Всякий раз, когда налетала гроза, я вновь вспоминала Того, кого я всегда жду, и как Перун дал нам увидеться, даже коснуться друг друга тогда в неметоне... Никогда мне этого не позабыть.
...Но раньше в грозу у меня всегда была хоть твердь
под ногами. А на тверди можно скрыться под ёлкой, залезть в пазуху выворотня, натянуть сверху плащ, Молчана обнять, растеплить костёр... а не то прибежать в дом, сверкая мокрыми пятками, – а дома ждут сухие порты и чашка прямо с печи... До нас ли разыгравшемуся Морскому Хозяину, как вот взмахнёт нечаянно рукавом... Мне было тошно и холодно, и ни малейшей надежды, что всё это когда-нибудь кончится, что я опять окажусь в уютном тепле, под одеялом, а лучше всего в натопленной бане. Не ценила тепла, покуда никто не отбирал, знай рвалась, куда меня не пускали...
– К берегу правишь? – раздался с кормы задиристый смех Славомира. – Отвык ловить в море датчан, как я погляжу!
У меня крепко срослись от холода позвонки, голова кроме тела не поворачивалась. Новая мертвенная вспышка пронизала облака и озарила воеводу, сменившего брата возле правила. Он ответил негромко, но всему кораблю немедленно захотелось узнать, что он ответил, и спустя малое время из уст в уста передали:
– Я предпочитаю драться, выспавшись. И чтобы задницы у всех были сухие...
– Датчане, я думаю, тоже теперь скорее всего сушат задницы у костра, – сказал Славомир.
– Если только это датчане, – проворчал вождь.
Нависшая скала прятала нас от дождя и стылого ветра, а под скалой плясало жаркое пламя костров. И уже вился пар над котлом, и я длинной ложкой размешивала пыхтящую кашу. Варяги сумели в ночной тьме отыскать прибрежные острова и пройти узким, усеянным камнями проливом, миновав свирепые буруны. Им это было не в диковинку, я же только и думала: вот разобьёмся – и сразу, окостеневшая, потону или всё-таки выплыву?.. Теперь кмети знай поворачивались перед огнём, иные полураздетые, иные и в чём мать родила, огонь освещал боевые рубцы и замысловатые знамена, наколотые на поджарых телах. Лоснились лица от жара, сменившего недавний холод, и я отогрелась уже настолько, чтобы почувствовать кожу, натуго обтянувшую щёки и лоб: и я такая же красная и опухшая, как все?.. Подумала один раз и забыла.
Я не скупясь заправила варево луком и копчёным свиным салом, хороший дух летел по ветру на ту сторону моря. Ребята облизывались, поглядывали на котёл:
– Всё пробуешь, мясо вылавливаешь, а нам?
– Зови есть, пока те по запаху не нашли...
Я отшучивалась. Мне наконец-то было тепло, и я всех любила. За кругом жаркого света шумела мокрая тьма, волны били в каменный берег, ветер свистел в кустах над нашими головами, но здесь было славно. И если по совести, не так уже я замерзала на корабле, могла бы ещё потерпеть. Будет что рассказать пугливой Ведете, когда вернёмся домой!
Воевода стоял босой у огня, мокрые сапоги дымились на воткнутых в землю сучьях. Искры гасли в чермной рубахе, которую он держал перед собой. Он хмуро смотрел в крутящееся пламя, синеватое возле углей. Я глянула на него один раз и сразу припомнила, что где-то здесь, может, неподалёку, ночевал корабль с полосатым парусом, похожий на наш. У воеводы висел на груди, на узком ремешке, маленький потёртый мешочек, наверное, оберег, и длинные шрамы рассекли почти надвое страшного зверя, вколотого в жестокое тело. Я зачерпнула каши и поднесла, как подобало:
– Отведай, вождь.
