https://wodolei.ru/catalog/filters/ 
А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 

Главное, чтобы все закончилось раз и навсегда и мы могли быть вместе, не боясь того, что завтра к нам подошлют наемного убийцу, а послезавтра убьют близкого друга.
– Все будет хорошо, – говорил Ортон, лаская ее чудные волосы. – Все будет просто замечательно. Самое важное мы уже знаем. Теперь дело завершено, осталось только поймать Далихаджара.
– А сумеете ли вы полностью обезопасить себя?
– Придумаем что-нибудь…
– Так это значит, что сегодня я тебя не увижу?
– Возможно, даже завтра.
– Как это грустно и тоскливо – жить без тебя. Знать, что ты ходишь рядом, и не иметь возможности просто подойти и потереться носом о твое плечо.
– Потерпи еще немного, любимая.
– Конечно, потерплю…
Ортон поцеловал ее, прижал к себе и вздохнул. Пора было уходить. Остаток ночи испарился, и за окном заметно посветлело. Синее предрассветное небо грозило вот-вот стать рассветным, и нужно было торопиться к Аластеру. Как бы Ортон ни успокаивал Арианну, у самого на душе кошки скребли. Он плохо представлял, что можно противопоставить могуществу Далихаджара. И ему как никогда нужен был совет и помощь Аластера и его подданных.
Еще раз прильнув к губам любимой, он с полминуты постоял возле нее, затем повернулся и вышел.
Арианна бросилась следом за ним, но остановилась, не добежав и до середины комнаты. В эту секунду она была уверена в том, что видит Ортона последний раз в жизни, и хотела взглянуть на него, прикоснуться и обнять, но тут же решила, что своей минутной слабостью она только сделает ему больно и ничем не поможет. Это было нечестно по отношению к возлюбленному. Император должен быть сильным, чтобы с честью нести свое бремя, императрица порой должна быть сильной вдвойне.
Она вернулась к постели и села прямо на покрывало. Спать, несмотря на то что она провела всю ночь не сомкнув глаз, не хотелось. Ее ложе было пустым и холодным, когда не было согрето теплом тела ее любимого. И Арианна упала навзничь, раскинув руки, не раздеваясь, не собираясь засыпать, стараясь вообще не думать о плохом.
В этот момент и случилось с ней то ужасное, чего она подспудно ждала, что предчувствовала.
Страшная сила навалилась на нее, придавливая к ложу. Она хотела встать, но не смогла. Ее тело налилось свинцовой тяжестью и более ей не повиновалось. Арианна пыталась позвать на помощь, но голоса не было. Жуткое чувство немоты и бессилия поразило ее в самое сердце.
Так обычно случается в кошмарных снах, когда бежишь от кого-то и не можешь убежать, потому что ноги прилипают к земле, а неумолимый преследователь, напротив, несется будто на крыльях.
Широко открытыми, полными ужаса глазами Арианна смотрела в потолок, но уже ничего не видела. Она только чувствовала, как некто запустил когтистую руку в самые глубины ее мозга и теперь пытается добыть оттуда нечто важное, смертельно важное как для него, так и для нее и ее Ортона. Императрица не понимала, чего хочет от нее таинственный вор, но ее сердце было разумней ума, более зрячим, нежели ослепшие от боли глаза. Ее сердце наверняка знало, что это Далихаджар Агилольфинг пришел к ней в предрассветный час, чтобы вырвать из нее тайну. Тайну! Тайну, которая, к несчастью, была ей известна! Вот когда Арианна в полной мере оценила смысл слов Ортона, который просил ее забыть, как и чем он отличается от близнецов. Вот о чем предупреждал он ее: однажды найдется тот, кто почти всемогущ, и он сумеет вызнать у нее, кто из них, похожих, как отражения, является истинным владыкой Великого Роана. И горе тогда сыну Агилольфингов.
– Нет! Нет! – хотела закричать императрица, но даже мускул не дрогнул на ее закаменевшем лице.
Страшная рука, могучая, беспощадная, немилосердная, рвала ее мозг на части, вытаскивая на поверхность то, что несчастная жертва старалась утаить в самом темном, самом дальнем уголке.
Арианна понимала, что этой борьбы ей не вынести. Грядет безумие и мучительная смерть. Голова раскалывалась от страшной боли, тело трепетало, словно его жгли каленым железом. Но не было муки страшнее, чем сознание того, что вольно или невольно она может предать того, кто ей дороже жизни и души.
Говорят, один раз в жизни человек может превзойти не только себя самого, но и человека вообще и стать равным богам. Говорят – и это святая правда, – что у любящего неведомо откуда берутся такие силы, что титаны отступают перед ним.
И нет преграды человеческому могуществу. Никакая магия не сравнится с этим порывом бессмертной души.
