– Знаешь… Я нарочно дожидалась, пока ты закончишь сборы… Видишь ли, мне завтра не в чем идти тебя провожать. Посмотри, может, найдется что-нибудь подходящее из вещей твоей матери? Только на завтрашний день, а потом я все положу на место.
«Опять за свое», – подумала Йоко. Муж тетки нигде не работал и за пятнадцать лет не купил ей даже дешевого пояса. Слабовольная, не умеющая справляться со своими желаниями, тетка из жадности готова была поступиться своим достоинством. Йоко жалела ее, но в то же время ей были до тошноты отвратительны эти бесстыдные, хотя внешне и робкие попытки пользоваться слабостями другого человека. «Впрочем, сегодня все это кончится», – успокоила себя Йоко и провела тетку в комнату. А та, с притворным смущением бормоча что-то вроде «очень жаль», «прости», заставила отпереть все шкафы, перерыла всю одежду и наконец выбрала себе самое красивое кимоно. Но уходить не спешила, а продолжала с любопытством рассматривать туалеты Йоко, восхищаясь каждым платьем.
Из кухни доносился запах супа из мисо, не умолкая плакал слабоумный ребенок тетки, слышался голос дяди, который звал жену, эти звуки портили очарование свежего утра. Прислушиваясь к ним, Йоко рассеянно отвечала на вопросы тетки. Всем существом своим она вдруг ощутила, что дома Сацуки больше не существует. Телефон под каким-то малоубедительным предлогом унес один из родственников, директор банка. Кабинет отца, библиотека и антикварные вещи были проданы с аукциона, но денег, вырученных от продажи, Йоко даже не видела. Что же касается самого дома, то на семейном совете было решено уступить его за бесценок одному из родственников, который брал на себя какие-то хлопоты после смерти родителей. Другому родственнику отдали на хранение небольшое количество акций и земельных участков, предназначенных якобы для платы за учение Айко и Садаё.
Йоко молча и безучастно смотрела на этот произвол. Будь Йоко послушной, ей, конечно, достались бы какие-нибудь крохи, но она давно поняла, что ее считают гордячкой и потому на семейном совете решили полностью отстранить от дележа наследства, сочтя за благо, что она выходит замуж и уезжает. Да и не такова была Йоко, чтобы довольствоваться лишь малой частью того, что по праву принадлежало ей целиком. К тому же она знала, что претендовать на все имущество бесполезно, хоть она и старшая дочь. Ведь она женщина! И Йоко решила: «Пусть эта стая псов раздерет все на части!» В конце концов у Йоко только и осталось что немного одежды и еще кое-какие мелочи. Этого, естественно, не хватало на трех сестер. И все же Йоко не только умело вела хозяйство, но еще и ухитрялась сохранять элегантный вид. И вот теперь – это бесстыдное вторжение тетки.
Йоко то леденила какая-то смутная тоска, порождаемая бедностью и одиночеством, то сжигала ярость, и тогда она говорила себе: «Ах, так? Ну и пусть, пусть я останусь совсем голой». Все еще держа в руках связку писем, она выпрямилась и взглянула на тетку, которая, склонившись над кимоно, гладила и ласкала нежный шелк.
– Так вот! У меня полно дел, я ухожу. Все открыто. Выбирайте что хотите! Только этих вещей, пожалуйста, не трогайте, – я беру их с собой, а те оставляю для Айко и Садаё.
Йоко поднялась к сестрам. В маленькой комнатке рядом с кабинетом отца, обнявшись, спали Айко и Садаё. Йоко наскоро прибрала свою постель и разбудила Айко. Айко испуганно вскинула на нее большие красивые глаза и, еще сонная, быстро села в постели. Йоко необычно строго стала выговаривать ей:
– Ведь с завтрашнего дня ты заменишь меня в доме. Что же получится, если ты будешь нежиться в постели? Плохо придется Саа-тян с такой копушей, как ты. Одевайся побыстрее да займись уборкой.
