– Но я к ней не пойду – недостаточно красивая. Как по-твоему, Сюзи?
– Давайте я ей переведу, – пошутил Эгон. – Я немножко говорю по-ратанакски.
Австралийцы засмеялись. Один из них, действительно знавший пару слов на местном языке, произнес что-то в быстром, синкопированном ратанакском ритме.
– Знаешь, что он сказал? – спросил другой. – У Трахальшика Номер Один больше не стоит.
– Он здесь уже в пятый раз.
– Здесь только и делаешь, что трахаешься, – сказал тот, кто говорил по-ратанакски.
Эгону принесли еду. Жаровню с суповой плошкой. Как объяснили австралийцы, он должен был бросать в нее содержимое многочисленных тарелок. Он поел немного для виду – аппетита не было: Эгон никак не мог избавиться от мысли, что мясо на самом деле крысиное.
Когда он сказал, что из Голландии, австралийцы тут же вспомнили историю с Доорненбосом. По-видимому, эта тема их интересовала. В Ратанаке наркотики продавались на каждом углу, а Софал был самым крупным наркодельцом и хранил миллиарды на счету в Швейцарии. Доорненбос же – большой простофиля. В Ратанаке сидели по крайней мере десять австралийцев, которые провезли гораздо больше, чем Доорненбос, а получили всего пару лет. Доорненбос забыл сунуть нужным людям нужную сумму. С другой стороны, подумаешь, ну казнили – не такая уж и катастрофа. Зато все проблемы позади, и длится это всего двенадцать секунд.
– Двенадцать секунд? – переспросил Эгон. – Двенадцать секунд от выхода из камеры до момента казни?
Этот промежуток времени вдруг показался ему ужасно коротким.
– После того как отрубят голову, – сказал австралиец. – Голова продолжает жить двенадцать секунд. Не знал? Она продолжает видеть и мыслить. Потом у нее начинает рябить в глазах, и она думает: «Черт возьми, неужели я действительно слетела с плеч?»
Все засмеялись и снова заговорили о девушках. Желая показать, что эта тема его мало интересует, Эгон упомянул мальчиков с перьевыми метелками. Знаток Ратанакири развеял его иллюзии – этим мальчикам отнюдь не восемь лет, как он полагал, а все тринадцать-четырнадцать. Ратанакирианцы вообще по природе маленькие, а из-за недоедания и того меньше. Перьевые метелки они арендуют у своего хозяина и должны расплачиваться за них в конце дня. Мечта их жизни – обзавестись собственными метелками и когда-нибудь самим сдавать их в аренду.
Через какое-то время австралийцы ушли. Возможно, они снова встретятся в «Конкорде». Ратанак – большой город, но по вечерам его жизнь не выходит за пределы дискотеки в гостинице «Конкорд».
Эгон посмотрел на часы. Почти девять. Секундная стрелка сделает всего лишь чуть больше сотни кругов – и пробегут они молниеносно! Сюзи Вонг принесла кофе. Весь ужин стоил два доллара. Он дал ей пять и жестом пояснил, что сдачи не надо. Ее рутинно-радостный взгляд разочаровал его.
«Конкорд» – еще один шикарный отель в Ратанаке. Там останавливался Доорненбос. Сегодня Эгон уже несколько раз проезжал мимо и теперь после бесцельного скитания по улицам вновь увидел высоко на крыше светящиеся буквы «КОНКОРД». Позади гостиницы он нашел место для парковки. Выйдя из машины, столкнулся с робким хромым юношей с ветхой соломенной шляпой в руке. У юноши был деревянный протез. Эгон отмахнулся, но юноша жестом уверил его, что не хочет денег – по крайней мере не сейчас; свое вознаграждение он мог бы получить, охраняя машину Эгона.
Эгон пробурчал что-то невнятное – то ли «да», толи «нет». Обернувшись, он увидел, что юнец остался у машины.
На входе в дискотеку он отбился от целой группы других нищих, которые, словно драгоценным товаром, размахивали перед ним своими протезами, пустыми штанинами и культями. Выждав, портье прикрикнул на них и разогнал. Эгон подумал, что многих уже видел раньше, рядом с другими достопримечательностями Ратанака. Некоторые возбужденно жестикулировали, указывали в сторону его машины. Хотели ли они предупредить его, что тот мальчик опасен? Или это были конкуренты, признавшие свое поражение?
Пусть разбираются сами.
Дискотека была ярко освещена. На потолке крутились большие деревянные пропеллеры, на стене застыли ящерицы, которых можно было принять за орнамент, однако их выдавала асимметрия в расположении.
Девушка на табурете с краю танцплощадки уступила Эгону свое место. Он замотал головой, но девушка погладила его по плечу и ушла, оставив табурет в его распоряжении.