Арианна должна была уже умереть от боли, ее несчастный разум давно должен был открыть Далихаджару свою тайну, а она еще жила, дышала, боролась и… любила! Господи! Как она любила Ортона в эти последние секунды своей недолгой жизни! Как желала ему преодолеть все преграды и стать счастливым, если не с ней, то вдвойне счастливым и своим, и ее недополученным счастьем! Она любила его настолько, что другим мыслям просто не было места.
И там, на другом краю Лунггара, чародей, сидящий в башне над морем, был буквально затоплен этим неистовым, безудержным потоком любви. Он чувствовал, что Арианна знает то, что ему так необходимо, и, вместе с тем, понимал, что при всем своем могуществе он не в состоянии вырвать у нее признание.
Императрица была уверена, что Далихаджар еще раз попробует проникнуть в ее сознание и она не выдержит. Смерть ее не страшила, но что если перед смертью, находясь на грани между бытием и небытием, она не удержит свою тайну? И Арианна поднялась с постели…
Это было жуткое зрелище, однако видеть его было некому: все происходило в полнейшей тишине, и находившиеся в соседних покоях телохранители были уверены, что государыня спит сладким предутренним сном. У молодой женщины мелькнула мысль добрести до них, чтобы призвать их на помощь; искушение жизнью было столь велико, что она всем телом потянулась в сторону дверей, но почувствовала, что сил не хватит. Ее мозг плавился и тек от невыносимого напряжения.
Она сделала еще шаг, еще… и оказалась у распахнутого окна.
Эрлтон страшно закричал, когда восставшая женщина разрушила барьер, возведенный силой его разума. Это было невыносимо больно, а он не привык к тому, что люди могут так сопротивляться. И когда связь с непокорной императрицей прервалась, человек в серебряной маске не без облегчения вздохнул.
Правда, он испытал смутную тоску и неясную душевную боль, когда перед его внутренним взором всплыла следующая картина:
Рассвет.
Солнечный луч игриво скользит по цветущим кустам и деревьям, трепещет на зеркальной поверхности воды в малахитовом бассейне и растерянно упирается в маленькое, скорченное тело светловолосой женщины, лежащей на каменных плитах.
Луч торопливо скользит вверх, по стене, до распахнутого окна, забегает внутрь и тревожно шарит по всей комнате.
Тщетно. Там уже никого нет.
Обитательница этих покоев где-то в другом месте, очень далеко отсюда. Ее нет ни в комнате, ни в парке, ни, тем более, в том теле, которое еще несколько минут назад было единым целым с императрицей Арианной.
Во дворце стояла гробовая тишина.
Не плакал почти никто, а если и проливал слезы, то беззвучно. Это было горе молчаливое – самое страшное из всех возможных, потому что боль и скорбь утраты не выплескивались на поверхность, а застывали в глубине души, образуя черную опаленную корку.
Слова «гореть» и «горе» – одного корня. Поэтому можно сказать, что сердце императора горевало, а можно – что оно горело.
Он не выходил из своих покоев и не желал никого видеть. Лежал ничком на постели, изнывая от тоски, проклиная себя.
Самым ужасным было то, что Ортон почувствовал опасность, грозившую Арианне. Случилось это в тот момент, когда они с Теобальдом и Аластером только-только разложили на столе необъятную карту Лунггара и склонились над ней, вычерчивая план похода.
Император услышал, что его зовет голос возлюбленной. Она словно прощалась с ним, и прощание это было таким нежным, таким скорбным и печальным, будто это ее душа, уходя в бесконечность, пыталась в последний раз отдать ему всю свою любовь на целую жизнь, которую ему теперь предстояло провести одному. Страшно вскрикнув и переполошив друзей, Ортон ринулся в потайной ход. Он бежал длинными, узкими, извилистыми коридорами так, как не бегал никогда в жизни. Никто не смог бы угнаться за несущимся как ветер молодым человеком, и все же он опоздал. Ворвавшись в опочивальню императрицы, Ортон нашел лишь смятую, нерасстеленную постель. В соседнем покое кричал и плакал Сту, бросаясь всем телом на запертую дверь. Судя по приглушенным голосам, телохранители пытались угомонить его, считая, что он разбудит Арианну.
Великаны-гвардейцы отшатнулись, когда отворилась дверь спальни и на пороге возник бледный как смерть государь.
– Ее там нет, – сказал он бесцветным, опустошенным голосом. – Можете говорить громко…
Двигаясь как заведенная кукла, Ортон спустился вниз и вышел из дворца. Телохранители бросились за ним. Они стояли чуть в стороне, когда император поднял на руки безвольное тело императрицы, когда убирал с ее лица спутанные, слипшиеся от крови волосы, когда бережно закрывал ей глаза.
