Поэтому он не вступил и
сейчас в бойкий общий разговор, поэтому его не веселили шутки, они только портили ему настроение. Он выпил несколько рюмок и принялся разговаривать сам с собой.
«У Мираса, как только видит мало-мальски приличную женщину, глаза загораются. Ишь ты, веселится. Сейчас в пляс пойдет. Потом и петь будет. Всю программу наизусть знаю. Да, уж если на вечеринке присутствует какая-нибудь Улмекен, наш Мирас сверкает, как павлин! Сидели бы здесь одни мужчины, он бы и рта не раскрыл. Зато сейчас распустил хвост, и не лень ему. К тому же эта Улмекен — находка для ищущего. Подсела ко мне и глазки строит. Видит сразу, я не размениваюсь на мелочи, и флиртует тут вовсю, чтобы муж ничего не подумал. Он-то на меня и внимания не обратит. А попробуй она подмигни так Мирасу, представляю, как муж будет реагировать! Вот опять щебечет якобы со мной, а сама так и посматривает на Мираса. И он, смех, да и только, разговаривает со всеми женщинами: милые вы мои, женгелер а обращается к одной Улмекен... Хитер ты, Мирас-ага, до чего хитер. Даже когда вместе с тобой познакомишься с девушками, моментально отхватишь лучшую! Что с тебя взять!..»
Улмекен пристала к Мирасу: спой; тот предложил петь хором. Все запели «Каламкас», о красавице с бровями вразлет.
«Специально сначала поет со ©семи, чтобы распеться, а потом один зальется соловьем. Всегда так делает. Мужу-то нашему никак не больше сорока, а уж седой весь. Она моложе его, кто-то сказал, на пятнадцать лет, значит, ей около двадцати пяти. А похожа на совсем юную девушку. Гибкая как прутик, наверное гимнастикой занималась. Неглупая, видимо, читает много, и уж как пить дать — сентиментальная! Где-то я ее видел. Точно. Она похожа на девушку-японку с открытки. Лицо серьезное, задумчивое, а повернешь открытку чуть-чуть — улыбнется и подмигнет. Но что это вы, товарищ Али, ее во всех смертных грехах подозреваете? Может, она хоть и играет глазами, а в семейной жизни — человек честный. Нельзя так плохо думать о людях. К тому же твое ли это дело, товарищ Али? Твое ли это дело?..»
Чугунно-черные гости, в начале вечера гордые и неприступные, теперь совсем оттаяли, развеселились, озорничали, как школьники, стали не похожи на государственных мужей. Все они увлеченно пели.
Мирас и Али совсем разные, ничего общего. Мирас старается соблюдать равновесие между разумом и чувством. Он не пишет сразу о том, что увидел, услышал, узнал, не торопится запечатлеть все на бумаге. Он анализирует увиденное, услышанное, узнанное, делает один вывод, открывает для себя и других одну правду. А Али этого не умеет. Мозг его устроен как магнитофон или фотоаппарат: все, что увидел, услышал, узнал, переносит на бумагу, старается соблюсти максимальную точность. Поэтому Мирас и Али друзья, в их отношениях нет соперничества.
Мирас никогда постоянно не работал в штате, но всегда держится спокойно и ценит себя. Он член всевозможных коллегий и обществ, много путешествует по стране, выезжает за рубеж, выступает с речами на собраниях, печатает статьи по истории республики, о народном хозяйстве, о проблемах современного общества. Подобного рода деятельность не для Али. И успехам Мираса, во всяком случае теперь, он не завидует. Правда, в те времена, когда еще был женат, Али не мог равнодушно относиться к огромной квартире Мираса и его белоснежной «Волге», потому что Алия постоянно тыкала мужа носом: вот смотри, как надо жить. И хотя он считал себя выше этого, от ее слов становилось не по себе.
Али полагал, что он доверчив и его легко обвести вокруг пальца. Ловко, например, у Алии вышло обженить его. Али даже и не заметил, как это получилось. В то время он только-только вышел из интерната, зарабатывал мало, не ел досыта, а уж о модных костюмах, что носит теперь, и не помышлял. Родители Алии — зажиточные люди— обогрели и приласкали его; они оказывали ему всяческую поддержку, словно он был их родным сыном. В этих условиях Алии — студентке торгового техникума, обладавшей неизмеримо большим, чем Али, жизненным опытом,— ничего не стоило окрутить незадачливого желторотого птенца.
Вот и сегодня Али чувствует опасность. Ему сразу понравилась Улмекен, с первого взгляда, он никогда не
признается себе в этом, однако ему льстит внимание молодой женщины, льстят ее ухаживания: «Почему не угощаетесь?», «Почему не веселитесь?» — хотя он прекрасно понимает, что мысли ее полностью заняты Мирасом.
Улмекен запела песню Садыха Мухамеджанова «Лунная ночь». Али отметил, что голос у нее глубокий и нежный. Мирас настаивал, чтобы она исполнила шесть аульных припевок, но Улмекен пела:
Двое влюбленных, взявшись за руки, Гуляют вдали от чужих глаз...
