– Припоминаю. – Она бросила на него скептический взгляд. – Нет, в самом деле, это какая-то нелепость. Ты никогда не хотел быть отцом, никогда не хотел Карло, и до недавнего времени он значил для тебя меньше, чем любая из твоих драгоценных картин. Такой разговор мог лишь присниться.Пэйджит не отрываясь смотрел на нее.– Тебе, Мария, надо окончательно определиться: кто я такой – плохой родитель, который никогда не хотел иметь ребенка, или человек, от которого ты сама отказалась, как от отца своего сына? Меня не устраивает, что выбор твой диктуется сиюминутными потребностями. Особенно если речь идет об этом мальчике.Выражение лица Марии неуловимо изменилось, как будто она принуждала себя сохранять выдержку.– И долго, – наконец спросила она, – ты об этом думал?– Сколько мог, сколько время позволило. Но не столько, сколько хотелось бы. – Пэйджит уставил взгляд в бокал с вином. – Ясно, что Карло нужен репетитор, нужны спорт, воздух, движение, и прежде всего – любовь и внимание. Он поднял глаза на Марию:– Кто-нибудь, кто каждый день внушал бы Карло, что он в этой жизни самый главный.Она легко улыбнулась:– Создается впечатление, что для тебя это возможность искупления вины или крестный путь. Да, ты был бы хорош во время крестного пути.– Это не крестный путь. Просто требуется много времени и немного отзывчивости. – Пэйджит снова помолчал. – То есть то, чем всех нас одаривают только родители.– И то, что ты вынужден давать один. – Мария подалась вперед. – Скажи, твоя мисс Павлова знает об этих прекрасных намерениях?– Если ты имеешь в виду Андреа – нет, не во всех деталях. Но я уверен, мы с ней договоримся.– О, "я уверен". – Мария язвительно усмехнулась. – Могу себе представить. "С возвращением, моя любовь, с шестидневных гастролей в Питсбурге, где ты танцевала "Жизель". Карло и я на игре его Малой лиги, но ты можешь нас потом найти в "Макдональдсе". Разумеется, если в Сан-Франциско есть Малая лига. Есть там Малая лига?– Должна быть.Мария покачала головой:– Честно говоря, впечатления, что ты все хорошо продумал, нет. Прекрасно понимаю и твою реакцию на моих родителей, и то, почему ты сразу прилетел в Париж. Но все это не может быть достаточным основанием, чтобы менять жизнь Карло.Неожиданно у Пэйджита появилось ощущение, что Мария испытывает его, а возможно, даже пытает – он не мог бы сказать, что вернее. Это будило в нем надежду и отчаяние.– Мне с ним хорошо. Не знаю почему, но хорошо. Остальное приложится.Она взглянула на него:– Просто тебе в твоем теперешнем состоянии нужно, чтобы кто-то был рядом. Если это так, тебе следует сосредоточить внимание на домашнем очаге. Как обстоят дела у тебя в семье? Я вынуждена спросить об этом, потому что ты, кажется, всерьез намерен создать этот сандвич с моим сыном посередине.Какое изящное сравнение, хотелось ему съязвить. Но перед ним была мать Карло, и он не мог не сказать правды.– У Андреа, – медленно проговорил он, – повышенная требовательность к эмоциональному комфорту. Все хорошо до той поры, пока я могу его создавать.– А не кажется ли тебе, что прежде надо было поговорить с ней, а потом уже нервировать меня всем этим?– Я уже поговорил. – Пэйджит сделал паузу. – Самое подходящее слово для определения ее реакции – "отстраненность".Мария нахмурилась:– В таком случае рассчитываю, что ты откажешься от своего намерения и вернешься к прежней жизни.– Невозможно. Я слишком много времени провел с Карло. Пусть я покажусь жестоким, но Андреа не вправе принимать за меня это решение. Если же она поступит так и Карло пострадает, нашему супружеству конец. Я ей об этом сказал.