Австралийцы еще не появились, зато он увидел мужчину в белой шляпе. Они кивнули друг другу – немного смущенно, хотя факт их встречи здесь не представлял собой ничего удивительного. Эгон приметил еще нескольких мужчин, таких же, как он, западноевропейцев, лет сорока. Большинство сидели за баром в окружении девушек. Тот, другой, тоже мог быть среди них, однако чутье подсказывало, что его здесь нет. И вдруг его осенило: а может, того, другого, вообще не существует, может, его уже давно предали и сделали пешкой в игре, о которой он не имеет никакого понятия. Паранойя – это часть дела, подумал он. Играла музыка в стиле «АББА», и он расчувствовался. Подошел молодой человек принять заказ. Хихикая и то и дело дотрагиваясь до Эгона, он на приличном английском засыпал гостя вопросами: из какой страны он приехал, как долго здесь задержится, видел ли он уже храмы Та-Пром. На танцплощадке местные подростки – девушки и юноши, – словно заводные игрушки, повторяли лишенные всяческой фантазии однообразные па. Мило и празднично одетые, они напоминали школьников, которых отцы проводили на выпускной бал, но остались посмотреть их первый танец.
У них были невинные лица, как в английском колледже. Эгон ожидал увидеть в этих лицах отражение всех ужасов ратанакирианской истории. Он думал, что эти девушки, какой бы бесхитростной ни была их улыбка, при всей популярности их профессии должны были испытывать унижение от того, что мужчины получают их за столь жалкие деньги.
Проходя мимо, какая-то девушка ненавязчиво поцеловала его в щеку. Другая – с изящной головкой, в желтом платье, эффектно оттенявшем ее смуглую кожу, – прильнув к Эгону, легонько провела ноготком по его руке от кисти до локтя и вызвала у него эрекцию.
– Купишь мне кока-колу? – спросила она. Последние два слова прозвучали полувопросительно, с легким французским акцентом, как будто бы говорил ребенок, который не до конца уверен, что подобрал нужное слово.
Эгон кивнул. Молодой человек поставил рядом табурет для девушки. Ее звали Нэнси. Она спросила, как его зовут.
– Эгон, – сказал он очень четко.
– Эгон, – повторила девушка, потом снова он.
Как и ожидалось, невыговариваемое «г» рассмешило ее. Она хихикала всякий раз, когда он произносил свое имя. Может быть, слово «Эгон» означало в Ратанаке «коровий колокольчик». Вопрос, как ее настоящее имя, она не поняла. Она повторяла все, что он говорил. Склонив голову ему на плечо, она поцеловала его, подула в ухо и легонько укусила в щеку. Ей могло быть и двадцать пять, и пятнадцать лет. Ее головка была размером с беличью.
Он показал на ящериц на стене, все еще сидевших на том же месте.
– Живые?
– Да, живые!
– Мертвые?
– Да, мертвые!
Вошли австралийцы и ободряюще ему кивнули. Еще одни свидетели, которые видели его в качестве обычного туриста, посещающего проституток в Ратанаке. Но слово «проститутки» по отношению к этим девушкам даже в мыслях звучало неуважительно.
Вместе с Нэнси они смотрели на танцующих. Она то и дело гладила его по бедру.
– Пойдешь со мной? – спросила она, и Эгон испытал разочарование. – Два доллара за раз, три доллара за всю ночь.
Он представил себе урок английского языка, на котором дети заучивали это предложение. Он бы пошел с ней хотя бы ради того, чтобы посмотреть, сохранится ли ее невинность в постели. Но было уже почти десять. По телу поползли мурашки. Последний час.
Он покачал головой.
Она сразу же к нему охладела и принялась оглядывать зал, высматривая новых кандидатов. Эгон дал ей пять долларов и поднялся. Она в изумлении потянулась, чтобы поцеловать его, но промахнулась.
На выходе он посмотрел на стену с ящерицами. В одиннадцать часов эти ящерицы по-прежнему будут на том же месте. Они относились уже к будущему.
По дороге к машине Эгона снова окружили нищие, преследовавшие его, пока он не скрылся в темноте. Было нежарко, прохладный ветерок слегка обдувал шею. Подойдя ближе, он вздрогнул – из черноты возник призрак. По обтрепанной шляпе он узнал хромого юношу, который вызвался посторожить его машину. Его глаза блестели – услужливо, но с достоинством. Открыв кошелек, Эгон обнаружил, что мелочи больше нет. Самая мелкая купюра – двадцать долларов. Ему не хотелось возиться, отсчитывать монеты, и он дал юноше двадцатку. Тот, похоже, страшно перепугался. Это действительно была сумасшедшая сумма – месячный заработок чиновника. Но какое это сейчас имело значение? Эгон сел за руль и уехал.
Две минуты одиннадцатого. Встреча становилась неотвратимой.
Добравшись до гостиницы всего за несколько минут, он открыл дверь своего номера.
Чемодан по-прежнему стоял на стуле. Эгон переложил его на кровать, прикоснувшись к нему впервые с тех пор, как поселился здесь. Вытащив сумку и старую одежду, он закрыл молнию. Десять двадцать. Еще есть время, чтобы принять душ, но, уже стоя под теплыми струями, он вдруг испугался, что опаздывает, и заторопился. Наспех вытершись, он, полумокрый, надел приготовленную сухую одежду. Позвонил на рецепцию уточнить время и дважды переспросил. Его часы шли правильно.
