Например, с твоей матерью, когда она была примерно в этом же возрасте, — наполовину солгал он.
— По крайней мере, за тобой хорошо смотрят, — сказал Кристофер, пригубив бренди. — Мама беспокоится, что ты так долго находишься на марше. Да и я тоже, ты же знаешь.
— Разве я похож на больного? Да я в отличной форме, сын, просто в отличной. Я никогда не чувствовал себя лучше. А как там «Дом Коффина»?
Кристофер заговорил слегка смущенно.
— Довольно хорошо, сказал бы я.
Коффин знал, что сын его был чересчур скромен.
— И даже лучше, если судить по докладам, которые я получаю. — Он усмехнулся. — Бедный старый Тобиас беспокоится, что служащие обдерут его как липку, пока он воюет с кингитами, и пока я могу позволить себе расслабиться, зная, что ты и Элиас приглядываете за всем так же хорошо, как это делал бы я сам. Халл не может уехать проверять свою коммерцию из-за опасений быть обвиненным в трусости. Я сам сколько раз видел, как он пыхтит и бушует, когда какой-нибудь посыльный доставляет ему новости о том, как идут дела в Веллингтоне или Окленде. У него лицо так и дергается от негодования.
— Тебе не следует так радоваться несчастьям ближнего, отец, — пожурил его Кристофер. — Я знаю, что вы с Тобиасом Халлом никогда не были друзьями, но не кажется ли тебе, что эта кровная вражда и так уже длится слишком долго?
— Нельзя помириться и стать друзьями с таким человеком, как Халл, — Коффин опрокинул в рот остатки бренди из своего бокала и снова наполнил его.
— Ну да, конечно, можно попытаться, как бы это там не выглядело. Старый черт просто мастер на тему того, как следует улыбаться и гримасничать. А десять лет спустя ты вдруг обнаружишь, что он давно купил тебя с потрохами или наоборот, продал тебя вслепую. Нет, уж лучше так. Оба мы знаем, как обстоят дела у другого. И это честные отношения, даже, если они не основаны на любви с поцелуями.
— Будь я проклят, отец, если я не думаю, что вам двоим нравится ненавидеть друг друга.
— Ненавидеть? — вид у Коффина был удивленный. — Никакой тут нет ненависти. Конечно, есть некоторая неприязнь. Но ненависть предполагает отсутствие рациональности, а ведь ни Тобиас Халл, ни я не являемся безумцами.
Теплое импортное бренди оставляло за собой огненный след, вливаясь ему в горло.
— Дело в духе соревновательства, в конкуренции, вот они-то и держат нас с Халлом на расстоянии. Потому что мы знаем, что мы самые лучшие, самые умные из всех. Если бы Халл не находился поблизости, чтобы я держал ушки на макушке, жизнь потеряла бы всякую остроту. Если бы мы действительно ненавидели друг друга так, как ты об этом думаешь, мы не смогли бы вместе воевать против кингитов, хотя и верно, что у нас есть некоторые разногласия по поводу тактики. Халл, например, был бы не прочь обращаться с мятежниками примерно так же, как Александр Рун обращается со своими пленниками. За ним нужен глаз да глаз, а то бы он вовсе не брал пленных. Но довольно о Халле. Расскажи о себе и о матери. Как там дома. Расскажи мне все. — И он с нетерпением приготовился слушать.
Кристофер заговорил, рассказывая о друзьях, вспоминая разные сплетни, и прочие новости о текущей жизни в городе. Когда же его отец, наконец, направил разговор в сторону деловых вопросов, Кристофер представил подробные отчеты, написанные методичным почерком Элиаса Голдмэна. Буквы и цифры Голдмэна казались настолько близки к совершенству, насколько это могли произвести человеческие пальцы.
— Замечательно, отлично! — Наконец Коффин отложил кучу исписанных листков в сторону. — Я бы не стал об этом трубить, но, похоже, что эта бесконечная война принесла нам некоторую прибыль.
Кристофер кивнул.
— Несомненно, за эти несколько лет нам удалось прилично заработать. Теперь, когда с туземцами невозможно торговать, людям нужно все больше привозных товаров.
Коффин с восторгом кивнул.
— Ты выучился быстро и хорошо, Кристофер. Не могу передать, каким благословением и утешением ты являешься для меня. Твоя работа позволяет мне преследовать этих мятежников с ясной головой.
— Нам все равно не хватает твоей рассудительности и проницательности, отец.
— Нет, нет. — Коффин помахал рукой. — Вы с Элиасом отлично справляетесь, и вовсе не имеет значения, там я или нет.
— Ну… я и в самом деле многому научился. Мистер Голдмэн отличный учитель.
— Да, не знаю, чтобы я делал без Элиаса все эти последние годы. Он был моей сильной левой рукой. А теперь тебе суждено стать моей действительно правой рукой.
— Значит, ты считаешь, что за делом был хороший присмотр в твое отсутствие?
— А разве можно думать иначе, просмотрев все это? — И Коффин поднял листки с отчетами.