Мария рассматривала его лицо. А между тем день сменился вечером и облик толпы определяли мужчины и женщины в деловой одежде. Официант явно ждал, что они либо будут пить вино, либо уйдут. Пэйджит игнорировал его.– Нет, я против, – наконец заявила она.Он возмутился:– Но почему?– Потому что как только Карло появится у тебя, твой брак можно считать расторгнутым. И ты станешь отцом-одиночкой, который обременен маленьким сыном и мучается по поводу развода. Карло будет чувствовать себя виноватым, а ты в глубине души будешь сердиться на него. – Взгляд Марии сделался твердым. – Чем эта жизнь лучше той, которую я смогу обеспечить ему через пару лет?– Честно?– Конечно.– Он в горе – по причине, о которой я рассказывал тебе по телефону, ты превосходно ее знаешь. – Пэйджит заговорил совсем тихо. – Кроме того, для этого мальчика я буду хорошим отцом. Если бы я не был в этом уверен, я бы не сидел сейчас здесь.Мария вздохнула:– Уезжай домой, Крис. Сохрани свою семью. Через два года я избавлю Карло от моих родителей. Я же сказала тебе, когда он родился, – ты уже достаточно сделал для меня.Пэйджит посмотрел ей прямо в глаза со всей твердостью, на которую только был способен:– Вот мы и подошли к завершению нашей дискуссии. После небольшой паузы Мария спросила:– Что ты имеешь в виду?– Бумаги, которые я подготовил. Они дают мне право на законном основании стать опекуном, и есть у меня, разумеется, довод, чтобы убедить тебя подписать их. Ради деликатности сошлемся на "профессиональные соображения".Ее глаза едва заметно расширились:– Ты шутишь.– Как и многие женщины, ты большое значение придаешь карьере. Взглянув правде в глаза, замечаешь несовместимость карьеры с материнством и тогда приходишь к выводу, что можно отвести более значительную роль отцу. То есть мне.Она холодно улыбнулась:– Ты, кажется, забыл, Крис, что "профессиональными соображениями" руководствуюсь не только я, но и ты.– Это не так. Мы не в одинаковом положении. Прежде всего, как ты когда-то любила подчеркивать, я богат. – Он резко наклонился к ней через стол. – Семь лет назад я не стал терзаться. И теперь не проклинаю то, что со мной случилось. И буду сидеть здесь до тех пор, пока ты не скажешь мне, что безропотно принимаешь выпавшее на твою долю. – И, откинувшись назад, спокойно закончил: – А пока я жду, можно будет выпить бутылочку вина.Оба замолчали. Странно наблюдать, подумал Пэйджит, как застывшая на ее лице улыбка постепенно становится улыбкой презрения. И в этот момент он услышал:– Ты на самом деле ублюдок.Пэйджит почувствовал усталость.– Это не так, – медленно проговорил он. – Мне совсем не хочется поступать таким образом. И я ненавижу тебя за то, что ты вынуждаешь меня так поступать.Мария медленно качнула головой.– Твоя ненависть ко мне меня не удивляет. То, что тебе не хочется поступать таким образом, удивило бы меня, если бы я поверила в это. – Она не отрывала взгляда от бокала с вином. – Но совершенная неожиданность для меня то, что ты вообще делаешь это. Могла ли я семь лет назад предположить, что такой день наступит? Кто бы мог подумать, что ты захочешь растить его?Пэйджит увидел, что она бледна.– Сожалею. Но я действительно хочу этого. И если ты не согласишься, мы окажемся в суде, я буду потрясать свидетельством о рождении Карло и добиваться отцовских прав всеми средствами. Любыми средствами. Тебе от этого ничего хорошего ждать не приходится. Карло тоже, и никому на свете.