Он попробовал сам и угостил Бога Огня, обогревшего нас в ночи под скалой. И кивнул, даже не посмотрев на меня. А что ему на меня смотреть. Голодные кмети весело загомонили и живо поддели котёл, оттаскивая от костра. Мы и в походе устраивались вокруг него, как дома в гриднице, по чину. Дома я сиживала в самом низу стола... Славомир вытащил за руку, поставил рядом с собой. Не вырываться же было, когда привлёк, обнял за плечи... Беда с ним! Опричь огня опять стало зябко, а грудь тёплая, широченная... меньшие братья всегда ласковей старших и средних, их три брата названых, он самый молодший... Славомир глубоко вздохнул и содрогнулся всем телом, рука на моём плече стала тяжёлой. Воины уплетали жгучую кашу, им было отнюдь не до нас, они смеялись над теми, кому сдувало горячий жир с ложки на голый живот, на босую ступню. Воевода стоял в шаге от нас, я почти ждала – сейчас оглянется, выругает... Он не повернул головы.
И подумалось: а с чего взяла, будто сразу узнаю Того, кого я всегда жду? Собралась сапоги железные стаптывать, а чего для? А если и дело вовсе не в сапогах, не в дальней дороге? Может, затем и нужны медные короваи, чтобы изгрызть, привыкая, уговорить себя радоваться Славомиру... Отыскать в нём – кого ищу... Полюбить...
Кмети по очереди опускали ложки в котёл, похваливали. Потом ложки заскребли по мятому железному дну. Мне до смерти не хотелось идти обратно под дождь, на хлещущий ветер... я ухватила котёл и поволокла отмывать, пока не засох. И вывернулась наконец из-под горячей руки Славомира, и вздохнула легко.
Блуд приберёг мне хорошее место под самой скалой, куда не залетал ветер и сверху не капало, а серый мох почти высох от пламени. Я влезла под одеяло и свернулась клубком в надежде снова согреться. Из проруби да бегом было теплей!.. Волчий мех принял моё остывшее тело, укрыл и утешил. Скоро я вытянулась во весь рост и сладко заснула.
Я очнулась от прикосновения к колену и поняла, что снова настало утро и надо бежать на корабль. Жизнь воинская меня научила сперва вскакивать, просыпаться уже потом, на бегу... но в тот раз болото мутного сна облепило меня слишком уж крепко. Или всё оттого, что никто не шевелился кругом, не зевал, натягивая порты...
– Оставь девку, – сказал надо мной голос вождя. Вот только когда я разлепила глаза. Я сразу увидела воеводу. Он стоял у огня, трескучее пламя ярко его освещало. Наверное, он ходил проведать корабль – капли дождя блестели на лице и руках, темнели на просохшей рубахе. Вокруг спали воины, а подле меня на коленях стоял Славомир. Это он тронул меня за ногу, его ладонь и теперь была там же.
– Оставь девку! – повторил вождь и пошёл к нам, переступая через лежавших.
Славомир начал медленно выпрямляться, в глазах, устремлённых на брата, ярость застигнутого мешалась чуть ли не с ненавистью. Он выдохнул с каким-то радостным изумлением:
– Себе сберегаешь?!.
Вождь подошёл вплотную и остановился. Он собирался сторожить ночь и был оружен, длинная Спата оттягивала ремень. Я-то знала, с какой быстротой она вылетала из ножен. Ради меня Славомир метнул Блуда в дверь, взяв за штаны... против нынешнего то была щенячья возня. Страх, если брат вот так встаёт против брата, грудь в грудь! И я виной, как всегда!.. Я умерла бы от ужаса, будь я вполовину уверена, что мне не приснилось.
Воевода вздохнул и опустил руку к бедру. Нет, не ударит, удар готовят не так. Он поднял меч вместе с ножнами, крестовина качнулась между их лицами. Мстивой тихо проговорил:
– Мою жену нынешнюю ты хорошо знаешь...