На этих словах Мирас подхватил песню; их голоса: один — серебряный колокольчик, другой — гулкий колокол, красиво слились. Али с удовольствием слушал, но когда, закончив песню, они обменялись взволнованными взглядами и Али это увидел, настроение его испортилось окончательно.
Чем сильнее становился шум, чем больше веселились собравшиеся в доме люди, тем мрачнее становился Али, тем холоднее и неуютнее чувствовал он себя. А когда все дружно зааплодировали сольному пению Мираса, он, с раздражением подумав «ну-ну», опрокинул бог знает какую по счету рюмку; Мирас и Улмекен пели еще, снова раздались дружные аплодисменты, Али опять наполнил рюмку; Мирас вытащил всех на середину танцевать, «молодцы»— Али опрокинул рюмку еще раз; наконец, когда все расселись и предложили ему, Али, сказать тост, он начал так: «Люди, человеки! — Затем объяснил всем значение этих слов, объяснил, что человек обязан думать о своем народе.— А вас не заботят судьбы народа, эгоисты, пустозвоны, что вас интересует, кроме собственного брюха? Не могу сидеть среди вас, мещан!» — стукнул кулаком по столу и выскочил на улицу.
Все вышли следом, стали уговаривать его, соглашаться с ним: «Твоя правда, мы виноваты, мы исправимся»; просили вернуться, но он ничего не хотел слушать и ушел.
Когда гости разошлись, Мамыржан долго не мог заснуть, ворочался, вздыхал. Кадиша была в своих заботах, убирала со стола, мыла посуду. Когда она наконец легла рядом с ним, он замер на некоторое время, потом, решив, что жена уже уснула, опять заворочался, завздыхал,
тысячный раз прокручивая в памяти ленту прошедшего дня. «Товарищи из столицы приехали, по этому поводу собрали в доме нужных людей — это хорошо; стол был богатым — это хорошо; когда в нашем Ортасе гости, почти ни у кого не поют, не танцуют, у нас веселились — это хорошо; Али напился, правда, грубостей наговорил, но ему простительно — гость, никто не обиделся. В этом отношении, кажется, все спокойно». Теперь Мамыржана стало мучить другое. Прощаясь, Мирас сказал: «Завтра, часов в одиннадцать, заходи к нам в гостиницу, вместе пойдем к первому секретарю горкома партии и председателю горисполкома». «Как же я пойду, зачем?.. Как появлюсь без приглашения перед большими людьми? Если вызывают, и то дрожь бьет. Нет, нельзя мне туда. Не пойду, скажу Мирасу — заболел».
Придя к такому выводу, он успокоился, сердце встало на место, душа на минуту перестала ныть, но только на минуту. Червь сомнения начал снова грызть ее. «Мои гости — уважаемые люди из столицы,— думал Мамыржан,— городские головы будут с ног сбиваться — принимать их, а я повсюду буду следовать за ними, они назовут меня «наш друг Мамыржан». Тут-то начальство и призадумается, так ли на самом деле скромна моя роль. Ведь ни для кого не секрет, что у Мираса и Али есть надежная опора в Алма-Ате, иначе они не смогли бы выпустить столько книг: желающих писать и получать дармовые гонорары предостаточно. И без покровителя, толкача, здесь не обойтись. Об этом наверняка подумают секретарь горкома Альберт Исаевич и мэр города Омар Балапанович, конечно, подумают! Все верно».
После «верно» сразу начинает мелькать перед ним «неверно». «Верно» и «неверно», борясь между собой, бросают Мамыржана то на правый бок, то на левый, наконец в уставшем от сомнений мозгу остается лишь один вопрос: «Как быть?»
Мозг, словно заигранная пластинка, повторяет этот вопрос бесконечно.
Оказывается, секретаря горкома партии не было в городе, он выехал в область, поэтому друзья двинулись к председателю горсовета Омару Балапановичу. Городской комитет партии и исполком разместились в новом пяти этажном доме на площади Ленина. У Мамыржана, когда он проходил мимо этого внушительного учреждения, всегда вздрагивало сердце, и сейчас, пересекая площадь, он заметил, что настроение у него упало, в душу закрался страх. Он тайком взглянул на своих попутчиков: они абсолютно спокойны, собранны, на лицах нет и следа ночного застолья. Али сменил костюм, надел тонкую шерстяную рубашку, не требующую галстука, редеющие волосы аккуратно расчесал на пробор; Мирас тоже бодр, будто прекрасно проспал всю ночь, шагал быстро, уверенно и с интересом слушал рассказ Али о видах растущих на Алтае деревьев. Али —невысокий, но ноги у него длинные, спина широкая, походка важная, а ведь в интернате был замухрышкой, так, тьфу! Кто мог подумать, что из него такой человек выйдет! Ну и пусть, это хорошо, это полезно... Получал от старших ребят тумаки, портфели носил... А теперь посмотрите-ка на него! Красивый стал парень! И что за баба его оттолкнула? Дура, что ли?
Когда поднимались по ступенькам высокого учреждения, голова Мамыржана будто опустела: пропал, немного замедлил ход, потом остановился в нерешительности, казалось, сейчас побежит прочь.
— Пошли, пошли, чего стоишь?