Глаза Марии на мгновение закрылись.– Несомненно.– Несомненно, – тихим эхом повторил он. – И поверь: я так и сделаю.– О, в это я верю. – Ее голос стал тихим и слабым. – Бумаги, конечно, с тобой.Кивнув, Пэйджит открыл портфель и разложил бумаги на столе. С тщательностью юриста, которым она когда-то была, Мария перечитала их.– Какое имя ты намерен дать ему? – спросила она. – Не думаю, что имя "Карло" надо менять.– Карло Пэйджит.Она взглянула на него:– Карло Карелли Пэйджит.– Хорошо.Быстро, почти небрежно, она расписалась.– Ты знаешь, – спросила она, – что Карло любит черничные вафли?Пэйджит помотал головой; удивительно, подумал он, какое мучительное ощущение, просто ужасное.– Ладно. Он сам тебе скажет об этом.Внезапно Мария поднялась. Пэйджит видел, как менялось ее лицо: потрясенный, затравленный взгляд – боль, гнев, недоумение от того, что сделал он с ней. Она схватила бокал, полный вина, и какое-то мгновение Пэйджит был уверен, что этот бокал сейчас будет выплеснут ему в лицо.Но она отвернулась, выпила бокал до дна и поставила на стол перед Пэйджитом.– Мои поздравления. Отныне ты отец Карло.Повернулась и, не оглядываясь, быстро пошла прочь. 10 Появившись в офисе Брукса, Пэйджит увидел на столе магнитофон и сидящую рядом с ним Марни Шарп. Рукопожатий не было.– Тебе надо послушать, – сказал Брукс.Дождь, моросящий за окном, бороздил оконное стекло каплями, и, казалось, дождевая влага пропитала сам воздух комнаты. Окружной прокурор не улыбался. И следа не осталось от его привычной доброжелательности. Шарп смотрела на Пэйджита мрачно-гневным взглядом оскорбленной святости.– Где вы нашли это? – спросил Пэйджит.Шарп подалась вперед.– В квартире Ренсома в Ки-Уэсте, – резко ответила она. – За каких же дураков вы нас принимали!– Не за дураков, Марни, за шизиков.Она поджала губы:– Трудно поверить, что вы не знали об этом; как только они прослушают кассету, ни один судья в это не поверит.Пэйджит старательно сохранял самообладание.– С какой стати стал бы я скрывать то, что вы так легко можете найти?– Очень просто. Вы знали, что Карелли была пациенткой Стайнгардта. Вы только не были уверены, что у Ренсома есть эта кассета. Поэтому вы старались как можно скорее прекратить дело, до того, как мы найдем ее. – Шарп помедлила. – Конечно, не исключена возможность, что клиентка лгала вам. Если это так, то я бы сказала, что Мария Карелли – прирожденная лгунья. Но более вероятным представляется, что вы с ней заодно.– Это бездоказательно, – резко произнес Пэйджит. – Никто не спрашивал, была ли Мария пациенткой психиатра, следовательно, никто не лгал. Это не детский сад – работа защитника состоит не в том, чтобы болтать с клиентом. И этот случай никак не может определять наши с вами взаимоотношения.Брукс поднял руку, призывая к спокойствию.– Надо послушать кассету.Пэйджит кивнул:– Думаю, из-за этого вы и пригласили меня сюда. Если же я приглашен, чтобы дать возможность вашим сотрудникам высказаться о моем характере либо о характере Марии Карелли, то, да будет вам известно, единственный человек, перед которым я готов держать ответ по этим претензиям, – я сам.– Считай, что мы объяснились. – Брукс положил палец на кнопку. – Я сам настаивал на том, чтобы предварительно выяснили: кто она и что она, так что можно переходить к сути.И нажал кнопку.Вначале было молчание, потом Пэйджит услышал мужской голос, звучавший бесстрастно, – бестелесный голос в сумрачной комнате.– Было что-то конкретное, – спросил он, – что привело вас сюда?Снова молчание.