Он отказывался поверить, что «мы пришли в этот мир, чтобы пожрать друг друга», что «идеал воплощен в набитом долларами сундуке торговца свининой из Чикаго». Он выступает против демагогической спекуляции лозунгом равенства, ибо он убежден, что процветать может только общество, богатое многообразием одаренностей и талантов. «Только активность может укреплять настоящее и обеспечивать будущее... Действовать-—вот что такое жить! Работать— вот в чем заключается прогресс!»
Фабр часто читает вслух особенно понравившийся ему отрывок из новой книги или декламирует стихи,
которые помнит во множестве. Любимые его авторы — поэт лангедокской деревни Биго; Эзоп, чьи басни он читает по-французски и по-гречески; Эсхил, его он находит самым искренним и правдивым поэтом древности. У Беранже особенно любит «Смерть дьявола», «Доброго бога», «Бога простых людей».
Как выразительно читал он первую строфу «Доброго бога»:
Надевши туфли и халат, Однажды утром, говорят, Господь открыл окошко: «Дай погляжу немножко, Цела ль земля? Как там дела?» И видит — кружит в небе мгла.
Читая последние строки, он преображался, и голос его гремел:
Я в тех, кто с сердцем и с умом, И я всегда был чужд злословью. Живите счастьем и любовью И, ненавидя звон цепей, Гоните в шею королей! Кто там?
Шпион?.. Когда пробраться Сумел на небо он? — Признаться, Мне надо к черту убираться.
Казалось, он сам от своего имени говорит в «Боге простых людей»: «Есть божество; довольный всем, склоняю и без молитв я голову свою... Вселенной строй спокойно созерцаю, в ней вижу зло, но лишь добро люблю. И верит ум мой будущему раю, разумных сил предвидя торжество...»
Друзья забывают, что это стихи Беранже. Разве, в самом деле, не о себе говорит этот семидесятипятилетний старец, презирающий ханжество и отвергающий человеконенавистнические сказки церковников: «Не может быть! Не верю в гнев небесный! Свой долг земной я выполнил как мог...» И кто это —Беранже или Фабр — заявляет в том же стихотворении: «Я знаю, вправе жить живое существо!..»
Вокруг Фабра — скромные труженики, но тем любовнее относится к ним старый натуралист. Он посмеи-
вается: человек, как кизиловая ягода, только тогда чего-нибудь стоит, если отлежал свое время на соломе.
Провинциальные интеллигенты, собирающиеся под большой лампой в столовой, убеждены: Гармас-такая же заслуживающая известности точка роста культуры, как Воклюз, или Ферней, или Веймар, но во Франции лишь немногие представляют себе, что сделано Фаб-ром — энтомологом, педагогом, просветителем, писателем, каким примером творческого служения долгу и призванию стала его жизнь. И они, эти люди, чувствуют себя обязанными рассказать соотечественникам, кто есть Фабр. Впоследствии каждый в меру своих сил внесет свою долю в общее дело.
Аглая будет первым собирателем экспонатов Гарма-са. После ее кончины хранителем дома-музея станет сын доктора А. Вейсьера — Поль, который с отцом нередко навещал Фабра. Ж. Шарль-Ру один из своих трудов по истории Прованса посвятит специально Фабру. Луи Матон защитит в Лионе докторскую диссертацию о Фабре-педагоге. Пьер Жюлиан соберет и издаст стихи, песни, поэмы, басни Фабра, снабдив провансальские стихи французским подстрочником. Но больше всех сделает доктор Легро.
...Фабру пошел восьмой десяток, он не самообольщался, заглядывая в будущее, но и не избегал разговоров на эту тему.
— Что вы сделаете, когда попадете в рай? — спросили его однажды.— С кем будете встречаться, если не секрет?
— Какие секреты! — прищурился Фабр, попыхивая трубкой, которая в последние годы стала чаще гаснуть.— Прежде всего поищу Горация и Вергилия, поинтересуюсь, где тут Дюфур. С Дарвином обязательно побеседую, рад буду повидать Бернардена де Сен-Пьера и Жан-Жака Руссо... Но кого буду избегать, так это Бюф-
фона и Расина.
— Позвольте, господин Фабр,— заинтересовался один из гостей.— Как же это вы язычников Горация и Вергилия встретите в раю?
Фабр посмотрел на спрашивающего и, нахмурившись, сказал:
— Подайте-ка мне, пожалуйста, огоньку, опять трубка погасла...
Полвека
Весна... Какой раз встречает ее Фабр, укрывшись за каменной стеной Гармаса? А с тех пор, как стал энтомологом? А если считать со дня, когда, впервые уйдя из дома на заработки, увидел мраморного хруща? Казалось, он многое узнал, но любой решенный вопрос порождает новые, исследования не сокращаются, с каждым годом растут. Таков закон науки.
