Это тоже было знаком определенного расположения, иначе он мог бы захватить с собой переводчика. Уже одно то, что он согласился принять Полака, свидетельствовало о многом: Софал редко встречался с журналистами. По-французски он говорил красиво, размеренно, с четкой артикуляцией, как будто читал текст, отпечатанный у Полака на лбу. Между предложениями делал паузы – исключительно для того, чтобы дать понять окружающим: им лучше всего помолчать. Этот человечек излучал силу, похожую на ту, что исходила от Аксела ван де Графа. Софал был из тех, кто не боится причинять крупномасштабные страдания. В этой низости было что-то великое, и, к своему ужасу, Полак почувствовал восхищение перед этим величием. «Интересно, отважусь ли я сказать то, зачем пришел?» – подумал Полак. Сказать, что в Голландии уверены: Ум Пен невиновен.
Софал проделал долгий путь к власти. Пусть он не был выходцем из рыбьего месива, как Ум Пен, но все же бегал по ратанакским помойкам вместе с другими голопузыми детьми. В школе он проявлял большие способности, и король отправил его учиться во Францию. В Париже он изучал дорожное строительство, слушал Сартра и Жюльетт Греко, печатал стихи, смешивался с толпой в метро, и в какой-то момент на него снизошло озарение о возможном возвышении ратанакирийцев. Он помог королю выгнать французов, соперникам – убрать с трона короля, затем уничтожил и соперников. Он отказался от всего человеческого и истребил все, что мешало осуществлению его провидческой мечты.
Минерал-Шакал выразил надежду, что Полак благополучно долетел и хорошо проводит время в Ратанаке. Он попросил уважаемого секретаря посольства передать его скромные комплименты послу и сказал, что может показать гостю куда более интересные места, нежели пруды для разведения рыбы.
«Убийца меня предупреждает», – подумал Полак.
Мейнсхейренланд кивнул.
Генерал рассчитывал, что Полак нарисует в своей статье картину современной прогрессивной Ратанакири. Он нахваливал красивую и трудолюбивую Голландию, которая, несмотря на значительную географическую удаленность, навсегда останется добрым другом Ратанакири. Два произошедших недавно несчастных случая – Полак знал, что Софал умудрится не называть имен Доорненбоса и Вахтера – ничего не изменят в их отношениях. Ратанакири продемонстрировала, что не боится наказывать иностранных преступников, угрожающих здоровью местной молодежи. Но и собственные подданные, покушающиеся на жизнь гостей, должны знать, что их ждет не менее суровая кара.
Интересно, осознавал ли Минерал-Шакал, что его власть – так же, как страх матери Ума Пена – мешала сказать ему то, что было у него на уме? В целях примирения со своим торговым партнером, Голландией, после казни Доорненбоса он превратил Эгона Вахтера – точно такого же контрабандиста – чуть ли не в национального героя Республики, принеся в жертву истинного, живого ратанакирийца. В стране достаточно ратанакирийцев. Стоит ли обращать внимание на то, что юноша невиновен? Софалу не приходило в голову, что в Голландии эта акция может быть принята в штыки на фоне того инцидента, который он хотел таким образом загладить.
Полиция, продолжал Минерал-Шакал, провела колоссальную работу по поиску преступника Ума Пена, который тут же признался в содеянном и был осужден на смерть. Сегодня ночью приговор приведут в исполнение.
– Вы, конечно, будете присутствовать на казни, – сказал Минерал-Шакал.
Полак словно услышал собственный приговор. Он заметил, как Джорж заерзал на стуле. И одновременно подумал: какая уникальная возможность.
Засим последовала одна из пауз Софала; Полак чувствовал, что должен что-то сказать.
– Я знал Эгона Вахтера, – произнес он.
В глазах Софала мелькнуло замешательство – возможно, он никогда и не слышал этого имени.
– Вы увидите, как будет наказан его убийца, – кивнул Софал. – Вы расскажете своим соотечественникам, как он умер.
– В Голландии ставят под сомнение виновность Ума Пена.
Ну вот, эти слова и вылетели – он как бы смотрел им вслед, оценивая их смысл. Краем глаза он заметил испуг на лице Джоржа.
– Голландия против смертной казни, – желая смягчить ситуацию, добавил он, тут же пожалев о своем малодушии. Теперь, когда он все испортил, он видел, какой красивой и ясной была произнесенная им фраза, на мгновение повисшая в воздухе.
Минерал-Шакал был явно разочарован. Он преподнес голландскому народу подарок, а Полак забраковал его, сказав, что он должен был найти другого убийцу, того, кто и вправду совершил преступление.
– Преступника Ума Пена защищает прекрасный адвокат, – сказал Софал, – а судья, вынесший приговор, учился в Сорбонне.
