https://wodolei.ru/catalog/podvesnye_unitazy/
Он чувствовал себя абсолютно прозрачным, как будто люди за стеной читали на экране его замыслы и планы.
Несмотря на мрачный вид охранников и колючую проволоку поверху стены, было понятно, что во времена французской колонии здесь находился лицей. В воздухе еще витала какая-то будоражащая неизвестность будущей жизни, словно запах одежды, от которого невозможно избавиться. Под красной крышей справа четырнадцатилетние мальчишки когда-то прыгали через козла и висели на кольцах. Многие из них, должно быть, еще живы. Но многие ли из них знают, что теперь по пятницам приговоренным к смерти здесь отрубают головы? Сколько голов уже скатилось с плеч с тех пор, как после прихода к власти генерал Софал возродил смертную казнь, в Голландии уже не считали. Считать перестали на числе 441 – порядковом номере Херберта Доорненбоса, высокого, костлявого, такого человечного в своей непривлекательности мужчины – первого и пока единственного белого, которому в Ратанакири осмелились отрубить голову.
Возможно, именно этих военных у шлагбаума показывали по голландскому телевидению. Доорненбос превратил тюрьму в достопримечательность – какой-то случайный голландский турист нет-нет да и зайдет взглянуть на это жутковатое место.
Под крышей слева находилось здание, где держали смертников. Доорненбос провел там последние месяцы своей жизни. Эгон знал, что между этим крылом и бывшим гимнастическим залом располагается круглый газон, окруженный с обеих сторон галечными дорожками. По телевизору его показали один-единственный раз, засняв телеобъективом с подъемной платформы. Съемочную группу, которая ухитрилась это сделать, тут же выслали из Ратанакири, но отснятый материал изъять не удалось. Подъемную платформу объявили пропавшей, а человек, который сдал ее в аренду, теперь сам отбывал здесь пятилетний срок.
Осужденный до последнего момента находился в камере смертников, слева. Когда приходил час, его вели по улице в гимнастический зал, мимо газона, по одной из галечных дорожек. Шел ли он слева или справа? Существовал ли специальный ритуал, или все пускали на самотек? Может быть, право выбора предоставляли осужденному? И как он выбирал? И что чувствовал, когда шел? Был ли всецело погружен в свои мысли, исполнен смирения или же тихо сходил с ума от страха?
Самым ужасным из всего, что Эгон знал о Доорненбосе, был тот факт, что он не просил о помиловании. То ли его убедили в бесполезности этого шага, то ли он просто не хотел гнить в тюрьме еще двадцать или сорок лет. Но Эгон подозревал, что своим отказом он доказал то, что был как бы зачарован смертью, будто ему было интересно погибнуть столь чудовищным образом. Доорненбос был еще молод – всего тридцать девять лет, жизнелюбивый, предприимчивый, трижды женатый, исколесивший весь мир. Эгон видел фотографию, сделанную в день его казни. Доорненбос выглядел спокойным, уставшим и довольным, как человек, только что оправившийся от серьезной болезни, – не столь крепкий, как раньше, но сильный, насколько это возможно.
Был четверг, слева сидели один или двое мужчин (что соответствовало среднему числу осужденных, которых еженедельно отправлял на тот свет Софал) – ближе к рассвету им предстояло совершить прогулку по галечной дорожке.
Какое-то время Эгон стоял перед входом. У него не хватало духу посмотреть внутрь, но за постом охраны он заметил, как поблескивает галька. Его потрясла мысль, что он вот так запросто, с улицы, видит камешки, по которым Доорненбос делал свои последние шаги. Однако каждый четверг вечером и до полудня пятницы весь район перекрывали.
Охранник пригрозил ружьем: следуй дальше.
Проходя мимо волейболистов, Эгон посмотрел на часы. Без четверти четыре. Еще семь часов и пятнадцать минут.
