Он подумал, что она пила.
— Пани Эльжбета,— сказал он,— что с вами?
Эльжбета отвернулась от зеркала. Молча показала па столик, за которым только что сидела. На нем стоял графин водки.
— Вы пили? — Казимеж утвердился в своих подозрениях.
— А что мне делать? — засмеялась.
— Пани Эльжбета! — огорчился Спыхала. Эльжбета набросилась на него:
— А что мне делать? Что мне осталось? Откуда вы здесь взялись? Вы должны быть сейчас в каком-нибудь штабе. В полной безопасности, когда другие гибнут.
— Я там, где надо,— холодно проговорил Спыхала.— Я заглянул на Брацкую, чтобы справиться о детях.
— Оля на Брацкой?
— О детях Оли. Оля на Брацкой. Одна панна Текла не вернулась. Дома никого нет.
— Здесь тоже никого нет. Все ушли, даже Генрик. Сидим тут, две старые женщины. Мне кажется, настала наша последняя спокойная ночь. Последняя для многих людей. Что вы натворили?
— Я? — холодно спросил Спыхала.
Его самого удивило, что он стоит тут и слушает эту теряющую рассудок женщину.
— Я не люблю, когда вы приходите ко мне,— вдруг проговорила Эльжбета совершенно трезво, медленно подходя к Казимежу,— я не люблю, когда вы здесь. Вы похожи на ворону. У вас уже волосы на висках седеют, а вы похожи на ворону. Когда я приехала тогда в Одессу и увидела вас рядом с Юзеком, я подумала: о, нехорошо! Юзек тогда был очень красив. Помню, он вошел в салон, когда я уже пела, и сел на краешек стула. И помню, что голос мой вдруг стал еще нежнее. Понимаете? Нет, вам этого не понять. Вы никогда не пели. Он уже тогда был красив, а ведь сколько ему было тогда? Пятнадцать лет. Кажется, пятнадцать лет... А потом Оля пела для вас ту же самую песню, и вы слушали и плакали...
Спыхала протестующе покачал головой.
— Не плакали, так вам хотелось плакать, все равно,— продолжала Эльжбета,— а потом вы ее бросили. И она плакала. Все мы плачем. А теперь Анджей, такой красивый, такой необыкновенный, ее сын. Видели вы его сегодня? Вы видели, как он красив? И вот теперь в него стреляют. Он стоит в ночи, в темноте, и в него стреляют. Убьют его. И кто убьет? Немцы? Это вы его убьете! Ведь вы и Юзека убили! Понимаете? Вы убили Юзека, убили, убили... Вы убили моего Юзека!..
Эльжбета стояла уже совсем близко от Казимежа и, твердя эти слова: «Вы Юзека убили!» — колотила Спыхалу по плечу свопм маленьким кулачком, и в этом порыве было и отчаяние и исступленье. Эльжбета, стоявшая перед Спыхалой с пылающим лицом и растрепанными седеющими волосами, показалась ему безумной. Он схватил ее молотящий кулачок и сжал в своих больших, костистых руках.
— Не бейте меня,— проговорил он без улыбки,— я совсем не заслужил этого.
— Все вы это заслужили. Это же страшно.
— Необходимо,— серьезно сказал Спыхала.
— Единственная ценность, которая есть у нас,— это жизнь.— Эльжбета снова отошла к зеркалу.
— Собственная жизнь и, может, чужая? — вновь гамлетовским тоном проговорил Спыхала.
— Вы ужасны.— Эльжбета села на тахту.— У меня такое впечатление, что вы никогда не бываете самим собой.
Дверь, ведущая во внутренние комнаты, отворилась, и на пороге появилась какая-то длинная фигура в светлом одеянии.
— Кто тут? Эльжбета, ты здесь? Почему так темно?
— Я здесь, Роза.— Эльжбета снова отошла к зеркалу. Стала приглаживать волосы.
— Где это так стреляют? — спросила Роза.
— Не знаю, дорогая, восстание идет.
— И кто это так стреляет?
— Не знаю. Наверно, наши и немцы.
