Требовалось больше времени, чтобы приручить ее, если это вообще было возможно.
Он нашел Торранса сидящим на террасе «У Маньер».
— Стаканчик пива? — предложил инспектор.
И Мегрэ поддался искушению. Это был второй стакан за день.
— Какая она?
— Упертая.
Он немного злился на нее за то, что своим молчанием она усложняла ему жизнь, но в глубине души понимал ее.
Потребует ли она выдать ей тело мужа, чтобы достойно похоронить его? Думала ли она об этом до прихода Мегрэ к ней на улицу Коленкур?
Можно было предположить, что Торранс угадал его мысли, потому что пробурчал:
— Все равно его придется хоронить…
— Да…
— Набегут журналисты, фотографы…
— Отвезите меня на улицу Маркаде, дом двенадцать.
— Это в двух шагах отсюда.
— Знаю. На Монмартре все в двух шагах.
Это тоже был один из тех парижских кварталов, где люди дольше всего жили на одном месте. Бывали и такие, кто практически никогда не выбирался в город.
— Поедем к дочери?
— Да…
Дом напоминал тот, что стоял на улице Коленкур, только был новее, а лифт — шире.
— Пойдете один?
— Да… Не думаю, что задержусь у нее надолго. Судя по приему, оказанному мне ее матерью…
Он спросил у пожилой консьержки, где живет мадам Делаво.
— Третий, квартира справа… Она вернулась с детьми всего с четверть часа назад…
— Ее муж приходит домой обедать?
— Нет. У него на это нет времени. Он занимает высокий пост — заведующий отделом в универмаге «Бон-Марше»…
Мегрэ поднялся на третий этаж и позвонил в дверь справа, из-за которой доносились детские голоса. Квартира была светлой и в этот час буквально залита солнцем.
Молодая женщина, открывшая дверь, настороженно посмотрела на него.
— Вы, случайно, не комиссар Мегрэ?
— Да.
— Кто вам дал мой адрес?
— Ваша мать, у которой я только что побывал.
— И она согласилась впустить вас в дом?
— Да. Она ведь не совершила никакого преступления, верно?
— Конечно не совершила, но она ненавидит разговоры о прошлом.
— И тем не менее держит фотографию вашего отца на камине.
На полу двое детей занимались с игрушечной железной дорогой.
— Не понимаю, почему вы повесили трубку, хотя мне нужно было задать вам много вопросов.
— Не хочу, чтобы в квартале на меня стали показывать пальцем.
— А что люди думают о вашем отце?
— Что он умер двадцать лет назад, а моя мать — вдова.
— Полагаю, она пойдет на опознание тела и попросит обеспечить ему пристойные похороны.
— Я об этом не думала.
— Не хотите же вы обе, чтобы его закопали в общей могиле?
— Повторяю вам: я об этом не думала.
— Вы хорошо помните отца?
— Очень хорошо. Не забывайте, когда он ушел, мне уже исполнилось восемь.
— Что он был за человек?
— Красивый мужчина, очень сильный, почти всегда веселый. Мы часто ходили с ним вдвоем гулять. Он покупал мне мороженое и позволял делать все, что захочется.
— А ваша мать?
— Мама была более строгой. Все время боялась, как бы я не испачкалась…
— Как вы узнали, что ваш отец больше не вернется?
Получили от него письмо?
— Если он и прислал письмо, мама об этом мне никогда не рассказывала… Но я не думаю, что он ей написал… Мы ничего не знали… Мама все время ждала его и каждый день ходила в мастерскую на улицу Лепик посмотреть, не вернулся ли он…
— В последнее время вы ничего не заметили?
— Нет. А мама вам ничего не сказала?
— Я вытянул из нее только несколько односложных ответов. Как вы думаете, ей есть что сказать?
— Не знаю. Я никогда ее не спрашивала, но мне кажется, что она всегда что-то от меня скрывала.
— Теперь вы уже не маленькая девочка и я могу вас спросить, не слышали ли вы, чтобы у вашего отца была любовница…
Она покраснела:
— Странно. Я об этом тоже думала… Но, учитывая, какую жизнь он вел, это кажется невероятным. Он никогда не бросил бы нас ради другой женщины или же сделал бы это открыто…
— У него были друзья?
— Я про таковых не знаю. К нам в дом никогда никто не ходил. Он был не из тех мужчин, что по вечерам играют в карты в соседнем кафе.
— Ваша мать и отец не ссорились?
— Я никогда не видела, чтобы они ссорились.
— У вас нет никаких соображений насчет причины, по которой он стал клошаром?
— Ни малейшего. И до вчерашнего дня ни за что бы в это не поверила.
— Он был католик?
— Нет. Он не исповедовал вообще никакой религии и меня к ней не приучил. Хотя атеистом он тоже не был.
Он был равнодушен к этой теме, вот и все.
— Вы тоже?
— Да.
— А ваша мать?
— В юности она была набожна, но к моменту замужества уже нет. Как бы то ни было, они венчались в церкви, очевидно, это была дань традиции…
— Вы часто навещаете мать?