Ни гвардейцы, ни кто другой, в том числе и Аластер, и Аббон Флерийский, и князь Даджарра, не приближались к закаменевшему от горя Ортону с Арианной на руках. Потому что они были мудрыми и прекрасно знали, что никакими словами сочувствия, никакими соболезнованиями, никаким участием не умерить сейчас боли того, кто потерял единственного человека в своей жизни. Печальной свитой шли они на несколько шагов позади императора, когда он нес свою возлюбленную обратно в ее покои. Их оставили наедине, чтобы не нарушить последние минуты неловкими словами или поступками.
Ортон сам обмыл легкое, хрупкое тело. Сам обрядил его в свадебный белый наряд. И сам украсил Арианну драгоценностями. Все это он делал тоже молча. Его жена и без того должна была слышать, как он ее любит, как тоскует, как рвется к ней. Он бы не мог вслух объяснить ей то, что сейчас говорило его сердце: он – император. Он обязан и дальше исполнять свой долг, продолжать заботиться о безопасности, благополучии и счастье своих подданных, и потому он даже не может сказать:
– Арианна, мне не жить без тебя. Но ведь на самом деле – и правда, не жить.
Ортону не нужно было спрашивать, что случилось с его возлюбленной. Он наверняка знал, словно читал в раскрытой книге, как удалось Далихаджару уничтожить Арианну. Впервые в жизни император ощутил себя в полной мере Агилольфингом – величайшим магом Лунггара. Его разум существовал как бы отдельно от него самого, взвешивая, вычисляя, сопоставляя события и факты. Он работал с такой скоростью и точностью, что в иное время Ортон пришел бы в невероятное изумление, обнаружив у себя такие способности, но теперь он воспринимал их как должное. Точно так же, как и о своем внезапно осознанном могуществе, не думал он и о мести.
Просто не должно было быть никакой мести, потому что в целом, в масштабе всего огромного мира, смерть Арианны не имела существенного значения. Но огромное значение имело то, что Далихаджар вернулся из небытия и снова угрожал Лунггару гибелью. Вот это и требовало незамедлительного возмездия. И совершить его мог только Ортон Агилольфинг, потомок великого Брагана. Это была его судьба и его предназначение. А любовь или ненависть молодого человека не имели право на существование за пределами его сердца: судьба мира не должна была зависеть от того, испытывает ли он скорбь, гнев или боль.
Это тоже часть бремени императора.
Все это Ортон не просто знал или чувствовал. В эти минуты он как бы и был законом Брагана, воплощенной мыслью о необходимости сохранить и уберечь Лунггар. И потому он не клялся Арианне в том, что отплатит смертью за ее смерть, что заставит злодея раскаяться в его преступлении. Он точно знал, что Далихаджар раскаяться не может, хотя бы потому, что не чувствует за собой ни малейшей вины, полагая гибель несчастных жертв печальной необходимостью, неизбежными издержками, которые обязательно возникают во время выполнения любого грандиозного замысла.
По-прежнему молча, не проронив ни слова, Ортон уступил место возле Арианны спешно вызванному во дворец великому эмперадору. Достойный сей князь церкви был до глубины души потрясен случившимся несчастьем и молитвы за упокой читал, глотая набегавшие слезы.
А император удалился к себе, не желая никого видеть. Даже Аластеру, пытавшемуся поговорить с ним, не отвечал и не отзывался. Впрочем, подобный приступ отчаяния и апатии продолжался недолго. Когда стало темнеть, Ортон внезапно очнулся от размышлений. Кликнув слуг, он потребовал себе бассейн с горячей и с ледяной водой, обильный обед и черного вина. А также приказал принести меч Даджаген и облачение, хранившееся в особой кладовой, в оружейной комнате.
Все эти распоряжения были выполнены с молниеносной быстротой.
Совершив омовение, государь надел странную одежду – черную рубаху и штаны и зеленый потрепанный плащ. Затем опоясался мечом и вышел в пустынный коридор. Дворец безмолвствовал.
– Объяви срочное заседание Совета, – обратился он к стоящему у стены гвардейцу.
– Да, император.
– Я буду в зале.
– Я скажу Аластеру.
– Скажи ему еще вот что: пусть он больше не предупреждает никого из членов Совета. Я хочу сегодня видеть в зале Совета герцога Дембийского, Теобальда, барона Сида Кадогана, Ульриха и тех, кого они посчитают нужным привести с собой.
На сей раз зал Большого Ночного Совета впервые за всю историю своего существования не соответствовал своему названию. Здесь ярко горели свечи, и все присутствующие прекрасно видели друг друга. Сделано это было в основном ради императора, ибо гвардейцы в темноте и на свету видели одинаково хорошо.
На Совете присутствовал герцог Дембийский, граф Теобальд Ойротский, барон Сид Кадоган, а также рыцари Ульрих, Лекс, Нарда и, неожиданно даже для самого себя, граф Шовелен. Получив приглашение от командира императорских гвардейцев в столь скорбный для всей империи час, граф не посмел отказаться и теперь чувствовал себя немного неуверенно в такой странной компании.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62


А-П

П-Я