Мопедист доставил-таки его в компанию по прокату машин, хотя и не в «Авис», а в «Херц». На белой «тойоте» Эгон смешался с бурным потоком и, бешено сигналя в общем уличном гомоне, быстро объездил все крупные достопримечательности города: дворец, Серебряную пагоду, Национальный музей искусств, Балетную школу. Повсюду его встречали нищие, редко когда со всеми руками и ногами, мальчишки, продающие открытки. Он везде фотографировал и копил входные билеты. Доорненбос делал те же фотографии, собрал такую же коллекцию билетов, но это ему не помогло. Может быть, даже наоборот – как правило, туристы свои билеты выбрасывают. Кому придет в голову их хранить? Только тому, кто хочет доказать, что он турист, но на самом деле таковым не является.
Ни одна из достопримечательностей Эгона не поразила – он думал лишь о приближающемся часе. Как будто это время уже существовало, как существует страна, в которую едешь. В Балетной школе, однако, он задержался. На закрытой террасе с кафельным полом в белых и коричневых квадратах, похожим на огромную шахматную доску, он вместе с другими туристами наблюдал с балюстрады, как двигались в танце неописуемо красивые девушки, одетые в красное и белое. Так танцевали бы цветы – руки и пальчики, словно листики. В первый раз он увидел в Ратанаке что-то гармоничное, одухотворенное.
В Серебряной пагоде он встретил мужчину в белой шляпе, который приветливо ему кивнул и завел беседу. Оказалось, что его зовут Френк и он приехал из Флориды. Возможно, они встретятся с Эгоном вечером на дискотеке в гостинице «Конкорд». Если Эгон, конечно, пойдет. Вероятно, будет разумно, если и там его увидят. В Ратанаке нет одиноких мужчин, которые не заглянули бы к проституткам. Доорненбос тоже там был. Надо как-то убивать время.
Когда он закончил осмотр местных достопримечательностей, уже начало смеркаться. Он поехал обратно в гостиницу и оттуда совершил пробную поездку к Дому Дружбы. Хотел выяснить, сколько времени понадобится, чтобы без проблем добраться туда к одиннадцати часам.
«Все происходит в реальности, – думал он, – я это делаю. И никакой гарантии, что я вернусь».
Следуя прямо по широкому бульвару, никуда не сворачивая, он быстро нашел дорогу в аэропорт. Там тоже было полно киосков и кафешек; разгоряченные подростки в спортивной обуви и белых рубашках, женщины в клетчатых платках, беседующие, жующие люди, вьющийся сигаретный дымок. По приезде он не заметил всей этой жизни, сосредоточившись исключительно на парковке.
На противоположной стороне он увидел Дом Дружбы – темное громоздкое здание, подсвеченное сзади фонарями аэропорта. На парковке стояло еще несколько машин, в окнах кое-где горел свет. Быстро стемнело.
Слишком все просматривается. Странный выбор. А может, как раз наоборот. Можно все сделать за минуту – никто ничего не заметит.
А потом? Он не мог себе представить, что после одиннадцати часов жизнь будет продолжаться. Завтра походило на недостижимую мечту. Он покачал головой. «Пора прекратить этот бред, – подумал он. – Совсем не этого мне нужно бояться. Завтра обязательно наступит. И это не последний день моей жизни. Такой же день, как любой другой. Именно этого я и хотел».
Он миновал здание, въехал на круг возле аэропорта и отправился обратно подругой стороне шоссе. Увидел поворот, ведущий к Дому Дружбы, – узкую бетонную дорожку. Приблизившись к ней почти вплотную, подумал – а может, свернуть, но все-таки не стал этого делать. Как будто, очутись он на парковке сейчас, он разрушит какие-то защитные чары.