— Нет. Это она приходит ко мне почти каждое воскресенье, чтобы повидать внуков.
— Она приносит им сладости?
— Это не в ее стиле.
— Играет с ними?
— Нет. Напряженно сидит на стуле, потому что никогда не соглашается сесть в кресло, и смотрит, как они играют. Иногда мы с мужем пользуемся этим, чтобы сходить в кино…
— Благодарю вас. Вам больше нечего мне сказать?
— Нет. Я не хотела бы встречаться с журналистами и фотографами…
— Я сделаю все возможное, но, когда ваша мать поедет опознавать тело, трудно будет помешать газетам написать об этом…
— Все-таки постарайтесь, ладно? — И, когда он уже взялся за дверную ручку, добавила: — Можно его увидеть?
— Да…
— Мне бы этого очень хотелось.
В отличие от матери она не очерствела душой. Очевидно, была из тех дочерей, что обожают своих отцов.
Глава 3
В половине третьего Мегрэ постучал в дверь кабинета следователя. В длинном коридоре на скамейках сидели, ожидая вызова, люди, некоторые между двумя конвоирами, кое-кто в наручниках. Царила монастырская тишина.
— Входите…
Кабинет следователя Кассюра находился в еще не перестроенной части здания, и у каждого, кто входил сюда, создавалось впечатление, что он попал в один из романов Бальзака. Письменный стол, покрашенный, как в старых школах, черным, был обшарпанным, папки с делами лежали стопками даже на полу в углу. Несмотря на то что секретарь не носил нарукавников, он тоже выглядел пришельцем из прошлого века.
— Садитесь, Мегрэ…
Кассюру было не более тридцати, и в прежние времена было бы немыслимо, чтобы он в таком возрасте получил пост в Париже.
Обычно Мегрэ настороженно относился к молодым следователям, напичканным преподанной им в университетах теорией, которую они горели желанием реализовать на практике. Внешне Кассюр был на них похож — высокий, стройный и гибкий, всегда безукоризненно одетый, все еще чем-то напоминавший школьника.
— Полагаю, вы просили меня принять вас потому, что у вас есть новости…
— Да, я хотел ознакомить вас с материалами расследования…
— Обычно полиция оттягивает контакт со мной до последнего момента, если, конечно, им не понадобится ордер на арест… — Он улыбался с какой-то ноткой ностальгии. — У вас, Мегрэ, репутация полицейского, который повсюду ходит сам, выезжает на место происшествия, расспрашивает консьержек в их комнатках, ремесленников в мастерских, домохозяек на кухнях или в столовых…
— Это верно.
— Нам это непозволительно. Традиция вынуждает нас сидеть в кабинете, если только не требуется выезд оперативно-следственной группы на место происшествия, но тогда мы теряемся среди прочих специалистов, так что это превращается в простую формальность. Из газет я узнал, что фамилия вашего клошара Вивьен и что когда-то он был краснодеревщиком…
— Совершенно верно.
— У вас есть догадки относительно причины, по которой он покинул семью, мастерскую и стал клошаром?
— Я разговаривал с его женой и дочерью. Ни та ни другая не смогли ответить на этот вопрос. Мне известен подобный случай: в Лондоне один известный банкир исчез точно таким же образом.
— И когда он исчез?
— В сорок пятом.
— Любовница, вторая семья?
— До сих пор это выяснить не удалось. Мои люди прочесывают квартал. Поиски осложняет то, что обращаться мы можем только к немолодым людям. Сегодня утром я допросил многих ремесленников, торговцев и мелких рантье из того района. Безрезультатно. Это было в бистро, где Вивьен каждое утро пил кофе. Его помнят, но ничего о нем не знают, поскольку он ни с кем не сближался…
— Странно, что двадцать лет спустя кто-то вдруг решил его убить…
— Потому-то я и копаюсь в его прошлом. Если отбросить версию о маньяке или психопате, решившем застрелить первого попавшегося клошара, но это маловероятно…
— Что собой представляет его жена?
— Неприятная особа. Правда, у нее была тяжелая жизнь. Однажды утром она осталась одна, с восьмилетней дочерью, без средств к существованию. К счастью, она умела шить. Начала обшивать соседок, потом немного расширила клиентуру…
— Она не переехала?
— Нет. Живет в том же самом доме на улице Коленкур, в котором жила с мужем. Только сменила этаж — перебралась в квартиру поменьше и подешевле. Женщина без возраста и смысла в жизни. Взгляд уставлен в одну точку, глаза выцветшие, какие бывают у людей, которые много страдали…
— Ей ничего не известно об уходе мужа?
— Я сумел из нее вытянуть всего несколько слов.
Если она что-либо знает, то оставит при себе, ни за что не изменит решение…
— А дочь?
— Ей сейчас двадцать восемь. Замужем за заведующим отделом в «Бон-Марше». Она чуть разговорчивее, чем мать, держится настороженно. У нее двое детей — девочка шести лет и мальчик четырех.