Полак не верил своим ушам. Сорбонна! Неужели Софал не понимает, что французский глава государства никогда не стал бы хвастать Сорбонной и что сейчас он де-факто признал иллюзорность своего провидения – он убивал всех подряд без разбора.
Полак кивнул. Конечно, Сорбонна. Тогда все в порядке.
Он мог быть доволен: он оправдал свой визит к Минерал-Шакалу, получив взамен великолепные цитаты. Возможно, в намерения Софала вовсе и не входило представить доказательства вины Ума Пена; возможно, он считал, что достигнет большего эффекта, если казнит невиновного, причем в рекордно короткие сроки, через две недели после убийства. Медленно вникая в смысл слов генерала и раздумывая, осмелится ли он когда-нибудь написать статью своей жизни, Полак делал заметки в блокноте. Он хотел написать «негодяй», но не рискнул. Вместо этого он вывел: «молодость», «дружба», «победа» – слова, которыми сыпал Софал как из рога изобилия.
Затем Полак снова посмотрел на него – маленький человечек семидесяти лет, с тихим голосом и почти женскими повадками, а между двумя поднятыми пальцами – сигарета «Лаки Страйк», затянувшись которой, он царственно выпускает кольца дыма. Его миниатюрное морщинистое личико выражало суровость и одиночество; было очевидно, что он навсегда лишен возможности забежать с друзьями в кафе, где можно посидеть и посмеяться над нелепостью этого мира, похлопывая друг друга по плечу.
Они молча ехали назад в посольской машине. Полак был вымотан так, как будто боролся со скалой, которая могла его раздавить. В одно мгновение Софал свел всю его поездку в Ратанакири, его будущую статью, воспоминания об Эгоне Вахтере к одному-единственному вопросу: пойдет ли он на казнь Ума Пена? Осмелится или не осмелится? Он попробовал представить сцену казни, но видел лишь себя и того юношу – глаза в глаза. Казалось, это будет длиться вечность, но все оборвалось мгновенно.
– О чем думаешь? – спросил Мейнсхейренланд.
– Невероятно. Они просто поймали первого встречного.
– Да, ему не позавидуешь. Ты пойдешь на казнь?
– Не знаю.
– Ум Пен пойдет.
Полак знал, что это единственная возможность увидеть его живым.
Накануне вечером, по дороге из аэропорта в город, Мейнсхейренланд показал ему Дом Дружбы между Ратанакири и Вьетнамом, но лишь сейчас Полак смог разглядеть это сооружение как следует: широкий грубый прямоугольник, подходящий символ для генеральской дружбы.
Водитель заехал на парковку и остановился у входа.
Благодаря прохладному бризу жара была сносной. Выйдя из машины, Полак потянулся. На парковке было много свободных мест. Некоторые окна здания выглядели мертвыми, на стенах появились коричневатые пятна. Миниатюрным смерчем кружились пачки из-под сигарет и фантики от конфет, по земле каталась железная банка. Решетка из плетеного железа приобрела яркую подшивку из кусков бумаги и всевозможного мусора. За ней до самой дороги тянулся пустырь, посреди которого стояла кособокая пальма. С другой стороны здания слышался шум аэродрома.
* * *
Подъехала еще одна машина, остановилась у решетки. Из машины вышла девушка в синей юбке и белой блузке и со стопкой папок под мышкой быстрым шагом направилась к входной двери. Она то и дело переходила на бег, защищая рукой бумаги от ветра.
– Элита, – сказал Джорж. – Двести долларов в год.
– Она следит за нами?
Джорж улыбнулся:
– Нет, этим занимается он. – Рассмеявшись, он кивнул шоферу, и тот, в свою очередь, дружески кивнул в ответ.
Джорж направился к машине девушки.
– Приблизительно здесь стоял автомобиль твоего друга, – сказал он. – А там машина женщины.
И вдруг он словно весь скорчился от боли.
– Боже мой, – сказал он. – Смотри.
Подойдя к нему, Полак увидел бледно-коричневую полосу. След, почти неразличимый на бетоне, пунктиром идущий то несколькими тоненькими линиями, то снова одной толстой. То, что осталось от Вахтера… или женщины.
След вел к большому темному пятну, откуда снова разветвлялся и тянулся до места, где стояла машина женщины. Ее и Вахтера нашли вместе, но каждый из них был заколот у своей машины, после чего они, смертельно раненные, подползли друг к другу. На месте, где теперь было большое пятно, охранник мсье Пук обнаружил на следующее утро их трупы. С ним-то они сейчас и договорились встретиться.
Джорж вошел в здание, а Полак обошел вокруг, сделал несколько фотографий, засняв и водителя, который, улыбаясь, тыкал пальцем в пятно, изображая при этом освежеванную коровью тушу.
– Много крови, – сказал он.