— Кто здесь еще? — спросила графиня Казерта, тараща свои почти совсем ничего не видящие глаза.
— Пан Спыхала пришел,— неприязненно ответила Эльжбета.
— Пан Спыхала? Это тот, что с Марысей Билинской приезжал в Палермо?
— Тот самый,— басом ответил Спыхала.
— О, а вы помните Палермо?
Графиня, словно призрак, двинулась вперед. Она была в светлом, сверкающем халате.
— Вы помните мой дом в Палермо?
— Плохо. Я был там так недолго.
— Да. Это когда мама умерла. Там еще случилось что-то с этими драгоценностями. Вы очень любили Марысю...— убежденно проговорила графиня.
— Ах, Роза,— сказала Эльжбета.
Роза стояла в свете свечи. Несмотря на преклонный возраст, на подслеповатые выпученные глаза, она показалась Казимежу красивой, красивой этим своим аристократическим безобразием. В ней было что-то зловещее.
— А почему вы не поехали с Марысей? — спросила вдруг графиня.
Спыхала молчал.
— Почему? Марыся сейчас в Палермо. Алек писал этой — как бишь там ее зовут? — панне Бесядецкой, кажется...
— Бесядовской,— поправила Эльжбета.
— Да, да, Бесядецкой. Алек писал, но не из Лондона. Я уж не знаю откуда. А пан Спыхала здесь зачем? — обратилась она вдруг к Эльжбете за разъяснением.
— Он ищет Анджея и Геленку...
— Ага...— протянула Роза таким тоном, словно в простой этой фразе она не поняла ни слова.— Хорошо. А вы очень любили Марысю? Жаль, что вы не могли на ней жениться...
— Ты очень неделикатна, Роза,— попробовала вмешаться Эльжбета.
— Нет, нет. Отчего же? Во время войны все должны быть искренними.— Роза говорила с забавным иностранным акцентом.— Вы любили Марысю. Что же в этом плохого? Я и сейчас люблю. Никогда в жизни не любила, а сейчас вот люблю. Я прямо сама не своя от этой любви.
Эльжбета вышла из себя.
— Роза, дорогая,— резко повернувшись, проговорила она -ты и вправду болтаешь, как помешанная. Иди-ка лучше в свою комнату. Ложись. Andate in letto ,— добавила она. Вероятно, это были слова из какой-то оперной арии.
— Вы, княгиня, не боитесь своих чувств,— проговорил он, и неожиданно для самого себя уселся на стул.
Эльжбета забеспокоилась.
— Правда, Роза, тебе надо отдохнуть. Неизвестно, что нас ждет завтра.
Но княгиня не слушала ее. Она села на диван против Спыхалы и взяла его за руку. Пальцы у нее были потные и холодные.
— Скажите,— заговорила она,— вы сражаетесь? Сражаетесь. А это очень опасно для немцев?
Эльжбета возмутилась.
— Но, Роза, что ты говоришь? Спыхала инстинктивно отпрянул.
— Когда сражаются в тесном городе, то это очень опасно для обеих сторон.
— А то у меня есть здесь один друг немец, он из баварской семьи, Виттельсбах, вы знаете. Я боюсь за него. C'est un cousin de mon mari.
— Нам-то какое до этого дело, Роза? — проговорила Эльжбета.
— А мне есть дело. Меня тревожит, что вы стреляете в немцев. И то, что немцы стреляют в вас,— тоже. Что вы хотите? Это естественная реакция. Все в жизни — естественная реакция. Натура — это самое главное. Нельзя противиться натуре,— добавила она таким тоном, словно сделала поразительно важное открытие,— а мы всегда противимся натуре. Натура потянула меня сюда. Зачем я сюда приехала? Вы помните, как красиво у нас в Палермо, на нашей улице, на виа делла Либерта. Помните? На виа делла Либерта. Liberta — по-нашему «свобода». Вы понимаете: della, della liberta.
— Tu divagues ,— проговорила Эльжбета.
— Потому что все сходят с ума из-за этой liberta. У нас чернорубашечники пели: della, della liberta.