Мирас и Али удивленно смотрели на него. Выхода не было, Мамыржан шагнул вперед. Омар Балапанович — человек жесткий, а вдруг скажет: «Вы что тут делаете, ну-ка идите на службу!» Тогда смерть, пропал.
Мирас — добрая душа, кажется, понял его состояние.
— Идем, не волнуйся! — утешил он.— Я сам объясню ему.
«Отступать некуда,— думал Мамыржан,— все ужасное, что должно произойти, сейчас произойдет».
Девушка-секретарь, сидевшая в приемной, встретила их стоя.
— Мы... — начал Мирас, но секретарша сказала:
— Знаю, Омар Балапанович уже ждет вас,— и улыбнулась.
И в этот момент Мирас не был бы Мирасом, если бы пристально не посмотрел в глаза секретарше. Она покраснела до ушей и была вынуждена отвернуться.
«Господи, сохрани и помилуй!» — по-прежнему страдал Мамыржан.
Председатель горсовета, смуглый, спортивного вида
подтянутый мужчина в светлом костюме и бордовом галстуке, вышел из-за стола и встретил их у самых дверей.
— Здравствуйте, меня зовут Омар, добро пожаловать!
Мирас и Али назвали себя. Омар приветливо улыбнулся, потряс каждому руку, а Мамыржану лишь кивнул; от этого небрежного кивка Мамыржан совсем пал духом: все, конец!
«Вот когда наказал меня господь бог! И чего я сюда притащился, чего пристал к ним как банный лист?»
Мирас и Али разместились в мягких креслах возле полированного столика, Мамыржан продолжал стоять. Мирас опередил хозяина кабинета: садись, Мамыржан!
Тот робко двинулся с места и пристроился в сторонке. Даже не пригласил сесть! «Все, конец. Уйти незаметно уже нельзя». Он сидел тихо-тихо, уткнувшись глазами в стол для совещаний, снимал с него невидимые пылинки.
Беседа председателя с гостями продолжалась долго. До слуха Мамыржана сначала, словно сквозь вату, доносились отдельные слова: да, отлично, что приехали... спасибо... спасибо... Сделав над собой усилие, он наконец сосредоточился.
— В наш шахтерский город писатели еще не проложили тропу,— услышал Мамыржан,— они предпочитают села и аулы. В ауле, говорят, лучше пишется...
— Действительно, в ауле легче найти тему,— сказал Али.— Мы с Мирасом тоже не уверены, что нам удастся изучить промышленность настолько, чтобы можно было писать о ней. Но попробуем понять все досконально, как говорится, пойти вглубь. Мне-то, я думаю, эта задача не по зубам, а Мирас,— и Али подмигнул другу,— Мирас должен справиться.
— Вы правы...— начал Омар.
«Что «правы»,— встрепенулся Мамыржан в своем углу,— почему не возражает? Уж не издевается ли он над ними?»
— Вы правы, что сознаете трудность производственной темы. А к нам ведь приезжало много тех, что походят пару дней — и готово! Напишу! Все узнал! Все понял! Сначала-то покричит, пошумит, а потом и лопнет как мыльный пузырь, ничего не вышло. А некоторые хоть и напишут кое-что, но это — бухгалтерские отчеты, сплошные цифры... Впрочем, простите, о главном я и не спросил: где вы остановились?
- — В гостинице.
— Номер хороший?
— Люкс, на двоих.
— Ну, стыдно-то как! Сейчас позвоню! Алло, Иван Никифорович, ты книжки читаешь?.. Ох не знаю, сомневаюсь... Читающий человек так бы не поступил, не стал бы втискивать двух писателей в один номер... Ну, я не справочное бюро, узнаешь обо всем у директора гостиницы, он тебе, по-моему, еще подчиняется... Быстро... Сообщи потом.
«Погорел начальник горкомхоза Бочаров. Так ему и надо. Слабак несчастный!» — злорадствовал Мамыржан.
— Сегодня приехали?
— Да нет, вчера.
— Правильно сделали, что сразу зашли. Теперь, если разрешите, я вкратце расскажу вам о нашем городе.
«Ну, слава богу, Омар Балапанович совсем забыл обо мне. Когда он начинает говорить о городе, то уже ни о чем не помнит, его не остановишь. Может, и сердиться на меня не будет».
— Город наш молодой, в семьдесят пятом собираемся отметить его двадцатипятилетие. В общем, на тринадцать лет моложе меня...
— Вы, оказывается, ровесник мой и Али...
— Я это сразу понял. По этому поводу я вам кое-что расскажу попозже. Ну хорошо, продолжим... В нашем городе живет восемьдесят тысяч человек. Кроме него к горсовету относятся еще девять сел и рабочий поселок. Если подсчитать, то мы обязаны заботиться о судьбах более ста тридцати тысяч людей...
— Да-а... Интересно...— промямлил сразу заскучавший Мирас.
— Очень. Таких городов, как наш, в Советском Союзе не больше двадцати — тридцати. У меня, например, два первых заместителя: один — по городскому хозяйству, другой — по сельскому.
— Интересно...
— Интересно, и очень.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66