Украдкой поглядывая на старшую сестру кроткими, как у овечки, блестящими глазами, Айко оделась и вышла из комнаты. Йоко прислушалась к шагам сестры, спускавшейся с лестницы. «Да, не мой у нее характер», – подумала она. Убедившись, что Айко уже внизу, Йоко потихоньку подошла к Садаё. Девочка была очень похожа на свою старшую сестру. К лобику, покрытому бисеринками пота, прилипли волосы, она разрумянилась, словно у нее был жар. Йоко ласково улыбнулась, опустилась на колени перед кроваткой и нежно обняла Садаё. Не отрываясь, вглядывалась она в ее лицо. Легкое дыхание девочки касалось груди Йоко. Сердце тоскливо сжалось. Они появились на свет от одной матери, и в их душах звучали и перекликались таинственные родственные голоса. Сейчас Йоко всем существом своим вслушивалась в них. Наконец она не выдержала, и горькие слезы покатились по ее щекам… Йоко не особенно смущало то обстоятельство, что ей придется, словно бы не замечая развала семьи Сацуки, ехать одной в далекую Америку искать свое женское счастье. Еще с той поры, когда она причесывалась па прямой пробор и волосы ее свободно падали на плечи, она вырабатывала в себе твердость характера и училась ясно мыслить. Йоко шла по жизни смело, без оглядки. И когда сейчас, в двадцать пять лет, она впервые оглянулась на свое прошлое, то подумала о том, что жизнь ее как-то незаметно пошла совсем иным путем, нежели у других ее сверстниц. Ей показалось, будто она в полном одиночестве стоит перед незнакомой равниной. В гимназии и музыкальной школе ее яркая индивидуальность влекла к себе девушек, они видели в Йоко идеал, любили ее робкой девичьей любовью и под ее влиянием решались на дерзкие, сумасбродные поступки. Именно девушки – духовные сестры Йоко – и стали источником вдохновения пылких, романтически настроенных молодых людей, провозглашавших новые идеи со страниц журналов «Народная литература» и «Литературный мир». С тех самых пор ученые-моралисты, педагоги и всевластные отцы семейств начали с подозрением вглядываться в обитательниц этой девичьей страны.
Порывистая душа Йоко металась под действием непонятных ей самой импульсов, которые следовало бы назвать революционными. Смеясь над другими и презирая себя, влекомая непреодолимой таинственной силой, она бессознательно пошла по странному, необычному пути, вначале робко и неуверенно, а потом понеслась стремглав. Никто не остановил Йоко, никто не указал ей другого, правильного пути. А если порой и раздавался предостерегающий голос, то лишь затем, чтобы обмануть ее и заставить жить по старым обычаям. И Йоко это прекрасно понимала. В конце концов она пришла к мысли, что ей следовало родиться в другой стране, где женщина может идти по жизни рядом с мужчиной как равная! Только в такой стране женщина может чувствовать себя свободной. Поэтому всякий раз, когда совесть, вернее, та ее часть, которая все еще находилась под влиянием старой морали, мучила Йоко, она пыталась себе представить, какова же мораль у тех женщин. В глубине души она завидовала гейшам, считала даже, что в Японии только они и живут настоящей жизнью. Естественно, что при таких взглядах Йоко не раз оступалась и падала, а потом ей приходилось счищать грязь с колен. Так дожила она до двадцати пяти лет и сейчас, оглянувшись, обнаружила, что девушки, стремившиеся вслед за нею вперед, давным-давно превратились в самых заурядных женщин и теперь следят за ней откуда-то издалека, жалеют ее и осуждают. Но Йоко уже не могла повернуть обратно, да и не хотела. «Будь что будет!» – решила она и опять отдалась на волю таинственных темных сил. Теперь ей все равно, где жить, в Америке или в Японии, ее не интересует богатство – все это мелочи. Ведь с переменой обстановки изменится ее жизнь. А может быть, все останется по-прежнему? А, будь что будет! Казалось, нет ничего такого, что могло бы сейчас взволновать ее. Впрочем, есть! Слезы безостановочно катились из глаз Йоко.
А Садаё все так же безмятежно спала. Они появились на свет от одной матери, и Йоко чувствовала себя связанной с Садаё таинственными узами духовного родства. Сейчас это ощущение с новой силой вспыхнуло в Йоко. Может быть, это дитя вскоре пойдет по тому же пути, что и она. При этой мысли Йоко испытала нестерпимую жалость не то к сестре, не то к себе самой. Она порывисто прижала девочку к груди, хотела сказать ей что-то, но что могла она сказать? К горлу подступил комок. Садаё проснулась и широко открытыми глазами вглядывалась в заплаканное лицо сестры, затем молча принялась вытирать ей слезы рукавом кимоно. Йоко не выдержала и снова расплакалась. Садаё с недетски скорбным выражением продолжала вытирать мокрое лицо сестры, а потом закрылась рукавом и тоже разрыдалась.
7
В это утро Йоко получила письмо от Нагата. Написанное на рисовой бумаге каллиграфическим почерком в классическом китайском стиле, оно гласило: «Я всегда пользовался особым дружеским расположением покойного г. Сацуки и должен с сожалением признаться, что у меня нет необходимости поддерживать такие же отношения с Вами. Я не имею также возможности принять Ваше приглашение посетить Вас завтра вечером». В постскриптуме Нагата был особенно резок: «Деньги, которые на днях принес неизвестный мне молодой человек, явившийся без всякой рекомендации с Вашей стороны, не нужны, и я их возвращаю. Известно, что женщина, выходя замуж, должна особенно строго следить за своим поведением». В конверт был вложен перевод на ту сумму, которую Йоко ему отправила. По правде говоря, и то, что Йоко взяла Кото с собой в Йокогаму, и то, что она под предлогом нездоровья осталась в гостинице, было продиктовано единственным желанием избежать неприятной встречи с этим Нагата, совершенно нетерпимым, когда речь заходила о нравственности, что для человека, общавшегося с моряками, было весьма необычным. Слегка прищелкнув языком с досады, Йоко хотела разорвать письмо вместе с переводом, но передумала и разорвала только письмо, где каждый иероглиф был так тщательно выписан, и бросила его в корзинку.