При въезде в темный город, в котором почти не было уличных фонарей – лишь вспыхивали огоньки сигарет и мерцали белые рубашки, – он посмеялся над своими страхами. Все нормально. Доорненбос действительно попал на страницы газет, но когда все проходило гладко, газеты хранили молчание, а такие сделки наверняка совершались каждый день. Возможно, сейчас контроль не настолько строгий: после истории с Доорненбосом никому и в голову не придет, что кто-то рискнет провезти в Ратанакири наркотики. А если бы его все-таки поймали: обезглавив Доорненбоса, Софал продемонстрировал Америке свою лояльность – из его страны не исходит угрозы для американской молодежи. Он бы не позволил себе – да и не было такой необходимости – казнить второго голландца. Одному Богу известно, как работала эта система: может быть, Аксел лично говорил с Софалом. Возможно, одной головой была заплачена своего рода пошлина, и теперь Аксел мог действовать свободно и обеспечить Эгону безопасность. В одиннадцать часов он передаст чемодан тому, другому, и все закончится. Все довольны. Вот так: самолетом в Ратанакири, немного риска – и у тебя в кармане сорок тысяч гульденов. Ничего страшного. Аксел часто этим занимался. Главное – не бояться и не упускать свой шанс. Потом он вернется в гостиницу, поспит, а завтра рано утром вылетит в Та-Пром, в лесные храмы. Он не пойдет глазеть на местные достопримечательности, а просто дождется вечера. Затем самолет доставит его в Бангкок. Он будет там через сутки! Успокоенный и опьяненный победой, он будет прыгать от радости и ликовать от осознания того, что жив и что у него хватило силы и храбрости провернуть такую операцию. По сравнению с этим все остальное меркнет. Отныне он сможет сорить деньгами направо и налево, он начнет новую жизнь.
Эгон сообразил, что забыл засечь время от гостиницы до парковки.
Из холла гостиницы «Холидей Инн» – в лифт, по коридору – в свой номер, где его поджидают суровые люди в мундирах. Но людей в мундирах не было. Сумка стояла там же, где он ее оставил, – на стуле возле окна.
Тонле-Конг почти слилась с темнотой. Лишь по мерцающим огонькам лодок, отражающимся в воде, можно было догадаться, что там река.
Он снял пропитавшуюся потом одежду, бросил ее в угол, принял душ, позвонил на рецепцию, попросил разбудить его через час и лег на кровать. Силы оставили его, но он знал, что не уснет. Наверное, точно так же проходят часы перед казнью: от одного удара сердца до другого ты мечешься между страхом и безразличием.
Через полчаса он поднялся, надел чистую одежду и вышел из номера.
В просторном гостиничном ресторане с живописным видом на реку ужинали роботы, обслуживаемые роботами. Кусок не лез в горло. Если это действительно его последний вечер, лучше уж провести его в центре бурлящей жизни. К нему подошел официант. Эгон что-то пролепетал, определенно зная, что его не поймут, и быстро-быстро ретировался – так сбегают из ресторанов наркокурьеры.
Было около половины восьмого. Когда он подошел к гостиничной парковке, жара уже спала. Он сел в свою «тойоту» и отправился на поиски другого ресторана. Оставив машину невдалеке от Тонле-Конг, побрел по набережной. Повсюду на земле вокруг жаровен сидели люди, ноздри щекотали странные, экзотические запахи. Он приблизился к пирсу, глубоко врезавшемуся в реку; оттуда доносились звуки азиатской музыки и голоса ужинающей публики, в основном европейской. Но в последний вечер как-то не хотелось сидеть в одиночестве посреди всеобщего единения, и, вернувшись к машине, Эгон поехал назад. В кромешной тьме колеся по улочкам, он очутился на рынке, примостившемся вдоль извилистой гаревой дорожки, то и дело пересекавшей железнодорожные рельсы. Отовсюду из множества репродукторов звучала музыка, и Эгон как бы въезжал и выезжал из разных мелодий. Между хижинами и стойками висели гирлянды красочных ламп. За столами посреди дороги, а иногда и между рельсами сидели смеющиеся люди; мальчики и девочки весело зазывали его присоединиться к ним. На некоторых столах стояли стулья, на которых примостились совсем молоденькие девушки в яркой одежде. Вокруг играли взрослые и дети – должно быть, их родители, братики и сестрички. А эти девушки скорее всего шлюхи. Интересно, сколько они берут? Центов десять, наверное. Похоже, все радовались жизни. Однако при мысли о том, что эти деньги (которые он не удосужился бы даже поднять на дороге) нужны им для того, чтобы всего лишь сшить новое платье, безмятежная картина превращалась в довольно жалкое зрелище. Детвора пыталась задержать его машину, крича и призывно жестикулируя. Ему и самому хотелось выйти, остаться здесь навсегда, забыть про чемодан и никогда не возвращаться. Но он должен был выдержать испытание.