Они больше на меня не смотрели. У Славомира так задрожало лицо – был бы иной кто, сдумала бы, заплачет. Он поднял руку и взял брата за плечо, и стиснул до хруста, и что хрустнуло, плечо или рука, я уж не знаю.
– Пойдём, – шепнул воевода, и они ушли, а я осталась. Это только в басни всё просто – лежала, до света очей смежить не могла, лоб леденел, щёки горели... или наоборот. Я – не то, про меня басни не скажут. Я повернулась к костру озябшей спиной и снова заснула.
К утру погода переменилась. Стрибожьи весёлые внуки начали рвать облака, и вчерашние номерклые чудища разбегались стаями пушистых клочков, лиловых с исподу и снежно-румяных вверху, куда падало солнце. Ветер ещё дул, гневные волны гремели у внешнего берега островов, но солнечный свет сделал море прозрачным, желтовато-зелёным, совсем не таким страшным, как накануне. Красный гранит островов умыто блестел, венчанный молодой зеленью сосенок и нежной позолотой берёз, прихоро-шившихся к осени... И распахивалась над миром бескрайняя, праздничная синева...
Корабль стоял в стороне от кострищ, за хребтом скалистого мыса, вздымавшего из воды длинный зубчатый гребень. Я осторожно ступала по непросохшим камням, держа в руках одеяло: надо бы поскользнуться. Я всё думала, примстилось мне впотьмах или не примстилось. Славомир поднялся утром нахмуренный, но откуда знать, из-за чего. А по вождю и подавно ничего нельзя было понять. Кмети уже вытирали скамьи и отвязывали багры – выводить на волю корабль, – когда он спохватился:
– Нож оставил... – и повернулся ко мне: – Сходи принеси.
Теперь я думаю, что спохватился он уж очень старательно, но тогда мне не показалось. Я только и знала, что он, может, в самый первый раз ко мне обратился – и не попенял ни за что, даже девкой глупой не обозвал – попросил!.. Мне бы насторожиться, но где там! На крыльях слетела по гибким мосткам, спеша услужить. Обежала гребень скалы, перепрыгнула пятно чёрных углей, недожжённые остатки бревна. Где он мог оставить свой нож?..
...Спустя малое время я ползала между камнями на четвереньках, готовая хоть и руками перебирать затоптанный мох и прелые листья. Вот сейчас осердившийся воевода пришлёт вдогон ещё молодца, пошевелить нескладёху. И хороша же я буду, никчёмная, коли вернусь с пустыми руками... Косища цеплялась за всё, волосы падали на глаза.
Тут я вспомнила про своего Бога, лежавшего в трюме лодьи, среди пожитков в берестяном кузовке. Я приподнялась на колени и молча взмолилась, и он услыхал. Он всегда слышал меня. Солнце блеснуло на костяной рукояти в расщелине гладкого камня над моей головой.
Дотянуться я не смогла, для этого надобно было быть ростом с самого воеводу. Вот уж нашёл где забыть! Трижды я прыгала, прежде чем удалось достать нож кончиком пальца и вытолкнуть из щели. Я влёт схватила его и кинулась назад на корабль.
Мне показалось долго бежать кругом каменного хребта, я взяла лезвие в зубы и махнула прямо по крутизне. В трещинах буроватой скалы стояли прозрачные дождевые лужи, потёками белел птичий помёт, сдобно теплилась в зелени перезрелая лакомая морошка... в другое время я непременно цапнула бы хоть ягодку на бегу. Я выскочила наверх и едва не попятилась.
Сходни были убраны. Воины отталкивались шестами, проводя корабль между камней, другие готовили парус, а вождь стоял у руля. Да. Побеги я вдоль берега, я успела бы разве помахать вслед. Мой Бог меня вовремя надоумил...