Десять двадцать две. Он сел за столик у окна и посмотрел на радиобудильник около кровати. 22:22. В голове ни одной мысли. На темной глади реки мерцают отраженные огоньки – наверное, от лампионов. Он попробовал досчитать до шестидесяти, чтобы заставить часы прыгнуть на следующую минуту. Но, не закончив, встал и собрал чемодан. «Ладно, – подумал он, – надо идти. Будь осторожен».
Так Эгон Вахтер покидал свой номер, отправляясь на парковку.
Он вышел в коридор и сел в лифт. Супружеская пара в лифте с интересом рассматривала его чемодан. Кто в такой час будет слоняться по городу с чемоданом? К счастью, возле рецепции толпилась группа пожилых людей в мятых пиджаках, а посреди холла стояли в круг их сумки. Наверное, только что прибывшая туристическая группа. Никто не обращал на него внимания. Подбежал портье – Эгон позволил ему дотащить чемодан до машины и положить в багажник.
«Неосмотрительно с моей стороны, – думал он, идя к парковке. – Чемодан не очень тяжелый. Не показалось ли это странным портье? Может, его стоило набить камнями?» Однако никто пока не мог воспрепятствовать тому, что неминуемо должно случиться.
Он ехал по темным бульварам мимо жилых домов. Некоторые кафе и магазины были еще открыты. За длинными столами, освещенными свечками и парафиновыми горелками, ужинали люди.
На улицах стало тише.
Он быстро нашел ориентиры и вскоре уже был на окраине города, где его приветствовали огни аэропорта. Вдоль асфальтовой дороги еще кипела жизнь – работали киоски, смеялись люди, играли маленькие дети. А где-то кто-то готовился к встрече с ним. Полиция, воры. Или только тот, другой.
Издав какой-то гортанно-детский звук, он сглотнул. Будто на нем был водолазный костюм, толстым слоем отделявший его от реальности.
На противоположной стороне находился Дом Дружбы – широкая глыба, чернеющая на фоне светлого аэропорта. Может быть, тот, другой, уже ждет его там. Он не разглядел, есть ли на парковке машины.
Без семи одиннадцать. Еще рано. Он поехал медленнее.
Как будто ему предстояло взойти на незнакомый варварский эшафот для совершения таинственного ритуала, посреди шабаша с песнями, музыкой и заклинаниями. Ужас и безразличие перестали сменять друг друга. Теперь, когда наступал Час Часов, он ощущал одну только грусть. Так прошла его жизнь. Он заводил друзей, влюблялся, не в состоянии предвидеть, что все сведется к тому роковому моменту, когда ты уже больше не распоряжаешься своей судьбой. Он вспомнил, как его впервые спросили, кем он хочет быть в этой жизни, и он ответил – геологом. Он действительно стал геологом, хотя должен был сказать тогда: «Я хочу привезти чемодан в Ратанак». Сейчас все сходилось. Счастье и страх перемешались, словно близился миг осуществления всех его надежд.
Он въехал на круг перед аэропортом и развернулся в направлении города. На этой стороне тоже мерцали огоньки, играло радио, с прилавков торговали всякой всячиной, а каждая тень могла быть человеком с рацией, следившим за его передвижениями.
Все это не имело никакого значения.
Вот дорожка, ведущая к зданию. Он набрал воздуха и повернул. Дорожка спускалась вниз. Слева пустырь, ограда вокруг парковки, въезд в парковку. Он заехал на стоянку.
На парковке стоял один-единственный белый микроавтобус, точно такой же, как тот, что забрал его в аэропорту.
Он поставил машину на некотором расстоянии от микроавтобуса, носом к ограде, в сторону дороги. Выключил мотор, фары, открыл окно. Тишина.
Посмотрел на огни шоссе. Узнал кособокую пальму посреди пустыря.
Бросил взгляд на часы. Без двух одиннадцать.
Наверное, тот, другой, ждет в автобусе. Он вышел из машины, но не рискнул подойти к автобусу. Попытался разглядеть какое-нибудь шевеление, как в кино стараешься понять, дышит труп или нет. Но ничего не увидел.
На парковке было тихо – глубокое безмолвие, в котором различаешь лишь уличный шум: мопед, машины на дороге, голоса и радиомузыка, доносящиеся из-за прилавков, далекий гул аэропорта. Слышалось гудение, низкое и вибрирующее, словно играли на австралийском горне.
Какая-то тень пронеслась над полем – то ли зверек, то ли кусок бумаги. Одному Богу известно, кто знает о том, что он стоит здесь один, с чемоданом, содержимое которого стоит миллионы долларов.
Восприятие обострилось. Дышалось легко, как на первом свидании.
Одиннадцать часов. Через минуту он узнает, как все закончится. Странно, что даже на столь короткое время нельзя заглянуть в будущее.
Наблюдал ли за ним тот, другой? Из микроавтобуса?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18