На одной из боковых улочек возле бульвара он наткнулся на полупустой ресторан. Стоило захлопнуть дверцу машины, как двое ребятишек с яркими метелками из перьев рванули к нему навстречу. Эгон догадался, что они хотят вытереть с машины пыль. Красочные перья наводили уныние. Он даже не успел сообразить, следует ли воспользоваться услугами мальчишек, как из ресторана раздался сердитый голос, и дети убежали.
Он сел за столик. Ветерок от стоящего рядом вентилятора растрепал волосы. Гудел генератор, внутри кто-то шлифовал цементный пол. К столу подошла девушка, но Эгон не понял ее английского и на пальцах объяснил, что закажет то же, что мужчины за соседним столом, трое небритых западного типа молодых людей.
– Чнанг Дей, – сказал один из них, – очень вкусно.
– Если, конечно, любишь крыс, – сказал другой.
– Ладно, крыса… Вот тараканы – другое дело. Ратанак – мировая столица тараканов.
– Ты один? – спросил первый.
– Да, – ответил Эгон.
– Долго здесь не задержишься, – засмеялись они. Эгон тоже засмеялся. Судя по акценту, это были австралийцы – Крис, Роджер и Майк.
– Но будь осторожен в темноте, – сказал один из них.
– Почему? – спросил Эгон.
Молодой человек жестом изобразил, что тут могут перерезать горло.
«Вот они сейчас на меня смотрят, – подумал он. – Эгон Вахтер ужинает в ресторане накануне того случая, о котором все слышали. Всем жутко любопытно, как он проводил свои последние часы, но никто никогда этого не узнает. Эти же трое видят все, но если потом они прочитают в газете, что произошло на парковке, то попросту не вспомнят меня».
– Девочек полно, – сказал один из них. – Вот эту, например, зовут Сюзи Вонг. – Он указал на официантку, которая принимала у Эгона заказ, а сейчас наливала ему пиво и бросала в стакан кусочки льда. Она улыбнулась. – Сюзи Вонг делает это за один доллар на верхнем этаже ресторана. Правда, Сюзи?
Девушка кивнула, снова улыбнулась и подлила австралийцам пива.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18
Несмотря на мрачный вид охранников и колючую проволоку поверху стены, было понятно, что во времена французской колонии здесь находился лицей. В воздухе еще витала какая-то будоражащая неизвестность будущей жизни, словно запах одежды, от которого невозможно избавиться. Под красной крышей справа четырнадцатилетние мальчишки когда-то прыгали через козла и висели на кольцах. Многие из них, должно быть, еще живы. Но многие ли из них знают, что теперь по пятницам приговоренным к смерти здесь отрубают головы? Сколько голов уже скатилось с плеч с тех пор, как после прихода к власти генерал Софал возродил смертную казнь, в Голландии уже не считали. Считать перестали на числе 441 – порядковом номере Херберта Доорненбоса, высокого, костлявого, такого человечного в своей непривлекательности мужчины – первого и пока единственного белого, которому в Ратанакири осмелились отрубить голову.
Возможно, именно этих военных у шлагбаума показывали по голландскому телевидению. Доорненбос превратил тюрьму в достопримечательность – какой-то случайный голландский турист нет-нет да и зайдет взглянуть на это жутковатое место.
Под крышей слева находилось здание, где держали смертников. Доорненбос провел там последние месяцы своей жизни. Эгон знал, что между этим крылом и бывшим гимнастическим залом располагается круглый газон, окруженный с обеих сторон галечными дорожками. По телевизору его показали один-единственный раз, засняв телеобъективом с подъемной платформы. Съемочную группу, которая ухитрилась это сделать, тут же выслали из Ратанакири, но отснятый материал изъять не удалось. Подъемную платформу объявили пропавшей, а человек, который сдал ее в аренду, теперь сам отбывал здесь пятилетний срок.
Осужденный до последнего момента находился в камере смертников, слева. Когда приходил час, его вели по улице в гимнастический зал, мимо газона, по одной из галечных дорожек. Шел ли он слева или справа? Существовал ли специальный ритуал, или все пускали на самотек? Может быть, право выбора предоставляли осужденному? И как он выбирал? И что чувствовал, когда шел? Был ли всецело погружен в свои мысли, исполнен смирения или же тихо сходил с ума от страха?
