветы.
– Элен Клер де Вуанкур Треванс, – произнес Макс Прим, стоя с другой стороны, и вдруг сделал нечто странное. Он быстро отдал честь, строгое воинское приветствие, в котором не было ничего нацистского. – Ну что же, Элен Клер, – мягко сказал он, – у вас очень красивая дочь. Я думаю, вы можете гордиться ею.
– А ваша семья? – спросила Женевьева.
– Мой отец погиб в прошлой войне, мать умерла через несколько лет после него. Меня воспитала тетка во Франкфурте, школьная учительница. Она погибла во время бомбежки в прошлом году.
– Так что у нас есть что-то общее?
– Кстати, о семье, – сказал он. – Расскажите мне о вашем английском отце, докторе из Корнуолла. О вашей сестре… почему вы так мало о ней говорите? Женевьева, кажется?
Вот теперь она испугалась по-настоящему, он так много знал, что ей показалось, будто она балансирует на краю пропасти. Ее спас внезапный дождь. Как только он начался, Прим схватил ее за руку:
– Бежим. Надо где-нибудь укрыться.
Они добежали до укрытия на церковном крыльце, и тут она заметила, как он тяжело дышит. Он рухнул на каменную скамейку.
– С вами все в порядке? – спросила она.
– Это мелочи, не волнуйтесь. – Он с трудом улыбнулся и достал серебряный портсигар: – Сигарету?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31