— Отношения с матерью у нее хорошие?
— Более или менее. Они видятся почти каждое воскресенье из-за детей, но, думаю, особо теплых чувств между ними нет. Одетт, это дочь, боготворила отца и до сих пор ревниво сохраняет его культ. Думаю, сегодня днем или завтра утром они пойдут в Институт судебной медицины на опознание тела…
— Вместе?
— Меня бы это удивило. Они пойдут порознь. Я сказал и той и другой, что они могут заняться похоронами.
Обе очень боятся журналистов и фотографов… Если вы со мной согласны, я все устрою так, чтобы не предавать огласке этот аспект дела…
— Разумеется. Я понимаю этих женщин. У вас до сих пор нет никаких соображений насчет того, кто мог совершить это убийство?
— До сих пор не появилось никакого следа. Думаю, что такого одинокого человека мне не доводилось встречать за все время работы в полиции. Он не только жил один в заброшенном доме, где нет воды и электричества, но и неизвестно чем занимался.
— Что говорит медэксперт? Вивьен был здоров?
— Великолепное здоровье. Выглядел он лет на шестьдесят пять, но по документам ему было всего пятьдесят пять, и все его внутренние органы в отличном состоянии…
— Благодарю вас, что держите меня в курсе. Если я правильно понимаю, существует вероятность, что расследование затянется…
— Если не произойдет счастливый случай, не сработает фактор везения… Например, если бы мадам Вивьен нарушила свое молчание, думаю, мы многое бы узнали.
Мегрэ вернулся к себе в кабинет и попросил соединить его с Институтом судебной медицины.
— Алло!.. Не могли бы вы мне сказать, приходила ли некая мадам Вивьен опознать тело своего мужа?
— Она ушла с полчаса назад.
— Нет никаких сомнений, что это он?
— Она его сразу узнала.
— Плакала?
— Нет. Немного постояла неподвижно, глядя на него. Спросила меня, когда сможет заняться организацией похорон, я посоветовал ей обратиться к вам. Доктору Лагодинеку тело больше не нужно. Он вытянул из него все, что мог.
— Благодарю вас. Очевидно, сегодня к вам зайдет также и молодая женщина. Это дочь…
— Я буду в ее распоряжении…
Мегрэ открыл дверь в кабинет инспекторов и окликнул Торранса.
— Ничего нового?
— Как вы и велели, шесть человек обходят район улиц Лепик и Коленкур, опрашивая посетителей баров и кафе, а также простых прохожих пожилого возраста, которые могли знать Вивьена до его исчезновения…
Не было никаких доказательств, что он стал клошаром на следующий же день после ухода из дома и мастерской. Он вполне мог переехать в другой квартал или даже прожить несколько лет в провинции.
Не имея возможности прочесать всю Францию, Мегрэ уцепился за Монмартр, сам толком не зная почему.
Чуть позднее он позвонил мадам Вивьен, чей номер нашел в телефонной книге. Она уже вернулась домой и ответила на звонок как человек, всегда ждущий плохих новостей и постоянно к ним готовый.
— Алло… Кто у аппарата?..
— Мегрэ… Мне стало известно, что вы ходили на опознание тела… Это действительно ваш муж?
Она сухо проронила «да».
— Он сильно изменился за двадцать лет?
— Как и любой другой изменился бы.
— Я только что от следователя. Упомянул о похоронах. Он разрешил выдать вам тело, чтобы всем занимались вы. Также он согласен, чтобы прессу не информировали, насколько это возможно.
— Спасибо.
— Полагаю, вы не хотите привозить тело на улицу Коленкур?
— Разумеется.
— Когда вы собираетесь его хоронить?
— Послезавтра. Я ждала известий от вас, чтобы вызвать агента похоронного бюро.
— У вас есть участок на каком-нибудь парижском кладбище?
— Нет. Мои родители были людьми небогатыми.
— В таком случае погребение, по всей вероятности, пройдет на кладбище Иври.
— Там уже лежит моя мать.
— Вы не связывались с дочерью?
— Пока нет.
— Я попрошу вас сообщить мне точный час похорон…
— Собираетесь прийти?
В этом вопросе не было ни малейшего намека на любезность.
— Не бойтесь. Вы меня не заметите…
— Если только за вами не увяжутся журналисты.
— Я сделаю так, чтобы этого не случилось.
— Я ведь не смогу вам помешать, верно?
Ее голос был горьким. Горьким вот уже двадцать лет.
Или таков ее характер? Была ли она такой в те времена, когда жила с мужем?
Мегрэ задавал себе все возможные и вообразимые вопросы, включая те, что могли бы. показаться смехотворно-нелепыми. Он безуспешно пытался реконструировать у себя в голове личность Марселя Вивьена, самого одинокого из одиноких.
Большинство людей, какими бы сильными они ни были, нуждаются в человеческом общении. Он — нет.
Поселился в большом пустом доме, который в любой момент могли снести, и собирал в своей комнате самые бесполезные и самые невероятные предметы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15