Самым ужасным из всего, что Эгон знал о Доорненбосе, был тот факт, что он не просил о помиловании. То ли его убедили в бесполезности этого шага, то ли он просто не хотел гнить в тюрьме еще двадцать или сорок лет. Но Эгон подозревал, что своим отказом он доказал то, что был как бы зачарован смертью, будто ему было интересно погибнуть столь чудовищным образом. Доорненбос был еще молод – всего тридцать девять лет, жизнелюбивый, предприимчивый, трижды женатый, исколесивший весь мир. Эгон видел фотографию, сделанную в день его казни. Доорненбос выглядел спокойным, уставшим и довольным, как человек, только что оправившийся от серьезной болезни, – не столь крепкий, как раньше, но сильный, насколько это возможно.
Был четверг, слева сидели один или двое мужчин (что соответствовало среднему числу осужденных, которых еженедельно отправлял на тот свет Софал) – ближе к рассвету им предстояло совершить прогулку по галечной дорожке.
Какое-то время Эгон стоял перед входом. У него не хватало духу посмотреть внутрь, но за постом охраны он заметил, как поблескивает галька. Его потрясла мысль, что он вот так запросто, с улицы, видит камешки, по которым Доорненбос делал свои последние шаги. Однако каждый четверг вечером и до полудня пятницы весь район перекрывали.
Охранник пригрозил ружьем: следуй дальше.
Проходя мимо волейболистов, Эгон посмотрел на часы. Без четверти четыре. Еще семь часов и пятнадцать минут.
Мопедист доставил-таки его в компанию по прокату машин, хотя и не в «Авис», а в «Херц». На белой «тойоте» Эгон смешался с бурным потоком и, бешено сигналя в общем уличном гомоне, быстро объездил все крупные достопримечательности города: дворец, Серебряную пагоду, Национальный музей искусств, Балетную школу. Повсюду его встречали нищие, редко когда со всеми руками и ногами, мальчишки, продающие открытки. Он везде фотографировал и копил входные билеты. Доорненбос делал те же фотографии, собрал такую же коллекцию билетов, но это ему не помогло. Может быть, даже наоборот – как правило, туристы свои билеты выбрасывают. Кому придет в голову их хранить? Только тому, кто хочет доказать, что он турист, но на самом деле таковым не является.
Ни одна из достопримечательностей Эгона не поразила – он думал лишь о приближающемся часе. Как будто это время уже существовало, как существует страна, в которую едешь. В Балетной школе, однако, он задержался. На закрытой террасе с кафельным полом в белых и коричневых квадратах, похожим на огромную шахматную доску, он вместе с другими туристами наблюдал с балюстрады, как двигались в танце неописуемо красивые девушки, одетые в красное и белое. Так танцевали бы цветы – руки и пальчики, словно листики. В первый раз он увидел в Ратанаке что-то гармоничное, одухотворенное.
В Серебряной пагоде он встретил мужчину в белой шляпе, который приветливо ему кивнул и завел беседу. Оказалось, что его зовут Френк и он приехал из Флориды. Возможно, они встретятся с Эгоном вечером на дискотеке в гостинице «Конкорд». Если Эгон, конечно, пойдет. Вероятно, будет разумно, если и там его увидят. В Ратанаке нет одиноких мужчин, которые не заглянули бы к проституткам. Доорненбос тоже там был. Надо как-то убивать время.
Когда он закончил осмотр местных достопримечательностей, уже начало смеркаться. Он поехал обратно в гостиницу и оттуда совершил пробную поездку к Дому Дружбы. Хотел выяснить, сколько времени понадобится, чтобы без проблем добраться туда к одиннадцати часам.
«Все происходит в реальности, – думал он, – я это делаю. И никакой гарантии, что я вернусь».
Следуя прямо по широкому бульвару, никуда не сворачивая, он быстро нашел дорогу в аэропорт. Там тоже было полно киосков и кафешек; разгоряченные подростки в спортивной обуви и белых рубашках, женщины в клетчатых платках, беседующие, жующие люди, вьющийся сигаретный дымок. По приезде он не заметил всей этой жизни, сосредоточившись исключительно на парковке.