Сменив ночной халат на скромное платье, Йоко сошла вниз. Завтракать не хотелось. Оставаться с сестрами ей было тяжело.
В то время как на втором этаже, где жили Йоко, Айко и Садаё, каждый уголок дышал чистотой и опрятностью, нижние комнаты, которые занимала тетка с семьей, были грязными и какими-то засаленными. Слабоумный сын ее ничем не отличался от младенца; от пеленок, сушившихся на веранде, шел горько-соленый запах, к циновкам на полу прилипли растоптанные остатки пищи. Все это раздражало Йоко. Она вышла в прихожую. Там сидел дядя, зябко кутаясь в белый касури с черным от грязи воротником. Держа сына на коленях, он кормил его хурмой. По всему полу была разбросана кожура и обрывки бумаги. Йоко слегка кивнула дяде и, разыскивая свои сандалии, позвала Айко.
– Ай-сан, – притворно сердитым тоном сказала она прибежавшей Айко. – Посмотри, как грязно в прихожей. Убери, пожалуйста… Ведь сегодня у нас гости…
– Ох, это моя вина! Я уберу, вы, пожалуйста, не беспокойтесь, – попросил дядя, поняв, видимо, намек Йоко.
– Эй, О-Сюн… О-Сюн, где ты там! – грубо крикнул он.
Появилась тетка в кимоно, без оби. «Ну, сейчас начнется глупая перебранка», – подумала Йоко, представив при этом свиней, копошащихся в грязи, и поспешила уйти из дому.
Узкая улица Кугидана, застроенная богатыми особняками, была чисто подметена и полита водой, по ней деловито сновали хорошо одетые мужчины и женщины. И только перед домом Йоко было замусорено, везде валялись папиросные коробки, пучки вычесанных волос, видно, здесь давно не мели. Хотелось, закрыв глаза, пробежать поскорее мимо. Йоко вошла в Японский банк, находившийся совсем рядом, и попросила выдать ей весь вклад. Затем на ближайшей стоянке она наняла самого дорогого рикшу и поехала по магазинам. Она купила материи на кимоно сестрам, сувениры для иностранцев и большой добротный чемодан для себя. После всех этих покупок денег у нее почти не осталось.
Уже вечерело, когда Йоко заехала к одному из друзей покойной матери – Утида, жившему на улице Кубомати в Оцука. Ревностный проповедник христианства, Утида был человеком весьма одаренным. Относились к нему по-разному: одни с ненавистью и отвращением, словно к ядовитой змее, другие почитали его, как пророка. Шестилетним ребенком Йоко с матерью часто бывала у него. С детской непосредственностью она говорила тогда все, что взбредет на ум, и ее невинная болтовня развлекала Утида, вынужденного держаться особняком от людей. Йоко умела рассеять даже самое мрачное настроение Утида, стоило ему увидать ее, и складки у него на лбу разглаживались. «Опять пришла обезьянка», – говорил он, гладя ее коротко стриженные блестящие волосы. Вступив в «Женский христианский союз», мать Йоко весьма быстро захватила там бразды правления и развернула бурную деятельность, стремясь расширить «дело», – вовлечь в «Союз» иностранок-миссионерок и знатных дам. Утида был недоволен и в порыве раздражения упрекнул Ояса Сацуки в пристрастии к мирским деяниям, несовместимым с идеями христианства. Но Ояса не обратила на его слова ни малейшего внимания, и между семьями пробежал холодок отчужденности. Тем не менее к Йоко Утида относился с прежней теплотой, часто вспоминал о ней и не раз говорил, что охотно взял бы «обезьянку» к себе и воспитывал, как родную дочь. Он, по-видимому, все еще тосковал по единственной дочери от первого брака, которую жена увезла сразу же после развода. Когда Утида видел девочку, хотя бы отдаленно напоминавшую дочь, лицо его принимало необычно ласковое выражение. Многие боялись Утида – только не Йоко. За внешней суровостью она угадывала в нем особую нежность и доброту, которых никогда ни от кого не видала. Иногда Йоко, не сказавшись матери, одна ходила к Утида. И как бы занят ни был Утида, он уводил Йоко к себе в комнату, шутил с нею, рассказывал забавные истории. Случалось, что они вдвоем уезжали за город и гуляли там по тихим аллеям.
Однажды Утида крепко сжал руку Йоко и воскликнул:
– Никого нет у меня в жизни, кроме Бога и тебя! Йоко была к тому времени уже почти взрослой. Она выслушала Утида с каким-то странно-сладостным чувством. И слова его надолго запали ей в душу.
Когда Йоко собралась выйти замуж за Кибэ Кокё, Утида позвал ее к себе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51