Полак посмотрел на следы и подумал о детях женщины. Вскрытие показало, что она рожала и что ей было между тридцатью пятью и сорока – дети, наверное, еще маленькие. Ее личность установить до сих пор не удалось; дети, конечно, сходят с ума от неизвестности. Он бы многое дал, чтобы узнать, кто они такие.
Ее временно похоронили на территории Международной больницы Ратанака.
Какое-то время думали, что она голландка, Роза Зингер. Под этим именем она взяла напрокат машину, остановилась в отеле «Конкорд» и за пару часов до смерти должна была улететь ночным рейсом в Афины. Но Роза Зингер, сорокадвухлетняя машинистка из Гааги, пребывала в добром здравии. Несколько месяцев назад у нее украли паспорт.
Из окна на Полака смотрел какой-то человек, завидуя, наверное, что тот так запросто здесь разгуливает.
Внезапно Полака осенило: перед ним на земле – следы ратанакирианского цинизма. Он не сразу постиг драматический смысл кровавых полос от ползущих друг к другу двух умирающих людей. Следы указывали на то, что одному человеку это сделать было просто не под силу. Вахтера и женщину закололи возле их машин два разных человека.
Ум Пен здесь никогда не был.
Когда Полак прочитал в газете о смерти старого знакомого Эгона Вахтера, он тут же позвонил в посольство в Ратанаке. Джорж Мейнсхейренланд рассказал ему, что преступник схвачен – одноногий нищий, преследовавший Вахтера от дискотеки до парковки, где у него было свидание с женщиной. Мейнсхейренланду казалось странным, что инвалид смог одолеть двух здоровых европейцев, а также то, что Вахтер договорился о встрече с женщиной в таком месте. Через несколько дней он сам перезвонил Полаку. В газете промелькнуло сообщение о неслыханной партии героина – арестовали двух молодых людей, изъяв у каждого по пять килограммов. Он тут же подумал, не связано ли это каким-то образом с двойным убийством, не тот ли это героин, который Вахтер собирался передать на парковке женщине, или наоборот. Арестованные были двумя жалкими попрошайками, которые никогда бы не смогли раздобыть столько героина или получить причитающееся за него вознаграждение. Семья одного из них владела кафе-палаткой при дороге в аэропорт, недалеко от парковки. Поскольку других сообщений о провезенных наркотиках в печати не появилось, Мейнсхейренланду все стало ясно. В Ратанакири началась паника по поводу двух мертвых голландцев – слишком мало прошло времени после казни Доорненбоса. Генералу Софалу срочно потребовался преступник, и им стал нищий инвалид. Когда об этом сообщили в Голландию, вдруг случайно обнаружили настоящих убийц. Но этот факт уже невозможно было пристегнуть к делу – тогда голландцы предстали бы в качестве наркокурьеров. Скорее всего убийц просто устранили.
Джорж вернулся с горбатым сморщенным мужчиной в больших роговых очках. Это был мсье Пук. Он немного говорил по-французски, но с таким жутким акцентом, что Джорж и Полак не разобрали ни слова.
Однако жестикуляция Пука была более чем красноречивой. Когда в то утро он пришел на работу, то сразу заметил два автомобиля, которых никогда прежде не видел на стоянке. Он тут же заподозрил неладное. Одна машина здесь, другая там. Еще было довольно темно, но он разглядел кровь, этот след вот здесь. Он пошел по следу и там, возле машины, обнаружил трупы. Первым делом он подумал, что это брошенный кем-то огромный мешок, но когда наткнулся на руки, то понял, что это человеческое тело. Одно тело, подумал он сначала – заколотые двое слились друг с другом воедино. Но потом он различил головы, распоротые животы, два страшно изуродованных трупа в лужах крови. Его «р» звучало театрально – пародия на французский Минерал-Шакала. Полак заметил, что окна здания облепили зеваки, которые, жалобно причитая, наблюдали, как разыгрывается расправа: наделенный артистическим даром мсье Пук изображал убийцу (Полак увидел, как блеснул нож в его руках), вертелся юлой, пронзал невидимые жертвы, кричал, стонал, затем перевоплотился в жертву, хрипел, заливал все кровью (Джорж даже отпрянул, опасаясь кровавых брызг). Когда же убиенные пали к его ногам, лицо Пука озарила детски открытая улыбка, и казалось, что все здание взорвалось оглушительным криком радости.
В главном полицейском участке, старом французском колониальном здании на широкой пальмовой аллее, их поджидал неприятный сюрприз. Вместо инспектора, ведущего расследование, с которым Джорж договорился о встрече, их принял генерал Шук Рин, заместитель шефа полиции, молодой человек. Темные очки с зеркальными стеклами не могли скрыть его страх – как бы не сболтнуть чего лишнего. Над его головой висел портрет Минерал-Шакала.
Полак смиренно слушал рассказ Шук Рина о быстром и эффективном расследовании двойного убийства. Полицейский прилично говорил по-английски.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18