Она хотела уйти, но Спыхала задержал ее.
— Послушайте,— сказал он, сделав шаг в ее сторону,— может, у вас есть какие-нибудь вести от Мары си?
Роза остановилась и смерила Казимежа взглядом с ног до головы.
— Я не переписываюсь с пани Билинской,— сказала она.— Я считаю, что по многим причинам не могу этого делать.
Эльжбета потеряла терпение.
— Ох, Роза,— сказала она,— иди же, наконец, к себе, прошу тебя. Нельзя говорить такие вещи,— добавила она, чуть не плача.
— Как хочешь,— ответила Роза,— сейчас пойду. Так ты не знаешь, где это стреляли? — добавила она, уходя.
— Знаю,— зло ответила Эльжбета,— в гимназии Гурского.
— Что за времена,—выходя, вздохнула княгиня,— в гимназии стреляют из винтовок!
— Пан Казимеж,— обратилась Эльжбета к Спыхале,— освободите меня от этой женщины.
Спыхала выпрямился.
— Я должен ее застрелить?
— Ах, нет! Губерт хотел ее застрелить. А я, идиотка, не дала.
— Вы немножко преувеличиваете,—попробовал улыбнуться Спыхала.
С улицы Гортензия все еще доносилась стрельба.
В пустых комнатах вдруг раздались гулкие шаги. Кто-то блуждал в потемках, наконец нашел дверь в комнату Эльжбеты и локтем толкнул ее. Дверь резко распахнулась, и маленький Кацусь едва не растянулся на пороге.
— Пани, пани! — закричал он, не очень-то хорошо владея собой.
Обе руки его были вымазаны чем-то красными густым. Словно он раздавил в руках банку с вареньем. Эльжбета и Спыхала вскочили.
— Что случилось?
— Ты ранен?
— Нет, это не моя кровь. Пуля у меня шапку сорвала. Ну идите же, идите скорей...— сказал он, обращаясь к Спыхале.
— Что? Куда?
— Я вел пана поручика, а он упал и лежит. Здесь, около Веделя. Я не могу сдвинуть его с места. Идите же скорей!
Спыхала направился к дверям.
— Хорошо, тогда ступай впереди. Только осторожно, а то темно.
— На дворе светлей,— сказал Кацусь более твердым голосом,— те танки горят еще.
Эльжбета, казалось, начала трезветь.
— Это Анджей? — спросила она.
— Да, наверно, Анджей,— ответил Спыхала уже в дверях.
— Да, поручик Анджей, тот, который только что здесь был.— Голос Кацуся доносился из темноты.— Он ведь шел, а теперь лежит, и я не могу сдвинуть его с места.
На лестнице, в темноте, сидели какие-то люди. Их было много, Казимеж с трудом пробирался вниз.
— Что вы тут делаете? — спросил он.
— Ждем,— прозвучало в ответ. В голосе сказавшего это слышались скорбь и ирония.
В углу двое при свете фонаря, в который была вставлена свечка, отбрасывавшая свет на их склоненные лица, играли в карты. В их руках шелестели банкноты, золотая монета с тихим звоном ударилась о каменную ступеньку. Это были спекулянты валютой с Варецкой площади.
— Чего вы ждете? — спросил Спыхала.
— Лучших времен,— отозвался чей-то голос из другого темного угла.
Только в самом низу, в подворотне, Казимеж почувствовал прикосновение пушистого меха. Рядом с ним шла Эльжбета.
Казимеж наклонился к ней. Прошептал:
— Вернитесь. Зачем вы пошли?
Но Эльжбета, казалось, снова впала в какое-то беспамятство.
— Я не видела, как упал Юзек,— говорила она,— я не видела, как он упал.
Спыхала плотно сжал губы в темноте.
— Юзек упал на ворох люцерны,— сказал он скорее всего самому себе,— я видел его уже после боя.
Кацусь бежал впереди, как автомат, повторяя одно и то же жалобным, плаксивым голосом;
— Идите, идите!
Не соблюдая осторожности, прошли они по Шпитальной. У магазина Веделя Кацусь опустился на землю.