– Да, – отвечала она. – И сейчас, два года спустя, я не могу это забыть. Меня преследует один и тот же сон.Снова пауза.– Днем я могу заставить себя забыться, но ночью теряю контроль над собой.Пэйджит узнал говорящую – не ту женщину, которую он знал когда-то, – другую, ставшую более изысканной, женщину, которую он встретил в Париже. Но без ее лица и жестов голос звучал беспомощно, почти жалко. И что-то в самой глубине его души, еще не тронутое неумолимым профессионализмом, противилось тому, чтобы продолжать слушать.– Вы можете рассказать этот сон? – спросил Стайнгардт.– Конечно. – Чувствовалось, что в горле у Марии пересохло. – Он каждый раз один и тот же.Пэйджит поймал взгляд Шарп – пристальный, злой, непреклонный.– Расскажите мне о нем, – попросил Стайнгардт.– Я в Париже, – говорила она, – в церкви Сен-Жермен-де-Пре. Ни разу в жизни там не была, только видела через улицу. Но в моем сне я внутри церкви, и там так же мрачно, как было снаружи в тот день, когда я была возле нее – темно и просторно, так что стены внутри храма, уходя ввысь, пропадают во тьме. За алтарем – скульптура Иисуса, распятого и страдающего, такая же, как у моих родителей.В голосе зазвучали язвительные нотки.– Но скульптура, конечно, гораздо больше.– Во сне вы знали, почему вы там?Пэйджит видел, как неотрывно Шарп и Брукс смотрят на кассету. Глядя на перематывающуюся пленку, он представил Марию в белой комнате, Терри описывала ему эту комнату: Мария смотрит в пустой потолок, Стайнгардт сидит позади, она не видит его, только слышит его голос.– Да, – тихо ответила Мария. – Просить прощения за свои грехи.– Вы одна?– Своего сына Карло я оставила в уличном кафе напротив. Даже во сне чувствую себя виноватой из-за того, что бросила Карло одного. Но мне непременно надо это сделать, и я не хочу ни за что на свете, чтобы Карло узнал о моих грехах.– Они прощены?Голос Марии начинает звучать приглушенно, тихо:– Вначале никаких знамений не было. Кроме меня, там нет никого, я ничего не слышу, ничего не чувствую. В какое-то мгновение вспоминаю во сне то, что уже говорила себе, когда была молодой, что церковь так же пуста, как стала пуста латинская месса, когда я впервые слушала ее на английском языке. Что Бог либо покинул ее, либо никогда в ней не был. – Голос звучит еще тише. – Потом я выхожу наружу. И Он дает мне ответ. Карло ушел.Голос прерывается, Мария умолкает. Пэйджит, скрестив руки на груди, смотрел в пол. Он уже давно ничего не замечал, и ему было безразлично, смотрят ли на него Брукс и Шарп или нет.– Вместо него два пустых бокала. – Она помолчала. – Один для меня, другой для Криса. И, кроме того, я знаю…– Что вы знаете?– Что Крис забрал Карло и что я должна оставить его. – Ее голос как шелест пепла. – Что мои грехи искупить невозможно.Молчание.– Кто такой Крис? – спрашивает Стайнгардт. – И что у вас за грехи – во сне, я имею в виду?Снова молчание.– Вы знаете Кристофера Пэйджита?– Я знаю о нем. Молодой человек, который давал показания во время слушаний по делу Ласко.– Да. – Мария делает паузу. – Карло теперь у Криса. Пэйджит представил, как Стайнгардт решает, о чем расспрашивать – о сне или о реальности. Кисти его рун непроизвольно сжались в кулаки.– А ваши грехи? – спрашивает Стайнгардт.– Во сне или в жизни? – Тон голоса холодный, почти вызывающе холодный. – Поскольку в реальной жизни грех не много значит для меня.– В таком случае – во сне.– Вы не поймете их без предварительных пояснений.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79