— И ты считаешь, что Элиас хорошо справился со всем, пока тебя не было?
Коффин неуверенно посмотрел на сына.
— Разве я не сказал этого?
— Хорошо. Потому что, отец, я должен принять участие в войне. Пора. Время давно пришло. Если мое присутствие будет тебе мешать, я могу вступить в любой из других полков. Майор Тьерри уже предлагал мне чин офицера.
В палатке похолодало.
— Кристофер, но я не…
— Выслушай меня, отец! — Кристофер поднялся и принялся расхаживать в маленькой полотняной палатке. — Каждый мужчина моего возраста и положения разгуливает по Окленду в военной форме. Все девушки вешаются на них.
. — Если тебе нужны женщины, сын, любого происхождения — пожалуйста, у тебя же есть деньги, положение, власть, да и смотреть на тебя вовсе не противно!
— Дело не в этом, отец, а в том, что они говорят, как они смотрят на меня. — Он почти умолял.
— Что ты имеешь в виду? — мрачно спросил Коффин. Кристофер глубоко вздохнул.
— Я хочу сказать, что я — единственный из мужчин моего возраста и положения, не принявший участия хотя бы в одной экспедиции. Идут разговоры… Есть люди, которые утверждают, будто я трус.
— Никто из Коффинов не был трусом!! Поняв, как глупо кричать, когда услышать его могут только он сам, да Кристофер; Коффин быстро успокоился.
— Но это же смешно! Всем известно, что в мое отсутствие ты принял на себя заботы о «Доме Коффина».
— Но неужели ты не понимаешь, отец? В этом-то, все и дело. — Кристофер оперся обеими руками о стол, глядя в лицо своему отцу. — Вовсе не я должен управлять делами. Этим занимается мистер Голдмэн. Он знает куда больше о бизнесе, чем я когда-нибудь узнаю, и ему есть кому помочь. Мне надо воевать, отец. Мне не по себе, когда я возвращаюсь каждый вечер домой в этом роскошном экипаже и пью чай с мамиными друзьями, а в это время все, кого я только знаю, заняты на войне. Посмотри же на меня, отец, — и он гордо выпрямился. — Впервые в жизни я абсолютно здоров. Даже доктора так говорят — а ты знаешь, как они любят раздувать любой пустяк. Конечно, мама все еще настаивает, что со мной надо обращаться, словно я инвалид, но за последние полтора года приступов почти не было. Я должен принять участие, отец. Просто обязан. Иначе у меня не останется друзей, когда окончится война.
— Но ты же не солдат.
— А кто был солдатом до того, как началась эта война? Конечно, с саблей я не управлюсь, но я отличный стрелок и приличный ездок. — Он понизил голос. — А ты знаешь, что еще они говорят?
— Нет, а что? Коффин все еще не поднимал глаз.
— Они говорят, что присутствие еще одного Коффина хорошо повлияло бы на моральный дух колониальных войск. Коффин не мог удержаться и улыбнулся.
— Не сомневаюсь, что так оно и было бы, но я не могу одобрить твое решение. Кристофер. Ты слишком нужен там, где ты сейчас. Ты должен это понять. Я знаю, как это трудно для тебя…
— Но это же несправедливо, отец! Я же не могу оставаться в стороне, когда мои друзья сражаются и умирают. Кроме того, я могу говорить на языке маори, что делает меня вдвойне ценным. А я вместо этого провожу жизнь, сидя дома, пью чай и слушаю фортепиано, если не сижу за конторкой, подсчитывая цифры. Это же неправильно!
— Нет, правильно. — Коффин поднялся и обошел вокруг стола, чтобы положить руку на узкие плечи своего сына. — Будущее колонии точно так же зависит от того, как ведется торговля; от того, как проводится поставка припасов и всего, что нужно на войне, как и непосредственно от ведения военных действий. В тылу генералы нужны нам так же, как и на поле боя. Нам куда больше угрожает опасность, что маори уморят нас голодом, чем нанесут нам поражение в бою. Бизнес надо поддерживать, линии коммуникаций надо держать открытыми. Если бы торговля колонии была оставлена на таких людей, как Халл, то после окончания войны нам пришлось бы возвращаться почти к пустому месту. Неужели ты не понимаешь? Сейчас нам приходиться вести войну на двух фронтах. Сейчас ты — нечто вроде генерального квартирмейстера, ты заботишься о здоровье и благополучии колонии, защищая наши интересы от расхитителей вроде Халла. Это жизненно необходимо, Кристофер. Абсолютно необходимо! — Он отступил назад, откровенно разглядывая сына. — Ты понимаешь меня?
Было совершенно ясно, что Кристофер смущен. Он много раз обдумывал то, что так давно собирался сказать своему отцу, и был вполне уверен в своих доводах. Но, как всегда, отцу удалось обойти его. А он-то был так уверен в правоте своего решения, когда прибыл в часть. Но теперь уверенность его поколебалась.
— Не знаю. Я как-то не думал об этом.