— Пан поручик! —проговорил он резко, более твердым голосом.— Пан поручик!
Спыхала наклонился. На тротуаре вниз лицом лежал Анджей, без шапки, волосы спутались. Слабый свет догоравших уже танков доходил и сюда. Эльжбета упала на колени.
— Что вы делаете? — неуверенно проговорил Спыхала. Он просунул руки под тело и перевернул его лицом вверх.
Эльжбета склонилась над ним. Анджей был мертв. Спыхала встал и откашлялся.
Кацусь ничего не понимал.
— Скажите,— повторял он,— это труп? И больше уже ничего? И больше уже ничего?
Спыхала положил ему руку на плечо.
— Пан поручик мертв,— сказал он мягко.
Эльжбетка еще ниже склонилась над лицом Анджея. Его огромные голубые глаза были раскрыты. В их белках поблескивало розовое пламя догорающих танков.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
ЭПИЛОГ И ПРОДОЛЖЕНИЕ
I
Было шесть часов. Как и всегда в эту пору, Рио окутывал густой голубоватый сумрак, и, пока не вспыхнули фонари, был виден широкий простор океана и высокие волны, которые подымались из глубин и шли к берегу. Было очень жарко, хотя недавно прошел дождь. Пан Голомбек сидел на веранде маленького домика, прилепившегося к горе над амфитеатром великолепных зданий Копокабаны, и тяжело дышал, уставясь на синий простор, видневшийся из-за кровель. Впрочем, он не понимал, на что смотрит, и даже не знал, что с ним творится. Однако овладел собой, поднял руку и включил электричество. Свет лампы выхватил из мрака деревянную мебель и циновки, устилавшие веранду. В домике никого не было. Вычерувна и Колышко только что ушли в город, они готовили какой-то спектакль.
Перед уходом отчаянно вздорили. Колышко объяснял Галине, что ей не следует занимать в спектакле, который они устраивали, некоего польского актера; он скомпрометировал себя сотрудничеством с немцами и совсем недавно приехал в Бразилию. Галина издевалась над щепетильностью Керубина.
— Ты спятил! Я, что ли, ношусь с его коллаборационизмом? И еще неизвестно, что бы делал ты, если бы остался на родине,— говорила она своим низким голосом, надевая в передней шляпу с вуалью, точно на нее не действовала чудовищная жара экзотического города.
Колышко не уступал.
— Но ты же не сможешь играть на родине, когда мы вернемся,— сказал он запальчиво.
Вычерувна остановилась перед ним и смерила его взглядом с головы до ног.
— Почему ты всегда говоришь вещи, в которые сам не веришь? — спросила она, цедя слова сквозь стиснутые зубы.— Ведь ты прекрасно знаешь, что мы не вернемся на родину. Ну что мне там делать?
— Шифман писал тебе,— бросил Керубин уже менее уверенно.
— Плевать мне на его писанину, я не желаю играть для большевиков,— безапелляционно заявила Вычерувна,— буду играть здесь!
— Ты не знаешь португальского,— заметил Колышко.— Торчим тут четыре года, а ты ни словечка не выучила.
— И все-таки выучу,— упрямо возразила актриса.— Через год выступлю в «Электре» на португальском языке. Они тут никогда еще не видывали «Электры», посмотришь, как все завоют от восторга...
— Пан Франтишек,— обратился Керубинк Голомбеку,— мы выйдем на минутку в кафе, надо обсудить предстоящее выступление Галины. Вы посидите дома?
Голомбек буркнул:
— А куда мне идти?
— Что будет на ужин? — спросила Галина пана Голомбека, который, по-видимому, исполнял в доме роль интенданта.
— А что еще может быть? — безразличным тоном ответил пан Франтишек.— Будет чай, вяленое мясо, фрукты, сыр...
— Вы принесли булочки из своей пекарни?
— Во-первых, не моей, а той, где я работаю,— проворчал Голомбек, в голосе которого совсем не было прежней мягкости.— А булочки принес.
Вдруг выражение его лица изменилось, он улыбнулся и произнес уже другим тоном:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82