На противоположной стороне он увидел Дом Дружбы – темное громоздкое здание, подсвеченное сзади фонарями аэропорта. На парковке стояло еще несколько машин, в окнах кое-где горел свет. Быстро стемнело.
Слишком все просматривается. Странный выбор. А может, как раз наоборот. Можно все сделать за минуту – никто ничего не заметит.
А потом? Он не мог себе представить, что после одиннадцати часов жизнь будет продолжаться. Завтра походило на недостижимую мечту. Он покачал головой. «Пора прекратить этот бред, – подумал он. – Совсем не этого мне нужно бояться. Завтра обязательно наступит. И это не последний день моей жизни. Такой же день, как любой другой. Именно этого я и хотел».
Он миновал здание, въехал на круг возле аэропорта и отправился обратно подругой стороне шоссе. Увидел поворот, ведущий к Дому Дружбы, – узкую бетонную дорожку. Приблизившись к ней почти вплотную, подумал – а может, свернуть, но все-таки не стал этого делать. Как будто, очутись он на парковке сейчас, он разрушит какие-то защитные чары.
При въезде в темный город, в котором почти не было уличных фонарей – лишь вспыхивали огоньки сигарет и мерцали белые рубашки, – он посмеялся над своими страхами. Все нормально. Доорненбос действительно попал на страницы газет, но когда все проходило гладко, газеты хранили молчание, а такие сделки наверняка совершались каждый день. Возможно, сейчас контроль не настолько строгий: после истории с Доорненбосом никому и в голову не придет, что кто-то рискнет провезти в Ратанакири наркотики. А если бы его все-таки поймали: обезглавив Доорненбоса, Софал продемонстрировал Америке свою лояльность – из его страны не исходит угрозы для американской молодежи. Он бы не позволил себе – да и не было такой необходимости – казнить второго голландца. Одному Богу известно, как работала эта система: может быть, Аксел лично говорил с Софалом. Возможно, одной головой была заплачена своего рода пошлина, и теперь Аксел мог действовать свободно и обеспечить Эгону безопасность. В одиннадцать часов он передаст чемодан тому, другому, и все закончится. Все довольны. Вот так: самолетом в Ратанакири, немного риска – и у тебя в кармане сорок тысяч гульденов. Ничего страшного. Аксел часто этим занимался. Главное – не бояться и не упускать свой шанс. Потом он вернется в гостиницу, поспит, а завтра рано утром вылетит в Та-Пром, в лесные храмы. Он не пойдет глазеть на местные достопримечательности, а просто дождется вечера. Затем самолет доставит его в Бангкок. Он будет там через сутки! Успокоенный и опьяненный победой, он будет прыгать от радости и ликовать от осознания того, что жив и что у него хватило силы и храбрости провернуть такую операцию. По сравнению с этим все остальное меркнет. Отныне он сможет сорить деньгами направо и налево, он начнет новую жизнь.
Эгон сообразил, что забыл засечь время от гостиницы до парковки.
Из холла гостиницы «Холидей Инн» – в лифт, по коридору – в свой номер, где его поджидают суровые люди в мундирах. Но людей в мундирах не было. Сумка стояла там же, где он ее оставил, – на стуле возле окна.
Тонле-Конг почти слилась с темнотой. Лишь по мерцающим огонькам лодок, отражающимся в воде, можно было догадаться, что там река.
Он снял пропитавшуюся потом одежду, бросил ее в угол, принял душ, позвонил на рецепцию, попросил разбудить его через час и лег на кровать. Силы оставили его, но он знал, что не уснет. Наверное, точно так же проходят часы перед казнью: от одного удара сердца до другого ты мечешься между страхом и безразличием.
Через полчаса он поднялся, надел чистую одежду и вышел из номера.
В просторном гостиничном ресторане с живописным видом на реку ужинали роботы, обслуживаемые роботами. Кусок не лез в горло. Если это действительно его последний вечер, лучше уж провести его в центре бурлящей жизни. К нему подошел официант. Эгон что-то пролепетал, определенно зная, что его не поймут, и быстро-быстро ретировался – так сбегают из ресторанов наркокурьеры.