— Это нелегко, потому, что это не так очевидно. Вот как на самом деле выгладит война, сын. Конечно, нелегко разобраться в такой неразберихе. Продолжай свою работу в Окленде. Только ты можешь это сделать. Есть немало людей, способных размахивать саблями и пистолетами, но ни один не сможет заменить тебя.
— Может быть, ты и прав, отец. Может быть.
— Конечно, я прав. — Коффин изо всех сил старался скрыть свое облегчение. — Ты переночуешь у меня. Мерита отлично готовит и уже учится употреблять приправы и кухонную утварь пакеа. Я скажу ей, чтобы она приготовила ужин на двоих. Завтра ты можешь некоторое время сопровождать нас, так что попробуешь, какова на вкус жизнь солдата на марше. Увидишь, сынок, в ней нет никакого блеска. Никакой славы. Только холод, грязь и страх. Как только ты увидишь, на что это похоже, я думаю, ты будешь рад избавиться от этих неразумных мыслей, хотя, конечно, у тебя будет возможность, — добавил он с огоньком в глазах, — утешаться и видеть Мериту еще целый день.
Кристоферу удалось улыбнуться при этих словах. Спасибо бренди — скоро отец и сын смеялись и весело болтали. На следующий день на марше разговор их был легким и непринужденным. Кристофер больше не упоминал о своем желании присоединиться к милиции. Позднее в тот вечер Коффин усердно угощал его выпивкой. Расстались они с уважением и признательностью. Кристофер продолжал махать вслед своему отцу, пока его окончательно не поглотила ночь.
Роберту Коффину всегда удавалось держаться на ногах после выпивки лучше, чем кому бы то ни было, но когда, наконец, он отправился на покой в этот вечер, он обнаружил, что снять сапоги не так-то легко. Он получил такое удовольствие от компании Кристофера, что позволил себе несколько злоупотребить своим запасом спиртного. А, ладно.. Ведь всегда хорошо отпраздновать что-нибудь. Ему уже давно не удавалось так славно расслабиться. Но, если бы товарищи по старым морским плаваниям могли бы видеть его сейчас, когда он неуверенно покачивается, нетвердо стоя на ногах, словно накачавшийся ромом береговой бродяга, они бы бока надорвали от смеха!
Глубоко вдохнув, он с усилием заставил себя смотреть на ногу, и вот ему удалось сбросить первый сапог. Другой он скинул, швырнув его через всю палатку. Сняв пиджак и рубашку, он безразлично позволил одежде упасть на землю. Со вздохом он скользнул под одеяла, что покрывали его походное ложе.
Его товарищи — офицеры предпочитали спать в нижнем белье или халатах, и не только для того, чтобы защищаться от ночной прохлады — а на случай, если маори вздумают нападать на них после заката солнца. Ночной свежий воздух оживлял Коффина, и за все время, что он сражался с кингитами, они еще ни разу не совершали ночного нападения. Неужели никто не понимает, что и мятежникам надо спать ночью? Да и в случае, если бы он оказался не прав, ничто не помешало бы ему сражаться обнаженным.
Тяжелые одеяла были роскошью, на которую имели право лишь офицеры, которые могли позволить себе нанять людей для перевозки своего багажа. Он лежал и думал, сколько сейчас может быть времени. Луна бросала слабый рассеянный свет сквозь полотно, из которого была сделана палатка; но свет этот был слишком слаб, чтобы он смог разобрать время на циферблате часов. Неважно. Ординарец разбудит его вовремя, чтобы он успел одеться до начала марша, или же Мерита.
Он все ворочался и ворочался под одеялами, но никак не мог устроиться поудобнее, как вдруг ему показалось, что он видит ее совсем радом с собой. И видит ее не такой, какой она была, а именно такой, какой она всегда представлялась ему. На ней был только просторный кружевной халат — его подарок, дабы оградить ее скромность па ночам. Но, как он и знал с самого начала, она не страдала никакими предрассудками. Если бы он мог позволить ей ходить по ночам или в ранние утренние часы совершенно обнаженной среди солдат, несомненно, начался бы мятеж.
Казалось, она пристально смотрит на него сверху вниз, молча, а силуэт ее тела был четко обрисован бледным светом луны, падавшим сквозь потолок палатки. Затем одеяние заскользило с ее плеч, вниз по рукам, по плечам, по бедрам, и превратилось в серебристое кружевное озерцо у ее ног, словно закругленный пьедестал для статуи, в которую она теперь обратилась. Он тяжело, с усилием, дышал, хотя и знал, что это всего лишь видение. Он знал, что это сон, так как в палатке была еще одна фигура, кроме нее. Высокая, уже немолодая фигура, что безмолвно и безразлично смотрела на него, облокотившись на деревянную опору палатки.
Он проигнорировал вторую фигуру, и как раз в этот момент она растаяла. Явившийся ему во сне образ Мериты пододвинулся ближе, и теперь он видел только ее. Но он был способен думать, и он мог сравнить.
Холли. У Холли была чудесная фигура, но она не была Меритой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81