Я задохнулась от ярости и обиды и понеслась напрямик вниз отчаянными скачками, почти не разбирая дороги. Не поскользнусь босиком. Сердце билось о рёбра: вон как оно, бросить глупую девку, чтоб с братом больше не ссорила!.. Ребята увидели и закричали, дружно замахали руками, указывая, куда, по их разумению, мне следовало бежать. Воевода, державший правило, тоже посмотрел на меня и что-то сказал, должно быть, всё-таки велел придержать корабль у последнего валуна... А может, напротив, распорядился быстрей поворачиваться, чтоб не успела... Ну, я готова была ринуться вплавь. Досягнув крайнего камня, я не стала ждать сходен или протянутого весла – с маху перелетела оставшиеся сажени сумасшедшим прыжком из тех, после которых всё тело несколько дней жалуется... Добрый десяток рук подхватил, не дав расшибиться, поставил на палубу. Кмети шутили, посмеивались, хлопали по спине, пряча смущение.
– Что ж вы, серые волки, – начала я и не докончила, смолкла, поняв – сейчас разревусь. Меня била запоздалая дрожь, коленки были чужие. Я переложила нож в другую руку и отправилась на корму. Воевода смотрел на меня без всякого выражения, лицо было вырезано из дерева. Нахохлившийся Славомир сидел подле брата и не смотрел на меня вовсе. А достоило бы выкинуть этот нож за борт, и пусть они двое кого хотят, того за ним посылают. Я молча протянула вождю рукоять. Я не успела отдышаться, рука ходила ходуном. Варяг взял нож и не глядя убрал в ножны на поясе, а я пошла на своё место под мачтой. Корабль выбрался из-за скал, и снова стало качать. Я два раза чуть не упала, пока дошла.
Когда подняли парус, ко мне подсел Блуд.
– Не сердись, – сказал он примирительно. Я потянула носом и не ответила. Заговорю – как есть тут же расплачусь. Побратим заботливо кинул мне на плечи плащ и дотянулся к уху губами:
– Он сказал, заберём, если вернёмся... А не вернёмся, не пропадёшь и без нас, матёрый берег тут близко.
Мы разглядели их почти сразу, как только выбрались на простор. Наверное, прав был Славомир – ночью они тоже отсиживались на островке, сушились возле костров. Тучи громоздились у полуденного края небес, не спеша падая за горизонт, взбаламученное море светилось изнутри, по волнам бродили свинцовые блики. И далеко в этом светящемся море, на самой грани солнца и тьмы, стоял уменьшенный расстоянием парус, ярко-красный с белыми полосами.
– Догоним? – блестя глазами, спросил мой побратим. Ему случалось сражаться, но в морском бою он не бывал никогда.
– Не понадобится, – усмехнулся кто-то из опытных мореходов. – Это викинги. Они не побегут.
Сивобородый кметь знал, о чём говорил. Наш серый парус не так привлекал взгляд, но чуть позже мы тоже были замечены. Корабль повернул и пошёл прямо на нас.
– Так вот почему волна разгулялась, – сказал Блуд. – В чужом море с драконом! И жертву, я думаю, не принесли!
Его удивительные глаза, уже что-то различали там вдалеке.
– Какой у них дракон? – жадно спросил Славомир. Блуд помолчал, щурясь против яркого света. Потом стал говорить. Он высмотрел даже клыки, казавшиеся из разинутой пасти.
– Датчане! – сказал Славомир убеждённо. Ему не сиделось, он был похож на жениха в свадебный вечер, но на сей раз я была ни при чём.
Вождь неподвижно стоял на корме и молчал, не торопясь что-то решать. Он никогда не торопился.
– Вздевайте брони, – приговорил он наконец. Я просунула голову в ворот кольчуги, затянула пояс. Нас учили плавать оружными, в кольчугах и шлемах... Странно! Умом я понимала – надо бояться, но, знать, сегодняшний запас страха иссяк во мне ещё утром, пока я разыскивала на острове нож. Я надвинула шлем и застегнула ремень под подбородком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46