Было около половины восьмого. Когда он подошел к гостиничной парковке, жара уже спала. Он сел в свою «тойоту» и отправился на поиски другого ресторана. Оставив машину невдалеке от Тонле-Конг, побрел по набережной. Повсюду на земле вокруг жаровен сидели люди, ноздри щекотали странные, экзотические запахи. Он приблизился к пирсу, глубоко врезавшемуся в реку; оттуда доносились звуки азиатской музыки и голоса ужинающей публики, в основном европейской. Но в последний вечер как-то не хотелось сидеть в одиночестве посреди всеобщего единения, и, вернувшись к машине, Эгон поехал назад. В кромешной тьме колеся по улочкам, он очутился на рынке, примостившемся вдоль извилистой гаревой дорожки, то и дело пересекавшей железнодорожные рельсы. Отовсюду из множества репродукторов звучала музыка, и Эгон как бы въезжал и выезжал из разных мелодий. Между хижинами и стойками висели гирлянды красочных ламп. За столами посреди дороги, а иногда и между рельсами сидели смеющиеся люди; мальчики и девочки весело зазывали его присоединиться к ним. На некоторых столах стояли стулья, на которых примостились совсем молоденькие девушки в яркой одежде. Вокруг играли взрослые и дети – должно быть, их родители, братики и сестрички. А эти девушки скорее всего шлюхи. Интересно, сколько они берут? Центов десять, наверное. Похоже, все радовались жизни. Однако при мысли о том, что эти деньги (которые он не удосужился бы даже поднять на дороге) нужны им для того, чтобы всего лишь сшить новое платье, безмятежная картина превращалась в довольно жалкое зрелище. Детвора пыталась задержать его машину, крича и призывно жестикулируя. Ему и самому хотелось выйти, остаться здесь навсегда, забыть про чемодан и никогда не возвращаться. Но он должен был выдержать испытание.
На одной из боковых улочек возле бульвара он наткнулся на полупустой ресторан. Стоило захлопнуть дверцу машины, как двое ребятишек с яркими метелками из перьев рванули к нему навстречу. Эгон догадался, что они хотят вытереть с машины пыль. Красочные перья наводили уныние. Он даже не успел сообразить, следует ли воспользоваться услугами мальчишек, как из ресторана раздался сердитый голос, и дети убежали.
Он сел за столик. Ветерок от стоящего рядом вентилятора растрепал волосы. Гудел генератор, внутри кто-то шлифовал цементный пол. К столу подошла девушка, но Эгон не понял ее английского и на пальцах объяснил, что закажет то же, что мужчины за соседним столом, трое небритых западного типа молодых людей.
– Чнанг Дей, – сказал один из них, – очень вкусно.
– Если, конечно, любишь крыс, – сказал другой.
– Ладно, крыса… Вот тараканы – другое дело. Ратанак – мировая столица тараканов.
– Ты один? – спросил первый.
– Да, – ответил Эгон.
– Долго здесь не задержишься, – засмеялись они. Эгон тоже засмеялся. Судя по акценту, это были австралийцы – Крис, Роджер и Майк.
– Но будь осторожен в темноте, – сказал один из них.
– Почему? – спросил Эгон.
Молодой человек жестом изобразил, что тут могут перерезать горло.
«Вот они сейчас на меня смотрят, – подумал он. – Эгон Вахтер ужинает в ресторане накануне того случая, о котором все слышали. Всем жутко любопытно, как он проводил свои последние часы, но никто никогда этого не узнает. Эти же трое видят все, но если потом они прочитают в газете, что произошло на парковке, то попросту не вспомнят меня».
– Девочек полно, – сказал один из них. – Вот эту, например, зовут Сюзи Вонг. – Он указал на официантку, которая принимала у Эгона заказ, а сейчас наливала ему пиво и бросала в стакан кусочки льда. Она улыбнулась. – Сюзи Вонг делает это за один доллар на верхнем этаже ресторана. Правда, Сюзи?
Девушка кивнула, снова улыбнулась и подлила австралийцам пива.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18