...В двух километрах от Гармаса лежит русло Аига. Вопреки географам, считающим Аиг рекой, Фабр склонен видеть в нем поток гальки. Конечно, галька не сама струится. Талые воды, сбегающие с гор, заполняют русло, и тогда шум доносится к дому на краю Серинья-на. Кончится весна, и лишь лужи по берегам будут напоминать о недавнем буйстве воды и камня. •
Фабр давно подметил, что Аиг сносит в долину самых неожиданных зеленых переселенцев; они добираются сюда в виде семян, кусочками корневищ, черенками. Кое-какие из новоселов приживаются лишь ненадолго— гибнут от летней засухи. Но другие, приноровившись к условиям Низины, пускают крепкие корни.
В зарослях по берегам русла Фабр обнаружил снесенного из горных мест орешникового аподера. «Аподер» по-гречески — голый, лишенный кожи. Такое впечатление производит пунцовый, словно с головы до ног скальпированный гкучок. Эта капелька крови на высоких ножках отчетливо вырисовывается среди темной зелени. Жук прорезает в листе небольшие круглые отверстия, а из вырезанных кусочков листа свертывает подобия сигар—дом и склад корма для личинок.
Вообще-то аподер орешниковый не водится в долинах Прованса; здесь слишком сухо и жарко для питающих его деревьев. Другое дело горы: полно орешника, и аподера сколько угодно. Здесь, у Аига, Фабр нашел аподера не на орешнике, а на черной ольхе, на Одной-единственной, хотя ее полно вокруг. Уже третий год наблюдал Фабр эту колонию. Туговато новоселу; .и места не те, й питание не то. Но, видимо, и дерево, на котором пристроился выходец с гор, чем-то отличается от соседних, и сам переселенец не так закоре-
нел в своих привычках. Сосет соки ольхи и размножается.Фабр выписывает аподеров из других мест, рассматривает под лупой, под микроскопом, сопоставляет подробности поведения при свертывании листков орешника. Никаких отличий от того, что живет на ольхе!
Можно ли на основании трехлетних наблюдений над одной колонией на одном дереве делать широкие выводы? Торопиться, конечно, нельзя...
Да что три года? Гиперметаморфоз у жуков-нарывников Фабр изучал двадцать пять лет, историю пчел га-ликт начал писать в Оранже, а продолжает еще и сейчас, спустя почти тридцать лет. Одновременно в поле его зрения находятся насекомые и паукообразные добрых пяти десятков семейств, двух с липшим сотен родов, несчетного числа видов: больше, чем гальки в русле Аига.
И потому Фабр уже давно не один ищет и смотрит вокруг себя. Первыми его помощниками были Антония, Жюль, Эмиль, затем Мари-Полин и самый младший — Поль.
Эмиль раздобыл под Марселем гнездо пчел-смолев-щиц. Клэр, живущая на другом конце Прованса, порадовала отца редкими одинерами и присылает не только самих ос, но и описание опытов и наблюдений. Анне было шесть лет, когда она обратила внимание отца на нескольких насекомых, копошившихся в кусочке кроличьей шкурки, которую не смог переварить желудок лисицы. То был троке перловый.
— Какие только вкусы не встречаются! — подивился Фабр, рассматривая редчайшую находку.Даже внучка Люси, гуляя с дедом, вносила свой вклад в науку.
Кроме домашних, неоценимую помощь Оказывают деревенские ребята. По заданию Фабра обыскивают окрестности, добывая новых насекомых и корм иждивенцам лаборатории Гармаса. Детишки из Сёриньяна доставляют то труп змеи на палке, то ящерицу на капустном листке, приволакивают крысу, вынутую из капкана, кролика, отравившегося ядовитой травой. Поставщики готовы принести сколько угодно навоза для скарабеев й в чем попало — на куске черепицы, в насквозь ржавой печной трубе, в корзине, в голенище са-
пога, в крайнем случае в собственном картузе. Церемония приема поставок завершается показом садков со скарабеями, скатывающими свои шары. Неплохой спектакль, особенно когда за щекой леденец!
Фабр высоко ценил сотрудничество этих юных натуралистов. Особенно часто беседовал он с парнишкой-пастушонком, рассказывал ему о жуках-навозниках, о том, как следить за тем, что происходит вокруг оставленного животными помета. Загадка, занимавшая еще египетских мудрецов, должна быть наконец раскрыта на сериньянском пастбище. Пастушонок научился взрезать ножом места, где выброшена свежая земля; он роет, ищет и докладывает Фабру. Фабр и сам приходит к нему до рассвета. Оставив семьдесят блеющих овец на огромного пса Фаро, они выслеживают жуков, пытаясь найти навозный шар с личинкой.
В одно из воскресений второй половины июля пастушонок примчался задыхаясь. Он увидел выходившего из земли жука, покопался на этом месте и сразу нашел.
Он протянул Фабру небольшую, словно выточенную мастером коричневую модель груши, муляж, сделанный из навоза. Поверхность плотная, а кривизна линий восхитительна.
В понедельник с рассвета на пастбище начались поиски. По холмикам свежей земли, выброшенным на поверхность, определены места, где укрылись навозники. В дело пущена походная лопатка, и наконец искатели у цели: во влажной сырости подземелья лежит великолепная груша.
Археолог, раскапывающий фараонову гробницу и обнаруживший изумрудного скарабея, вряд ли мог быть счастливее Фабра и его молодого ассистента.
Сорок лет отделяют этот день от первых походов за скарабеями на плато Англь. Теперь — честь и слава па-, стуху! — тайна раскрыта. Найдя еще несколько гнезд, а в них еще несколько груш, Фабр увидел в одних жука-мать за отделкой груши, в других белое зернышко яичка з маленькой ложбине узкой части.
Значит, продовольственным запасам, собираемым для потомства, жуки придают иную форму, нежели провианту для собственного прокормления! Эту подземную грушу жуки формуют только из овечьего навоза. Те-
перь понятно, почему не удавались Фабру прежние опыты, когда он предлагал лабораторным скарабеям для потомства тот же корм, которым угощал их самих. И здесь, как у перепончатокрылых хищников, молодь питается иначе, чем взрослые.
Теперь основные законы воспитания разведаны, и скарабеи, посаженные в стеклянные гнезда, уже не погибают, как прежде, а, получая нужное им сырье, строят гнезда, откладывают яйца.
Но почему груша, а не шар?Если пища в почве пересохнет, личинке — смерть! Жук уплотняет оболочку кормовых запасов и укладывает их так, что они представляют наименьшую испаряющую поверхность. Тогда это должен быть все же шар! Но личинке нужно не только есть, а и дышать. Оттого рядом с шаром выступает узкая часть, на краю ее и отложено яичко. У других навозников пища для личинок укладывается в виде колбас или наперстков, но яйцо всегда лежит ближе к краю, где зародышу обеспечены воздух и тепло.
У скарабея шар соединен с цилиндром. Этого требуют условия существования, но жук, повинуясь не выявленным пока побуждениям, изменяет лишенную красоты конструкцию из цилиндра, приставленного к шару. Он связывает их так, что получается груша, и эта груша настоящее произведение искусства.
Но, может, старые глаза обманываются? — спрашивает Фабр.
Он себя проверит. Каким образом? Единственно надежным: поставит опыт. Он собирает жюри из пятерых ребят, старшему нет и шести, и предлагает на выбор две груши: одну — скарабея, вторую — очень тщательно выполненную им самим. Все пятеро отдают предпочтение груше скарабея.
Единодушие судей потрясло Фабра. Крохи, не умеющие еще вытереть нос, уже обладают чувством прекрасного, воспринимают тонкость очертаний, способны отличить подлинное от подделки!
Почти одновременно с этим убедительным опытом, в котором ответ дали те, кто еще только добирался до второй ступени бытия человеческого и не тронут обучением, засвидетельствовав, что уже в малых ребятишках
скрыты точно звучащие эстетические струны, за тысячи километров к востоку от Сериньяна, примерно в такой же небольшой деревушке, был поставлен очень похожий по теме опыт. О нем в журнале «Ясная Поляна» за 1893 год рассказывается в статье под заглавием: «Кому у кого учиться писать: крестьянским ребятам у нас или нам у крестьянских ребят?»
Знаменитый руководитель яснополянской школы, прочитав сочинения своих учеников, нашел в них нечто, заставившее его на следующий день признаться:
«Мне казалось столь странным, что крестьянский, полуграмотный мальчик вдруг проявляет такую силу художника, какой, на всей своей . необъятной высоте развития, не может достичь Гете. Мне казалось столь странным и оскорбительным, что я, автор «Детства», заслуживший некоторый успех и признание художественного таланта от русской образованной публики, что я в деле художества не только не могу указать или помочь одиннадцатилетнему Семке или Федьке, а что едва-едва... в состоянии следить за ними и понимать их. Мне это казалось таким странным, что я не верил тому, что было вчера...»
И еще: «Мне казалось, что я подсмотрел то, что никто никогда не имеет права видеть-—зарождение таинственного цветка поэзии. Мне и страшно и радостно было, как искателю клада, который бы увидал цветок папоротника,— радостно мне было потому, что вдруг, совершенно неожиданно, открылся мне тот философский камень, которого я тщетно искал... Каждое художественное слово, принадлежит ли оно Гете или Федьке, тем-то и отличается от нехудожественного, что вызывает бесчисленное множество мыслей, представлений и объяснений...»
Знай Фабр о яснополянском опыте, он мог бы счестй себя продолжателем исследования Льва Николаевича Толстого и с еще большей уверенностью заключить, что скарабеевы груши действительно красивы. Но в таком заключении для Фабра как раз и скрыт вопрос, который его глубоко занимает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39